Найти юриста / адвоката / эксперта
ХОХМА
Матвей Тукалевский
«… И счастлив тот, кто мог и кто умел любить:
Печальный терн его прочней, чем лавр героя...»
С.Надсон
…Он сидел на скамье, отполированной до блеска армией предыдущих посетителей, и тоскливо смотрел в окно. Сквозь запылённые, редко протираемые стёкла, хмурое питерское небо казалось ещё более тусклым, навевающим щемящую тоску.
Он был в каком-то странном раздвоении: часть его сидела здесь в этой юдоли печали, часть, в то же время, где-то витала над всем этим серым и тусклым днём, видя как будто со стороны всё происходящее. Мысли его беспорядочно перебегали с одного объекта на другой…
— Встать! Суд идёт…
В зал вошла немолодая невысокая женщина в чёрном бесформенном балахоне и прошла к судейскому столу, стоящему на возвышении. Она села и стала перебирать бумаги на столе. Её лицо было и озабоченным, и беспросветно тоскливым, как погода за окном. Не глядя в зал судебных заседаний, она стала профессионально равнодушно, без интонаций проговаривать положенное, периодически повторяя сказанное для того, чтобы секретарь суда – бойкая девица за ноутбуком — успевала записывать:
— Так… Слушается заявление о разводе… Заявитель присутствует… Вторая сторона предупреждена… Заявитель: данные паспорта… регистрация… год рождения…
Тут она сделала паузу, и на её сереньком мышином личике впервые проскользнуло что-то вроде интереса:
— Полных лет – 69…
Она глянула на него невыразительным взглядом своих тусклых глаз:
— Заявитель! Вы что так поздно спохватились? Вы прожили в этом браке…
Она глянула в бумажки, лежащие перед ней на столе:
-…43 года! И что? «Второе дыхание» открылось?..
… И вот опять он почувствовал это странное раздвоение, как будто случился стоп-кадр, и вся действительность вокруг него замерла, а мысли унесли его в какую-то безвременную виртуальность…
«…Второе дыхание! Скажет тоже! Тут первое бы не прекратилось – с утра давление прыгало так, что две внеочередные таблетки рассосал… Моё капризное инвалидное сердце протестовало против переизбытка негатива...
И с чего она так язвит? Какой-то убийственный сарказм… Видать я ей не глянулся… Так сказать, антипатия с первого взгляда? Может её спутник жизни тоже с ней развёлся?.. Или вообще для неё давно «все мужчины — сво»? Нет… Скорее всего, въевшаяся судейская привычка издеваться над безответным человеком? «Синдром вертухая.»*
А ещё говорят: «Суд – беспристрастен.» Какой там беспристрастен?! В нашей стране ни беспристрастного суда, ни равноправия сторон в суде не бывает. Как, впрочем, и в жизни…
Вон, даже на шоу «В зале суда» специально подобранные судьи-актёры и то в каждом заседании подчёркивают это неравенство. Их называют «Ваша честь», а они обращаются к участникам судебного процесса узаконенными кличками: «Подсудимый», «потерпевшая», «свидетель», «сторона защиты»…
Каковы законы, таковы и отношения…
Впрочем, ни в одном законе обращение «Ваша честь», вообще-то, не предусмотрено?!.. Опять слямзили у Запада? У «оплота демократии – США»? Так там в суде всех, даже маньяка, называют «мистер».
А уж если бы в суде США судья позволил себе сарказм или насмешку над обвиняемым, то его адвокат в три счёта обвинил бы судью в пристрастности и ещё содрал бы с него компенсацию за «моральный ущерб»!
Как всегда, даже слямзить как следует не сумели. Копируя даже хорошее переделываем на свой ублюдочный российский лад…
…Господи! Да о чём это я?! Меня разводят, а я о проблемах равноправия! Свои бы проблемы решить… Кажется, судья что-то спрашивала…»
Но судья уже забыла о своём вопросе и продолжала монотонно и нудно свою сольную арию…
Мысли опять унесли его:
«…Вот и жена ненавистно бросила, как плевок в лицо: «Нашёл себе кого-нибудь… помоложе… В никуда просто так не уходят…»
Ну, ладно, жена съязвила. Её понять можно. Ей сейчас тоже невесело. А судья? Она что, на самом деле считает, что я ещё способен на это самое «второе дыхание»?
С ума они все посходили что ли?! Какое там «второе дыхание»?! Да я себя чувствую яблоком, выеденным червяком изнутри! И единственное, о чём я мечтаю, это о тишине и покое. Я хочу одиночества. Ибо «одиночество вдвоём» стало нестерпимым…»
…Его вернул к действительности стук судейского молотка:
— Заявитель! Вы где витаете?! Я вас спрашиваю: «По какой причине разводитесь?»…
« …По какой причине я развожусь? Ответить в одно слово невозможно. Её что, всю жизнь свою рассказывать? Всю хронологию этой своей «роковой любви»?.. Как я, молодой курсантик военного училища, приехав в Ленинград на спортивные сборы, впервые увидел её… Увидел, чтобы никогда уже не забыть!
Рассказать как я усиленно пытался ей понравиться… В результате, понравился её родителям и её тётке, но был почти безразличен ей… Как я мучился этим всё время нахождения в Ленинграде!..
После выступления нам дали отпуск и я на 10 суток остался в её городе. Приютила меня её тётка, которую сближали с нею и небольшая разница в годах, и доверительные отношения…
…Однажды мы загулялись по городу допоздна и она осталась ночевать у тётки. Я сидел на краю её кровати и целовал её…. Тогда это и случилось… Я смутно помню события той ночи. Знаю одно твёрдо: так захотела она. Я был очень робким, к тому же, она была у меня первая женщина… И я так любил, что боялся дохнуть на неё…
…Утром я, едва увидев её, прошептал радостно и заговорщицки:
— Теперь мы – муж и жена!
Она ответила удивлённо:
— С чего ты это взял?
Я опешил. Мать в меня вложила с юных лет чувство ответственности за свои поступки. Я растерянно сказал:
— Как же!?.. После того, что случилось?!.
На что она ответила убийственно спокойно:
— А что такого, собственно, случилось?..
…Мне было 20 лет, а ей — 16. Но я почувствовал, что она гораздо старше и опытнее меня…
Что мне рассказать судье? Как я маялся непонятным её ко мне отношением: то она была мила и приветлива, то, буквально, видеть меня не хотела. Эти перепады её настроения мне стали ясны только много позже…
А тогда, найдя в себе силы воли, я решил прервать эти свои муки и уехать…
Помню Московский вокзал и как я нервно курил у вагона, мучаясь от тоски и душевной боли — она не пришла меня провожать! Как впрыгнул последним в вагон, несмотря на ворчание проводника… Как тоскливо смотрел на уплывающий вдаль перрон… И как вдруг увидел бегущую знакомую фигурку, которая, растолкав толпу, замерла на краю перрона, подняв руку в немом прощании… Я собрал в кулак всю свою волю, чтобы не выпрыгнуть из вагона, и не броситься назад! К ней!..
…Поймет ли эта, зачерствевшая на своём судейском посту, женщина мои тогдашние муки?! Скорее всего, прервёт меня репликой, что эти все эмоции к делу не относятся. А что относится?..
…Отпуск прошёл в нетерпеливом ожидании письма от неё. Вернувшись в училище, я стал писать ей письма. Сначала каждый день… Потом раз в неделю… Потом раз в месяц…
От неё пришло только одно письмо, которое я зачитал до дыр. Я мучительно пытался понять, что же происходит?! Я писал её тётке, её родителям. В ответ – гробовое молчание…
…Страшнее всего и хуже всего – неизвестность! От суицида меня тогда спасла только любовь к матери: я был единственной её опорой в будущем и знал, что мой уход убьёт её..
Мне стала в тягость учёба в училище. Я рассуждал, что не будь я связан по рукам и ногам армией, я бы поехал в Ленинград, устроился кем угодно и где угодно, только чтобы видеть её ежедневно. Что я сумел бы заслужить её ответную любовь…
Три года спустя, когда я уже перестал и писать письма, и ждать на них ответов, вдруг пришло письмо от её тётки:
«…Прости! Не отвечала тебе, т.к. у нас произошло много событий. После твоего отъезда у нас появилось сразу две беременных: я и племянница. На этот счёт разразился скандал: её родители подозревали тебя…. Но от племянницы дознались, что ты тут ни при чём… Нашли её соблазнителя и под угрозой суда заставили жениться… У них родился сын… Я бы не писала тебе, если бы у них жизнь наладилась… Но жизни у неё семейной никакой нет…Муж пьёт… Гуляет… По неделям не бывает дома… Скандалист… Ударил тёщу… Избил тестя… Не знаю… Если у тебя в сердце осталась любовь к ней – вмешайся!..»
Это письмо принесло мне сначала бурную радость: «Так вот в чём дело! Вот почему она не писала! Возможно, она и любит меня, да ей стыдно…» И горечь, т.к. я мало что мог, будучи связанным по рукам и ногам военной дисциплиной!
Помогла мама. Из моих писем почувствовав мою маяту и неуёмное желание лететь, рваться, мчать, она придумала план, который могла придумать только любящая мать. Зная свою хронически больную поджелудочную железу, она специально наглоталась запретной острой пищи и вызвала сильнейшее обострение болезни. Когда её увозили на «скорой», она настояла, чтобы медики заверили телеграмму сыну, т.е. мне. По этой телеграмме мне командование дало внеочередной отпуск – 5 суток с дорогой.
Когда я приехал к маме, она, бледная и ослабевшая от обильных капельниц, прошептала мне, заговорщицки подмигивая:
— Лети к ней! Вот тебе на билеты на самолёт…
И сунула мне свой старый кошелёк, в котором лежали деньги, как я позже узнал, занятые ею у соседей – на её заработок ночного сторожа на стройке, много не налетаешь...
Влюблённый – эгоистичен! И я принял эту очередную материнскую жертву. Единственное, что я смог сделать, это обратиться к отцу, в первый и последний раз за всю свою жизнь, попросив у него помощи, чтобы хоть долг отдать, освобождая мать от непомерных лишений.
…Жертвы оказались неоправданными. Я прилетел в Ленинград на одни сутки. Говорил с любимой. Я спросил её, согласна ли она стать моей женой. Она отвечала очень уклончиво. И фраза из тёткиного письма: «она многое передумала и сильно переменилась» оказалась более желаемым, выданным за действительность. Я настаивал, чтобы она ждала окончания мной училища не в Ленинграде, а в Сочи, у моей мамы. Она отказалась. Больней всего было то, что она использовала меня, под причиной разговора со мной, вырвавшись из жесточайшей маминой опеки, чтобы, на самом деле, сходить с кем-то там в кино...
…Это облегчило мне разрыв с нею, и на этот раз я улетал из города без жестокой боли, разрывающей сердце. В моей груди только было пусто и холодно, как будто сердце вообще вынули оттуда…
…Прошло ещё несколько лет. Я с большими потерями ушёл-таки из училища. Пришлось отслужить ещё и срочную. Итого шесть лет жизни были выброшены зря.
…Ещё служа в армии я, по настоянию мамы, женился на её соседке. Я честно сказал этой девушке, что я люблю другого человека, которому я не нужен, но что, при всём при этом, я постараюсь быть хорошим мужем. Она согласилась на такой брак. И не столько из пылкой любви ко мне, сколь «по размышленьи зрелом». Она была старше меня, а Сочи такой же «город несчастных невест», как и Иваново. Там женщины мечтают хотя бы родить ребёнка в законном браке…
Вскоре у нас родилась дочка. После возвращения из армии жизнь с нелюбимой не заладилась. После штампа в паспорте, она перестала прилагать усилия, чтобы очаровывать мою маму своей добротой, скромностью и обходительностью, резко сменив к ней своё отношение. Это оттолкнуло меня от этого человека, на котором я и женился-то из-за восторженной аттестации матери. Пошли мерзкие мещанские скандалы.
Я работал к этому времени крановщиком, но мечтал о журфаке. К этому времени, я уже опробовал себя в журналистике, и редакция окружной газеты дала мне направление в ВУЗ… В Сочи тогда учиться было негде и все эти причины побудили меня к отъезду. Уехал я во Владивосток. Там жила моя старшая сестра, она работала в академии наук и могла мне посодействовать и с поступлением в ДВГУ, и с учёбой…
Я устроился на работу водителем и поступил на журфак на вечернее отделение. Жизнь потихоньку налаживалась…
…И вот тогда, совершенно неожиданно для меня, пришло письмо из Ленинграда. От неё. В нём говорилось, что она многое пересмотрела за прошедшие шесть лет, многое и многих переоценила. Что она сейчас не поступила бы так глупо, как тогда…
Прочитав это письмо, я написал ей длинный и «очень правильный» ответ. Я писал о том, что «поезд ушёл». Что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, Что я – женатый человек. Что у меня есть дочь, что безответная моя любовь умерла в моей душе… И тому подобное.
Вечером отнёс письмо на почту…
В эту ночь я заснуть не смог… Происшедшее взорвало меня обещанием возможности счастья. Пережив за эту ночь всё, связанное с моей неразделённой любовью заново, я еле дождался утра и побежал на почту вновь.
На этот раз я отослал телеграмму:
«По-прежнему люблю и мечтаю быть вместе.»
А ещё через три месяца бурной переписки и подготовки к переезду, я улетел во Владивосток, напутствованный прощальным разговором со своей умной Старшей сестрой:
— Знаешь, братик, ты со мной не юли! Ты ведь не советоваться пришёл, а прощаться?! Билет в каком кармане лежит у тебя? В этом? Или в том?.. Что ж… Ты едешь за сомнительным счастьем: ведь не полюбила она тебя тогда, когда ты — молодой курсантик – всячески добивался её любви! Как же она могла тебя полюбить вдруг, не видя тебя все эти шесть лет?!
И задумчиво добавила:
— За что я горжусь нашим родом, так это за то, что мы готовы бросить всё и мчаться на край света за призрачной птицей счастья!
Что ж, может быть это – твоя судьба…
Я желаю тебе добиться в этой жизни твоего трудного и заслуженного счастья!
… Потом были эти самые 43 года супружеской жизни.
Счастливые?
Несчастливые?
Разные...
Пожалуй, первые десять лет я прожил слепым и глухим, в любовной прострации. Потом, хоть и стал прозревать и понимать, что она меня не любит, да всё надеялся пробудить в ней встречное чувство, объяснить свою боль неразделённой любви. Часами вместо секса я говорил с ней, взывая к её мозгу.
Как будто можно этим вызвать Желание?!
Со временем смирился. Пошли дети. И вся моя нерастраченная любовь перешла на них. А недостающая мне любовь шла мне от них, согревая моё сердце. Но сексуальная неудовлетворённость угнетала. О себе стал думать, как об ущербном. Как об импотенте. Им бы и стал, в конце — концов, ведь установлено, что мужская импотенция на 1 % — в теле и на 99 % — в мозгах. Вот я и выстрадал мысль, что слаб телесно, ежели не могу зажечь своими ласками женщину. Импотенцией бы и кончилось, но Судьбе было угодно приободрить меня и она даровала мне Женщину, которая мне вернула веру в себя…
— Ты запомни, — сказала тогда мне она,- ты очень сладкий мужчина. Ты ласковый и сильный.
Побольше бы таких «импотентов»! А жена твоя – бесчувственная дура!»
Ей, этой моей спасительнице, можно было верить: она имела обеспеченного мужа, любимых детей и не собиралась ничего менять в своей жизни. То есть, была лицом незаинтересованным… Во всяком случае, низкий ей поклон!»
— Вы что, заявитель, все 43 года не любили свою жену?!
«…Это я-то не любил?! Да я её боготворил. Я окрашивал и покрывал своей любовью, как позолотой, всё, что касалось её. Я полюбил её мать, очень чёрствую, болезненно полную женщину, с вечно недовольным видом, пеняющую и выговаривающую всем и за всё, которая меня с первых дней подозревала в желании «пристроиться в Ленинграде и завладеть жилплощадью». Этого недалёкого и не очень развитого человека из глубины мещанского болота Ленинграда, я пытался оправдать. Понимая, что это не её вина, что она родилась не в профессорской семье.
Я оправдывал её, говоря себе, что её такой сделали военная юность, когда она вместо учёбы была вынуждена стать зенитчицей, и оборонять Ленинград. Блокада. Тяжелейшие послевоенные годы разрухи, когда люди работали на износ. Муж-инвалид, которого надо было сначала отвоевать у соперниц — зенитчиц, а потом всю жизнь держать в ежовых рукавицах, чтобы как-то свести концы с концами и поднять троих детей, т.к. выяснилось, что он – не дурак выпить…
Я постарался понять её даже тогда, когда счастливый похвастал своей первой публикацией, а в ответ получил: «Сраный журналист». Я постарался не обидеться и тогда, когда тёща поместила в своей спальне портрет моего пасынка, хоть у нас уже было двое детей – родился мой первенец. Попытки увещевать и объяснить, что такое выделение одного из детей и бестактно, и не разумно, т.к. может меня восстановить против пасынка и детей друг против друга, не возымели действия. Тёща упрямо стояла на своём. Я и тогда пытался оправдать её, говоря себе, что, по сути, она — его мать, т.к. намаялась с ним, дочка его родила в девятом классе…
Оправдывал и тем, что знал — тяжелая жизнь добавляет паскудности в характер любого человека…
В ответ на колкости, я обнимал эту толстую женщину, отталкивающую меня, целовал её и говорил ей добрые слова.
Надо сказать, что мне, всё-таки, удалось растопить лёд, в сердце этой замордованной жизнью женщины. Правда, только в конце её жизни. Мы тогда уже жили на своём Крайнем Севере, когда она, умирающая от рака желудка, хрипела в трубку мне: «Помоги моим детям! Только на тебя надеюсь!»…
Я так любил свою жену, что моей любви хватало на всех её родственников…
Я любил её отца, алкоголика, который трудился кочегаром и в свободное от работы время был занят поисками выпивки. Он был глух, в результате контузии. Я возил его к врачам, чтобы сделать ему слуховой протез. Но он протез носить не стал. Ему было хорошо и комфортно в его глухоте. Что ему было надо, он научился понимать по губам говорящего. Зато, если он не хотел чего-то слышать, ему было достаточно закрыть глаза или отвернуться, чтобы попасть в свою блаженную глухоту… Он по своему был добр ко мне. Часто говорил мне, заговорщицки в ухо, однотонно, как говорят глухие: «Не люби её так!». Он был далеко не глуп...
… Я полюбил пасынка, которому было 4 года. Мне никаких усилий делать не приходилось для этого, я всегда любил детей. И это же был её сын, её частица! И парень всей душой привязался ко мне. Но в его генетике был заложен смертельный коктейль двух алкоголиков: дедушки и его физического отца и этот страшный коктейль, несмотря на все мои титанические усилия, сделал своё чёрное дело. Сейчас ему – пятый десяток, он законченный алкоголик, отсидел почти два десятка лет, но по-прежнему почтителен ко мне и не знает другого отца.
«Наградой» мне от неё прозвучало скрытое обвинение: «Мы его упустили!»
Я так не думал. Я, во всяком случае, сделал всё, что мог. При его абсолютном отсутствии желания учиться, дотянул его до ПТУ, где он получил профессию авто-крановщика.
Сколько я растратил нервов, испытал и стыда, и боли из-за этого парня! Когда я вытаскивал его, используя свой авторитет, из милиции и спасал, пока мог от суда. Когда, отрывая от семьи, выделял средства на поездку жены к нему каждые полгода, на продукты, которые она к нему увозила, на пачки червонцев, которые она нелегально передавала ему в «зону», чтобы он мог на них купить себе послабления…
Этот пожилой ныне мужик, говорит мне каждый раз при случае:
— Папуля! Прости меня, дурака, за все беды, которые я Вам принёс!
… Можно огранить бутылочное стекло, как драгоценный алмаз, но от этого бутылочное стекло не станет бриллиантом…
А от неё я за эти долгие четыре десятилетия ни разу не услышал ничего подобного:
— Спасибо тебе, за сына! И прости меня за то, что я тебе преподнесла такое приданое!
Да мало ли чего я не услышал!
Называя её всяческими ласкательными производными от имени, в ответ я всю жизнь именовался только по полному имени, да, при хорошем настроении, ласковым: «папуля».
Ни разу я не услышал из её уст слова «любимый»! Ни разу не услышал слов признания в любви! И если, разъедаемый нестерпимым голодом по этим знакам любви, я вымаливал эти знаки:
— Ты меня любишь?
То и тогда получал уклончивое:
— А кого же мне ещё любить…
А я любил…
…Я любил её настолько, что баловал, как мог, взваливая на свои плечи и часть её домашних обязанностей, в довесок к своей работе. Хоть и так работал всю жизнь на двух работах сразу.
… Я любил её настолько, что постоянно был в заботах о членах её семьи. С малых лет безотцовщиной, сам пробивая себе дорогу в жизни, я охотно помогал другим людям. Вот и тянул из пагубного алкогольного болота и её братьев. Устраивал их, не окончивших даже среднюю школу, и не имеющих никакой профессии, на работу, обучал рабочим профессиям, устраивал в общежития, следил, помогал, контролировал.
К этому времени я, от постоянных попрёков тёщи, уехал на Крайний Север, на Всесоюзную ударную стройку. Через 7 месяцев привёз туда жену с пасынком и моим годовалым сыном в первую в моей жизни, полученную мною жилплощадь — половинку строительного вагончика. Потом, с ростом нашего таёжного городка, мы переехали в однокомнатную… трёхкомнатную…, четырёхкомнатную…
Я любил её так, что писал ей письма в стихах. В первый месяц на Крайнем Севере, тоскуя о ней, я написал ей свою первую песню о кедрах, которые, тоскуя, ждут ТЕПЛА, записал её на МАГ и послал ей. Эта песня стала впоследствии гимном нашего городка…
Я любил её так, что эта любовь сделала меня поэтом и местным бардом. Мои песни распевали, как застольные, в моём маленьком таёжном городке, выраставшем вместе с нами, его строителями…
Ей нравилась моя известность. Она с удовольствием принимала почести, жены местной «достопримечательности»… Но, при этом, никогда её не интересовало моё творчество, она не знала моих стихов, кроме исполняемых часто в компаниях песен, никогда не стремилась их прочитать.
Мои попытки поделиться с нею радостью новых, только что рождённых произведений, вызывали, в лучшем случае равнодушное безразличие, если не сарказм. Она часто вырывала из моего текста фразу, которую перекручивала так, что она становилась мне в укор.
Иногда она пыталась рифмовать сама. Её стихи рождались всегда с критической направленностью против меня… Но она ими чрезвычайно гордилась и часто друзьям декламировала, даже не понимая их убожества.
Я любил её и старался оградить от всех ударов жизни, принимая их на себя, подобно тому, как ограждает малыша при первых его шагах кольцом своих рук отец. Она не замечала этого и не ценила. В компании она всегда исполняла песни с постоянной подтекстовой направленностью: «Ты разлюбил меня бы что ли!..», «Без меня тебе… лететь с одним крылом». И при этом дополняла своё пение многозначительной мимикой, чтобы всем стало ясно, что она поёт, имея ввиду наши отношения…
Никогда не смогу понять, почему она в ответ на моё воспевание и восхваление её и моей любви к ней, со всех сил старалась демонстрировать какую-то непонятную пренебрежительность ко всему, связанному со мной? Глупую и не заслуженную мной пренебрежительность. Иногда это настолько беспардонно и грубо высказывалось, что создавало стеснительную паузу за столом.
Однажды один из моих друзей, человек прямой и резкий, не выдержал и сказал ей в ответ на очередной выпад в мой адрес:
— Однако, за такие высказывания, подруга, пощёчины дают!..
…Но моя любовь была неисчерпаема.
Я сумел даже победить её врожденную неприязнь к учёбе… Друг – директор вечерней школы – помог ей окончить 10 классов и получить аттестат зрелости. Потом я, не имеющий законченного образования, решил, таки, получить диплом, ибо к этому времени был уже руководителем небольшого предприятия – на Севере хороший работник быстро шёл в рост.
Я сумел её уговорить и мы оба поступили в питерский экономический техникум, хоть она «всю жизнь ненавидела математику».
Благо время было советское и государство народное — оно позволяло своим гражданам бесплатно получать образование. Правда, от первых же контрольных на меня посыпались «шишки» и упрёки, что я де, сунул человека под нелюбимую математику. Но я не унывал. Я любил её и любил математику и с удовольствием взял на себя её задания.
К концу учёбы обнаружилось, что я иду на «красный диплом». Это известие, вместо разделённой радости и гордости за успехи мужа, принесло в семью раздражение и непонятную озлобленность. Пришлось вытягивать на «красный диплом» обоих…»
Я «с разгона» продолжил свою учёбу, закончив экономический факультет университета, а её на это подвигнуть уже не смог:
— Хватит! Я и так ради тебя два года маялась! – был в ответ мне брошен упрёк.
Почти сразу же после окончания техникума её диплом «сработал», защитив её от сокращения на работе и принеся повышение по службе.
Но и тогда я не услышал слов благодарности. Да я их уже и не ждал..."
— Заявитель! Ну, объясните нам, в чём перед вами провинилась ваша жена? Она что, изменяла вам? Имеет пагубные привычки? Что делает невозможным ваш брак?..
«Да. Так я тебе, мымра, и ответил! Мой рассказ тебе нужен, как зайцу стоп сигнал!..
...«Изменяла?»
Не знаю...
В какой-то момент нашей жизни мне так показалось. Точнее, кумушки нашептали. Проверил. Вроде не подтвердилось… Нашей паре многие завидовали. И, не зная всей подноготной нашего брака, даже считали образцовой парой...
Да и я очень верил ей. Считал, что я застрахован от «рогов» хотя бы тем, что она – холодна к сексу. «Вот такая я – урода!» — говорила она в редкие минуты самокритики. И я верил, потому что… хотел верить.
Но однажды эта вера пошатнулась...
… Она всегда мечтала о загранице. И хоть мы каждый год ездили всей семьёй в Сочи — там жила моя мама и младшая сестрёнка, жене хотелось за границу. Возможно, для неё это была идея-фикс. Возможно, это было для неё эталоном преуспеваемости человека. Не знаю. Знаю, что если бы она мечтала о луне с неба, я бы и её попытался ей достать…
…В то время выезды за границу были возможны только в страны соцлагеря, по путёвкам и коллективными группами. Государство щадяще и внимательно относилась к труженикам вообще и к северянам, в частности. Поэтому северянам шли все „лакомые“ путёвки на знаменитые курорты СССР, в санатории, и в Дома отдыха, и за границу. Так удалось получить путёвку в Болгарию на знаменитый курорт «Златы пяски».
О том, чтобы поехать вдвоём не могло быть и речи. Во-первых, куда деть детей? Во-вторых, наш семейный бюджет едва выдерживал зарубежное турне одного человека. В-третьих, я против «забугорья» имею устойчивый иммунитет: никогда туда не рвался ни раньше, ни сейчас…
…Убеждён, что все прелести природы самых экзотических стран с избытком покрываются прелестями нашей российской природы. А просторы России гарантируют любому долгожителю, что путешествуй он по её необъятным просторам хоть всю жизнь, всё равно останется для него много «белых пятен» на карте нашей страны...
…Вообще-то, поездка в Болгарию была не так уж и дорога. Но знающие люди советовали, к разрешаемым к вывозу деньгам, напрятать в потайные места наших российских «красненьких» — десятирублёвок, которые там шли влёт и обещали дополнительный комфорт и обслуживание выше среднего уровня.
Чтобы собрать для жены «финансовый кулак» на эти цели, я решил сэкономить: пасынка отдал на лето бабушке, а с трёхлетним сыном отправился в отпуск на Украину, к родичам в село, где жизнь была дешевле и соблазнов почти не было. По окончанию её поездки решено было съехаться в Сочи у моих…
…Тогда в нашей стране отпуска у людей были полноценные, а не куцые «уикэнды», как ныне. А у северян они вообще были по два-три месяца, да и дорога бесплатная. В СССР не практиковалась потогонная «система Тейлора», когда из рабочего капитал выжимает в короткий срок все соки, выбрасывая его на помойку жизни. То, что процветает ныне у нас…
…Мы с сыном приехали в Сочи позже жены. Меня радостно встретила мама:
— Привет сыночек!
— Здравствуй, мамуля! – Я её обнял и поцеловал. – А жена приехала?
Мама как-то сразу потускнела:
— Да… Явилась…
…Мама всю жизнь была для меня самым близким и дорогим человеком. Мало того, она была моим доверенным человеком. Я сразу почувствовал что-то неладное и спросил:
— Случилось что?
Мать скупо ответила, пряча глаза:
— Да… Так… Сам увидишь…
Я тогда подумал: «Ну, поспорили свекровь с невесткой! Бывает!»…
…И только вечером, когда жена пришла с пляжа и я, истосковавшийся по любимому человеку, бросился к ней с объятьями, я увидел у неё на шее несколько пятен… Следы жарких поцелуев…
С той поры я не был так уж уверен ни в её «фригидности», ни в её верности…
Тогда же и моя мать сменила своё мнение о жене. Она, в своё время сделавшая всё для того, чтобы мы поженились, стала с той поры настороженно холодна к ней.
Жена же, однажды хорошо усвоившая, что мать для меня – святое и что никому никогда не удастся восстановить меня против матери, приняла иезуитскую тактику: она убивала, и меня, и маму подчёркнуто вежливым и учтивым, но несокрушимо ледяным, как айсберг, отношением к моей матери. До самой смерти этого самого дорогого мне человека…
«Имеет пагубные привычки?».
Да…
К сожалению и ей досталась капля крови алкоголика отца. Она была склонна к выпивке. Всю жизнь. Периодами эта склонность зашкаливала… В такие периоды она запускала себя, переставала за собой следить… Опускалась…
Я боролся с этим всеми силами. Уговорами… Посулами… Подключал взрослых сыновей… Горько это… Горько и противно…
Все призывы к ней удерживаться от этого соблазна, вызывали дикое ожесточение, полное отрицание очевидного и, прямо-таки, ненависть ко мне, вплоть до оскорблений…
Но и с этим можно было жить…
… Правда наша жизнь всё меньше походила на брак. Близость бывала у нас всё реже и реже. Ей явно она не доставляла удовольствия. Да она её никогда и не желала. Секс у нас был скупой и ненасыщенный. Вероятно, он обоим не приносил удовлетворения. Только себе я долго в этом не мог признаться, усиленно выдавая желаемое за действительное. Мы не подходили друг другу ни темпераментом, ни физиологически. Секс с ней постоянно травмировал меня, настолько её физическое строение не было „под меня“.
А что самое жуткое, в момент близости я, порой, задыхался от сильного тошнотворно-сладкого, как трупный запах, запаха её ног, но попросить её помыть их перед сексом не смел. Тогда бы не было ни секса, ни жизни мне. Как минимум, в ближайшие несколько дней, она бы устроила то, что я стал называть „холодной войной“, когда она не разговаривала со мной днями, а в вынужденных случаях говорила таким ледяным голосом, что у меня тоскливо сжималось сердце...
За эти четыре десятилетия я помню – на пальцах сосчитать – случаи, когда она по-настоящему жаждала близости и отдавалась сексу горячо и страстно…
На пальцах одной руки…
…Странно устроен человек! Вероятно, действительно, и человеческие отношения управляются всё теми же вездесущими законами физики: разные полюса — притягиваются…
…Или Вселенский Разум, создавший нас, забавляется, соединяя Лёд и Пламя...
…Вскоре мы стали спать, в разных комнатах. Она очень сильно храпела, а у меня к храпу – сильнейшая аллергия. Долгое время я «наносил ей визиты»…
Но потом и это стало случаться всё реже…
А когда желание переполняло и разрывало меня, я находил Женщину. Женщину, которой я был мил и желанен. И она, конечно, о чём-то догадывалась — «загулы» мужа никогда не проходят незамеченными для жены Но мы будто заключили негласный пакт: я не надоедал ей своими „поползновениями“, а она «не замечала» моих похождений. Правда, когда у меня появилась постоянная женщина, жена, почувствовав угрозу браку, сделала всё, чтобы разорвать нашу связь. Даже, как я узнал гораздо позже, встречалась с моей любовницей и уговорила её оттолкнуть меня…
…Помню, как эта молодая, моложе меня на 15 лет, женщина, умная и порядочная, просто не очень счастливая, плакала, прощаясь со мной, у меня не плече:
— Ты удивительный мужчина и я тебя очень люблю!.. Но ты никогда не бросишь своих мальчишек! У нас нет будущего… А я… я выхожу замуж…
…Никакого замужества у неё, как оказалось и не предвиделось. Она и сейчас живёт одна. А мои «мальчишки» выросли, получили высшее образование, нашли в жизни свой путь, имеют уже своих детей и теперь не нуждаются в отце…
Я любил её и всегда старался трудное взять на себя. Когда мы вернулись с нашего Крайнего Севера, практически, нищими, т.к. государство своим либеральными реформами обесценило и поглотило наши многолетние сбережения, мы были уже пенсионерами. Но прожить на пенсию было нереально и пришлось искать работу. Это было время, когда питерские кандидаты наук оформлялись уборщицами в офисы к новым хозяевам жизни. Он сразу заявила:»На капиталистов работать не собираюсь!" Да я и не возражал, да вот безработица и возраст сбивали мою всегдашнюю уверенность в себе. Безуспешно рыская в поисках работы, я стал понемногу паниковать...
Помог соученик по университету. Он пристроил меня главбухом к своему знакомому, бывшему профессору, который тоже пытался выжить, занявшись бизнесом. Сначала было трудно — я никогда не работал по этой профессии. Пришлось засесть за учебники и находить опытных главбухов для консультаций. «Терпенье и труд, всё перетрут!» — говаривала мама. И я освоил эту профессию. Так и работаю по сей день...
Иногда, в моменты доброго настроения, совпадающие с дорогими подарками ей, она поощряла:
— Папуля! Наш добытчик! и целовала.
С годами и эти крохи ласки пропали. А в моменты недоброго настроения она демонстративно заявляла:
— Надо мне устраиваться на работу...
Но это не выходило из области деклараций...
И, всё-таки, «невозможным наш брак», невозможным до развода, сделало совершенно другое.
С годами характер у всех меняется. У жены тоже. И она, в какой-то момент, посчитала, что во всех её бедах виноват я. С той поры её равнодушие ко мне сменилось всё усиливающейся неприязнью. Иногда в ссоре я, глядя в её побелевшие от бешеной злости глаза и слыша её дикие обвинения и грубые оскорбления, внутренне недоумевал: «Неужели она эти обвинения считает справедливыми?!»
Правда, и в начале нашего брака она допускала жесты, оскорбляющие и принижающие меня. Она всю нашу совместную жизнь, демонстрировала какую-то свою нарочитую «независимость» и всегда выступала непримиримым и огульным оппонентом мне. И если я всегда поддерживал её авторитет в семье, она мой пыталась всегда принизить. Как сказала однажды жене, попав на очередную семейную перепалку, одна давняя друг семьи: «Он воспитал хорошо ваших детей, подруга, не благодаря твоим усилиям, а вопреки им!»
Эта давняя знакомая после этого высказывания стала persona non grata.
Постепенно во враги зачислялись все, кто хвалил меня. Зато те, кто отзывался обо мне недружелюбно, мои недруги, которых рождал в изобилии мой прямой характер, принимались ею благосклонно. Их высказывания старательно складировались в её памяти с тем, чтобы в нужный момент быть брошенными мне в лицо.
Перепалки становились всё ожесточённей и бескомпромиссней. В них было всё меньше попыток разобраться и всё больше желания уязвить.
Причём, когда я доходил до крайней степени каления и решался на радикальные меры, она задерживала меня «на пороге», вдруг взрываясь словами горького раскаяния, уничижения, сожаления и обещаний. Такими словами, которые я безуспешно ждал всю свою жизнь: «…Я идиотка, потому что сама всё испортила, сама оттолкнула тебя от себя!.. Умоляю тебя! Не уходи! Ты прав, говоря: «Ты сама приползёшь ко мне!» Я уже ползу! Я готова ползать, если тебе это будет нужно. Я не смогу жить без тебя!...»
Это меня полностью обезоруживало и расслабляло. Не жестокий по характеру, я был довольно резок и непримирим к воюющему врагу. Но стоило ему покаянно упасть на колени, как я первым бросался поднять его с колен… А это, всё-таки, была мать моих детей. Моя первая юношеская любовь! Моя первая Женщина! Как я мог разрубить отношения после такого покаяния?!
Наступала пора перемирия. И я, не насилуя себя, вытряхивал всё зло и все обиды из закоулков своей души, вновь и вновь открывая её доброте и любви.
Но проходило время и всё возвращалось на круги своя. Если я прошлое вспоминал с любовью и умилением, то ей прошлое вспоминалось, почему-то, как нескончаемая чреда моих виновностей. Настоящих и мнимых. Причём, мои вины рассматривались через лупу, а её вин вообще не было.
Опять каждое моё высказывание и мнение вызывало ярое непримиримое отторжение. С моими недоброжелателями, с которыми я разорвал отношения, она демонстративно их поддерживала, люди, вызвавшие мою симпатию или выразившие симпатию мне, отторгались. Мне вновь и вновь внушалось, что я – сплошная вина… Что я грешный, грешнее не придумаешь, и испортил жизнь ей, безгрешной, «белой и пушистой».
Я втягивался в полемику, пытаясь отстоять свою точку зрения и отстоять… себя.
Полемика эта перерастала в очередной скандал, ожесточая стороны, никому ничего не разъясняя и отравляя жизнь.
Стало пошаливать сердце. После серьезного обследования, кардиолог заявил:
— Сосуды к вас неплохие для вашего возраста. Вас могут погубить их спазмы, вызванные нервными расстройствами.
И подвёл итог:
— Хотите жить – не нервничайте! Избегайте стрессов!
Я стал понимать, что при продолжении такой жизни, надолго меня не хватит…
А что было делать? Выхода я не видел…
…Человек с годами опутывается незримыми нитями с живущими рядом. Порой сотни этих нитей связывают человека с другим человеком посильнее каната любви.
И чем больше человеку лет, тем нереальней его освобождение от пут…
…Кто-то мудрый сказал, что надо бояться тех, кто заставляет нас себя разлюбить. По-моему, это – аксиома! Потому что, человек, разлюбивший себя, практически, мёртв…
А я хочу жить! Неважно сколько! Сколько Создатель отмерил. Но жить в гармонии с собой. Человеку очень важно внимание и почтение окружающих. С годами уважение окружающих становится жизненно необходимым, потому что компенсирует человеку отступившие в прошлое маленькие его радости: застолье с друзьями, упоение любимой работой, новые эмоции от новых встреч...
И я не хочу умереть, как отец, в горьком одиночестве – в «одиночестве вдвоём», потому что он, бросивший когда-то мать, так и не решился из гордости своей, хоть в старости вернуться к ней, по-прежнему любящей его. Не нашёл в себе силы разорвать тот канат из нитей, который утянул его на тот свет.
Но…
Кроме всех этих «благих намерений», которыми, как известно, «вымощена дорога в ад» существует ещё и парализующее:
«Поздно!»
«Поздно и стыдно разводиться в 70 лет!»...
…Он очнулся от своих тягостных раздумий. Оказывается, суд уже закончился. К нему подошла секретарь суда и сказала, поглядывая на него со смешливым интересом:
— Дайте Ваш паспорт — снять ксерокопию!
И, указав на скамью, возле двери кабинета судьи, добавила:
– Здесь подождите!
Он послушно сел на указанное место. В кабинет вбежала ещё одна девица из соседнего кабинета. В неплотно прикрытую дверь кабинета просочился диалог:
— Ну, что, идём обедать?!
— Да. Вот только сниму ксерокс с паспорта одного чудака. Пришел тут один дедусь разводиться в 70 лет! Вот хохма!..
…Он вышел из здания суда, остановился на ступеньках крыльца и, закинув голову, посмотрел на небо. Оно не предвещало перемен…
И тут он вдруг почувствовал, что терзавшее его чувство раздвоения наконец-то покинуло его. Обе его половинки воссоединились, но, почему-то, не здесь, в этом пасмурном мире, а в той, безвременной виртуальности. Он сверху, как поднимающийся на воздушном шаре человек, видел удаляющиеся ступеньки крыльца суда и себя, почему-то опускающегося на эти ступеньки безвольным комком…
Последнее, что он услышал, был встревоженный крик:
— Человеку плохо! Вызовите «скорую»!
Наступило какое-то чудесное облегчение. Обруч, с утра сжимавший грудь, пропал. И он почувствовал себя невесомым, как в детстве.
И – свободным…
-----------------------------------------------------------------------------------------
* ВЕРТУХАЙ — это жаргонное, на языке уголовного мира означает :1) дежурный милиционер, 2) надзиратель в тюрьме.
© 25.06.2010 Матвей Тукалевский
www.chitalnya.ru/work/193003/
Матвей Тукалевский
«… И счастлив тот, кто мог и кто умел любить:
Печальный терн его прочней, чем лавр героя...»
С.Надсон
…Он сидел на скамье, отполированной до блеска армией предыдущих посетителей, и тоскливо смотрел в окно. Сквозь запылённые, редко протираемые стёкла, хмурое питерское небо казалось ещё более тусклым, навевающим щемящую тоску.
Он был в каком-то странном раздвоении: часть его сидела здесь в этой юдоли печали, часть, в то же время, где-то витала над всем этим серым и тусклым днём, видя как будто со стороны всё происходящее. Мысли его беспорядочно перебегали с одного объекта на другой…
— Встать! Суд идёт…
В зал вошла немолодая невысокая женщина в чёрном бесформенном балахоне и прошла к судейскому столу, стоящему на возвышении. Она села и стала перебирать бумаги на столе. Её лицо было и озабоченным, и беспросветно тоскливым, как погода за окном. Не глядя в зал судебных заседаний, она стала профессионально равнодушно, без интонаций проговаривать положенное, периодически повторяя сказанное для того, чтобы секретарь суда – бойкая девица за ноутбуком — успевала записывать:
— Так… Слушается заявление о разводе… Заявитель присутствует… Вторая сторона предупреждена… Заявитель: данные паспорта… регистрация… год рождения…
Тут она сделала паузу, и на её сереньком мышином личике впервые проскользнуло что-то вроде интереса:
— Полных лет – 69…
Она глянула на него невыразительным взглядом своих тусклых глаз:
— Заявитель! Вы что так поздно спохватились? Вы прожили в этом браке…
Она глянула в бумажки, лежащие перед ней на столе:
-…43 года! И что? «Второе дыхание» открылось?..
… И вот опять он почувствовал это странное раздвоение, как будто случился стоп-кадр, и вся действительность вокруг него замерла, а мысли унесли его в какую-то безвременную виртуальность…
«…Второе дыхание! Скажет тоже! Тут первое бы не прекратилось – с утра давление прыгало так, что две внеочередные таблетки рассосал… Моё капризное инвалидное сердце протестовало против переизбытка негатива...
И с чего она так язвит? Какой-то убийственный сарказм… Видать я ей не глянулся… Так сказать, антипатия с первого взгляда? Может её спутник жизни тоже с ней развёлся?.. Или вообще для неё давно «все мужчины — сво»? Нет… Скорее всего, въевшаяся судейская привычка издеваться над безответным человеком? «Синдром вертухая.»*
А ещё говорят: «Суд – беспристрастен.» Какой там беспристрастен?! В нашей стране ни беспристрастного суда, ни равноправия сторон в суде не бывает. Как, впрочем, и в жизни…
Вон, даже на шоу «В зале суда» специально подобранные судьи-актёры и то в каждом заседании подчёркивают это неравенство. Их называют «Ваша честь», а они обращаются к участникам судебного процесса узаконенными кличками: «Подсудимый», «потерпевшая», «свидетель», «сторона защиты»…
Каковы законы, таковы и отношения…
Впрочем, ни в одном законе обращение «Ваша честь», вообще-то, не предусмотрено?!.. Опять слямзили у Запада? У «оплота демократии – США»? Так там в суде всех, даже маньяка, называют «мистер».
А уж если бы в суде США судья позволил себе сарказм или насмешку над обвиняемым, то его адвокат в три счёта обвинил бы судью в пристрастности и ещё содрал бы с него компенсацию за «моральный ущерб»!
Как всегда, даже слямзить как следует не сумели. Копируя даже хорошее переделываем на свой ублюдочный российский лад…
…Господи! Да о чём это я?! Меня разводят, а я о проблемах равноправия! Свои бы проблемы решить… Кажется, судья что-то спрашивала…»
Но судья уже забыла о своём вопросе и продолжала монотонно и нудно свою сольную арию…
Мысли опять унесли его:
«…Вот и жена ненавистно бросила, как плевок в лицо: «Нашёл себе кого-нибудь… помоложе… В никуда просто так не уходят…»
Ну, ладно, жена съязвила. Её понять можно. Ей сейчас тоже невесело. А судья? Она что, на самом деле считает, что я ещё способен на это самое «второе дыхание»?
С ума они все посходили что ли?! Какое там «второе дыхание»?! Да я себя чувствую яблоком, выеденным червяком изнутри! И единственное, о чём я мечтаю, это о тишине и покое. Я хочу одиночества. Ибо «одиночество вдвоём» стало нестерпимым…»
…Его вернул к действительности стук судейского молотка:
— Заявитель! Вы где витаете?! Я вас спрашиваю: «По какой причине разводитесь?»…
« …По какой причине я развожусь? Ответить в одно слово невозможно. Её что, всю жизнь свою рассказывать? Всю хронологию этой своей «роковой любви»?.. Как я, молодой курсантик военного училища, приехав в Ленинград на спортивные сборы, впервые увидел её… Увидел, чтобы никогда уже не забыть!
Рассказать как я усиленно пытался ей понравиться… В результате, понравился её родителям и её тётке, но был почти безразличен ей… Как я мучился этим всё время нахождения в Ленинграде!..
После выступления нам дали отпуск и я на 10 суток остался в её городе. Приютила меня её тётка, которую сближали с нею и небольшая разница в годах, и доверительные отношения…
…Однажды мы загулялись по городу допоздна и она осталась ночевать у тётки. Я сидел на краю её кровати и целовал её…. Тогда это и случилось… Я смутно помню события той ночи. Знаю одно твёрдо: так захотела она. Я был очень робким, к тому же, она была у меня первая женщина… И я так любил, что боялся дохнуть на неё…
…Утром я, едва увидев её, прошептал радостно и заговорщицки:
— Теперь мы – муж и жена!
Она ответила удивлённо:
— С чего ты это взял?
Я опешил. Мать в меня вложила с юных лет чувство ответственности за свои поступки. Я растерянно сказал:
— Как же!?.. После того, что случилось?!.
На что она ответила убийственно спокойно:
— А что такого, собственно, случилось?..
…Мне было 20 лет, а ей — 16. Но я почувствовал, что она гораздо старше и опытнее меня…
Что мне рассказать судье? Как я маялся непонятным её ко мне отношением: то она была мила и приветлива, то, буквально, видеть меня не хотела. Эти перепады её настроения мне стали ясны только много позже…
А тогда, найдя в себе силы воли, я решил прервать эти свои муки и уехать…
Помню Московский вокзал и как я нервно курил у вагона, мучаясь от тоски и душевной боли — она не пришла меня провожать! Как впрыгнул последним в вагон, несмотря на ворчание проводника… Как тоскливо смотрел на уплывающий вдаль перрон… И как вдруг увидел бегущую знакомую фигурку, которая, растолкав толпу, замерла на краю перрона, подняв руку в немом прощании… Я собрал в кулак всю свою волю, чтобы не выпрыгнуть из вагона, и не броситься назад! К ней!..
…Поймет ли эта, зачерствевшая на своём судейском посту, женщина мои тогдашние муки?! Скорее всего, прервёт меня репликой, что эти все эмоции к делу не относятся. А что относится?..
…Отпуск прошёл в нетерпеливом ожидании письма от неё. Вернувшись в училище, я стал писать ей письма. Сначала каждый день… Потом раз в неделю… Потом раз в месяц…
От неё пришло только одно письмо, которое я зачитал до дыр. Я мучительно пытался понять, что же происходит?! Я писал её тётке, её родителям. В ответ – гробовое молчание…
…Страшнее всего и хуже всего – неизвестность! От суицида меня тогда спасла только любовь к матери: я был единственной её опорой в будущем и знал, что мой уход убьёт её..
Мне стала в тягость учёба в училище. Я рассуждал, что не будь я связан по рукам и ногам армией, я бы поехал в Ленинград, устроился кем угодно и где угодно, только чтобы видеть её ежедневно. Что я сумел бы заслужить её ответную любовь…
Три года спустя, когда я уже перестал и писать письма, и ждать на них ответов, вдруг пришло письмо от её тётки:
«…Прости! Не отвечала тебе, т.к. у нас произошло много событий. После твоего отъезда у нас появилось сразу две беременных: я и племянница. На этот счёт разразился скандал: её родители подозревали тебя…. Но от племянницы дознались, что ты тут ни при чём… Нашли её соблазнителя и под угрозой суда заставили жениться… У них родился сын… Я бы не писала тебе, если бы у них жизнь наладилась… Но жизни у неё семейной никакой нет…Муж пьёт… Гуляет… По неделям не бывает дома… Скандалист… Ударил тёщу… Избил тестя… Не знаю… Если у тебя в сердце осталась любовь к ней – вмешайся!..»
Это письмо принесло мне сначала бурную радость: «Так вот в чём дело! Вот почему она не писала! Возможно, она и любит меня, да ей стыдно…» И горечь, т.к. я мало что мог, будучи связанным по рукам и ногам военной дисциплиной!
Помогла мама. Из моих писем почувствовав мою маяту и неуёмное желание лететь, рваться, мчать, она придумала план, который могла придумать только любящая мать. Зная свою хронически больную поджелудочную железу, она специально наглоталась запретной острой пищи и вызвала сильнейшее обострение болезни. Когда её увозили на «скорой», она настояла, чтобы медики заверили телеграмму сыну, т.е. мне. По этой телеграмме мне командование дало внеочередной отпуск – 5 суток с дорогой.
Когда я приехал к маме, она, бледная и ослабевшая от обильных капельниц, прошептала мне, заговорщицки подмигивая:
— Лети к ней! Вот тебе на билеты на самолёт…
И сунула мне свой старый кошелёк, в котором лежали деньги, как я позже узнал, занятые ею у соседей – на её заработок ночного сторожа на стройке, много не налетаешь...
Влюблённый – эгоистичен! И я принял эту очередную материнскую жертву. Единственное, что я смог сделать, это обратиться к отцу, в первый и последний раз за всю свою жизнь, попросив у него помощи, чтобы хоть долг отдать, освобождая мать от непомерных лишений.
…Жертвы оказались неоправданными. Я прилетел в Ленинград на одни сутки. Говорил с любимой. Я спросил её, согласна ли она стать моей женой. Она отвечала очень уклончиво. И фраза из тёткиного письма: «она многое передумала и сильно переменилась» оказалась более желаемым, выданным за действительность. Я настаивал, чтобы она ждала окончания мной училища не в Ленинграде, а в Сочи, у моей мамы. Она отказалась. Больней всего было то, что она использовала меня, под причиной разговора со мной, вырвавшись из жесточайшей маминой опеки, чтобы, на самом деле, сходить с кем-то там в кино...
…Это облегчило мне разрыв с нею, и на этот раз я улетал из города без жестокой боли, разрывающей сердце. В моей груди только было пусто и холодно, как будто сердце вообще вынули оттуда…
…Прошло ещё несколько лет. Я с большими потерями ушёл-таки из училища. Пришлось отслужить ещё и срочную. Итого шесть лет жизни были выброшены зря.
…Ещё служа в армии я, по настоянию мамы, женился на её соседке. Я честно сказал этой девушке, что я люблю другого человека, которому я не нужен, но что, при всём при этом, я постараюсь быть хорошим мужем. Она согласилась на такой брак. И не столько из пылкой любви ко мне, сколь «по размышленьи зрелом». Она была старше меня, а Сочи такой же «город несчастных невест», как и Иваново. Там женщины мечтают хотя бы родить ребёнка в законном браке…
Вскоре у нас родилась дочка. После возвращения из армии жизнь с нелюбимой не заладилась. После штампа в паспорте, она перестала прилагать усилия, чтобы очаровывать мою маму своей добротой, скромностью и обходительностью, резко сменив к ней своё отношение. Это оттолкнуло меня от этого человека, на котором я и женился-то из-за восторженной аттестации матери. Пошли мерзкие мещанские скандалы.
Я работал к этому времени крановщиком, но мечтал о журфаке. К этому времени, я уже опробовал себя в журналистике, и редакция окружной газеты дала мне направление в ВУЗ… В Сочи тогда учиться было негде и все эти причины побудили меня к отъезду. Уехал я во Владивосток. Там жила моя старшая сестра, она работала в академии наук и могла мне посодействовать и с поступлением в ДВГУ, и с учёбой…
Я устроился на работу водителем и поступил на журфак на вечернее отделение. Жизнь потихоньку налаживалась…
…И вот тогда, совершенно неожиданно для меня, пришло письмо из Ленинграда. От неё. В нём говорилось, что она многое пересмотрела за прошедшие шесть лет, многое и многих переоценила. Что она сейчас не поступила бы так глупо, как тогда…
Прочитав это письмо, я написал ей длинный и «очень правильный» ответ. Я писал о том, что «поезд ушёл». Что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, Что я – женатый человек. Что у меня есть дочь, что безответная моя любовь умерла в моей душе… И тому подобное.
Вечером отнёс письмо на почту…
В эту ночь я заснуть не смог… Происшедшее взорвало меня обещанием возможности счастья. Пережив за эту ночь всё, связанное с моей неразделённой любовью заново, я еле дождался утра и побежал на почту вновь.
На этот раз я отослал телеграмму:
«По-прежнему люблю и мечтаю быть вместе.»
А ещё через три месяца бурной переписки и подготовки к переезду, я улетел во Владивосток, напутствованный прощальным разговором со своей умной Старшей сестрой:
— Знаешь, братик, ты со мной не юли! Ты ведь не советоваться пришёл, а прощаться?! Билет в каком кармане лежит у тебя? В этом? Или в том?.. Что ж… Ты едешь за сомнительным счастьем: ведь не полюбила она тебя тогда, когда ты — молодой курсантик – всячески добивался её любви! Как же она могла тебя полюбить вдруг, не видя тебя все эти шесть лет?!
И задумчиво добавила:
— За что я горжусь нашим родом, так это за то, что мы готовы бросить всё и мчаться на край света за призрачной птицей счастья!
Что ж, может быть это – твоя судьба…
Я желаю тебе добиться в этой жизни твоего трудного и заслуженного счастья!
… Потом были эти самые 43 года супружеской жизни.
Счастливые?
Несчастливые?
Разные...
Пожалуй, первые десять лет я прожил слепым и глухим, в любовной прострации. Потом, хоть и стал прозревать и понимать, что она меня не любит, да всё надеялся пробудить в ней встречное чувство, объяснить свою боль неразделённой любви. Часами вместо секса я говорил с ней, взывая к её мозгу.
Как будто можно этим вызвать Желание?!
Со временем смирился. Пошли дети. И вся моя нерастраченная любовь перешла на них. А недостающая мне любовь шла мне от них, согревая моё сердце. Но сексуальная неудовлетворённость угнетала. О себе стал думать, как об ущербном. Как об импотенте. Им бы и стал, в конце — концов, ведь установлено, что мужская импотенция на 1 % — в теле и на 99 % — в мозгах. Вот я и выстрадал мысль, что слаб телесно, ежели не могу зажечь своими ласками женщину. Импотенцией бы и кончилось, но Судьбе было угодно приободрить меня и она даровала мне Женщину, которая мне вернула веру в себя…
— Ты запомни, — сказала тогда мне она,- ты очень сладкий мужчина. Ты ласковый и сильный.
Побольше бы таких «импотентов»! А жена твоя – бесчувственная дура!»
Ей, этой моей спасительнице, можно было верить: она имела обеспеченного мужа, любимых детей и не собиралась ничего менять в своей жизни. То есть, была лицом незаинтересованным… Во всяком случае, низкий ей поклон!»
— Вы что, заявитель, все 43 года не любили свою жену?!
«…Это я-то не любил?! Да я её боготворил. Я окрашивал и покрывал своей любовью, как позолотой, всё, что касалось её. Я полюбил её мать, очень чёрствую, болезненно полную женщину, с вечно недовольным видом, пеняющую и выговаривающую всем и за всё, которая меня с первых дней подозревала в желании «пристроиться в Ленинграде и завладеть жилплощадью». Этого недалёкого и не очень развитого человека из глубины мещанского болота Ленинграда, я пытался оправдать. Понимая, что это не её вина, что она родилась не в профессорской семье.
Я оправдывал её, говоря себе, что её такой сделали военная юность, когда она вместо учёбы была вынуждена стать зенитчицей, и оборонять Ленинград. Блокада. Тяжелейшие послевоенные годы разрухи, когда люди работали на износ. Муж-инвалид, которого надо было сначала отвоевать у соперниц — зенитчиц, а потом всю жизнь держать в ежовых рукавицах, чтобы как-то свести концы с концами и поднять троих детей, т.к. выяснилось, что он – не дурак выпить…
Я постарался понять её даже тогда, когда счастливый похвастал своей первой публикацией, а в ответ получил: «Сраный журналист». Я постарался не обидеться и тогда, когда тёща поместила в своей спальне портрет моего пасынка, хоть у нас уже было двое детей – родился мой первенец. Попытки увещевать и объяснить, что такое выделение одного из детей и бестактно, и не разумно, т.к. может меня восстановить против пасынка и детей друг против друга, не возымели действия. Тёща упрямо стояла на своём. Я и тогда пытался оправдать её, говоря себе, что, по сути, она — его мать, т.к. намаялась с ним, дочка его родила в девятом классе…
Оправдывал и тем, что знал — тяжелая жизнь добавляет паскудности в характер любого человека…
В ответ на колкости, я обнимал эту толстую женщину, отталкивающую меня, целовал её и говорил ей добрые слова.
Надо сказать, что мне, всё-таки, удалось растопить лёд, в сердце этой замордованной жизнью женщины. Правда, только в конце её жизни. Мы тогда уже жили на своём Крайнем Севере, когда она, умирающая от рака желудка, хрипела в трубку мне: «Помоги моим детям! Только на тебя надеюсь!»…
Я так любил свою жену, что моей любви хватало на всех её родственников…
Я любил её отца, алкоголика, который трудился кочегаром и в свободное от работы время был занят поисками выпивки. Он был глух, в результате контузии. Я возил его к врачам, чтобы сделать ему слуховой протез. Но он протез носить не стал. Ему было хорошо и комфортно в его глухоте. Что ему было надо, он научился понимать по губам говорящего. Зато, если он не хотел чего-то слышать, ему было достаточно закрыть глаза или отвернуться, чтобы попасть в свою блаженную глухоту… Он по своему был добр ко мне. Часто говорил мне, заговорщицки в ухо, однотонно, как говорят глухие: «Не люби её так!». Он был далеко не глуп...
… Я полюбил пасынка, которому было 4 года. Мне никаких усилий делать не приходилось для этого, я всегда любил детей. И это же был её сын, её частица! И парень всей душой привязался ко мне. Но в его генетике был заложен смертельный коктейль двух алкоголиков: дедушки и его физического отца и этот страшный коктейль, несмотря на все мои титанические усилия, сделал своё чёрное дело. Сейчас ему – пятый десяток, он законченный алкоголик, отсидел почти два десятка лет, но по-прежнему почтителен ко мне и не знает другого отца.
«Наградой» мне от неё прозвучало скрытое обвинение: «Мы его упустили!»
Я так не думал. Я, во всяком случае, сделал всё, что мог. При его абсолютном отсутствии желания учиться, дотянул его до ПТУ, где он получил профессию авто-крановщика.
Сколько я растратил нервов, испытал и стыда, и боли из-за этого парня! Когда я вытаскивал его, используя свой авторитет, из милиции и спасал, пока мог от суда. Когда, отрывая от семьи, выделял средства на поездку жены к нему каждые полгода, на продукты, которые она к нему увозила, на пачки червонцев, которые она нелегально передавала ему в «зону», чтобы он мог на них купить себе послабления…
Этот пожилой ныне мужик, говорит мне каждый раз при случае:
— Папуля! Прости меня, дурака, за все беды, которые я Вам принёс!
… Можно огранить бутылочное стекло, как драгоценный алмаз, но от этого бутылочное стекло не станет бриллиантом…
А от неё я за эти долгие четыре десятилетия ни разу не услышал ничего подобного:
— Спасибо тебе, за сына! И прости меня за то, что я тебе преподнесла такое приданое!
Да мало ли чего я не услышал!
Называя её всяческими ласкательными производными от имени, в ответ я всю жизнь именовался только по полному имени, да, при хорошем настроении, ласковым: «папуля».
Ни разу я не услышал из её уст слова «любимый»! Ни разу не услышал слов признания в любви! И если, разъедаемый нестерпимым голодом по этим знакам любви, я вымаливал эти знаки:
— Ты меня любишь?
То и тогда получал уклончивое:
— А кого же мне ещё любить…
А я любил…
…Я любил её настолько, что баловал, как мог, взваливая на свои плечи и часть её домашних обязанностей, в довесок к своей работе. Хоть и так работал всю жизнь на двух работах сразу.
… Я любил её настолько, что постоянно был в заботах о членах её семьи. С малых лет безотцовщиной, сам пробивая себе дорогу в жизни, я охотно помогал другим людям. Вот и тянул из пагубного алкогольного болота и её братьев. Устраивал их, не окончивших даже среднюю школу, и не имеющих никакой профессии, на работу, обучал рабочим профессиям, устраивал в общежития, следил, помогал, контролировал.
К этому времени я, от постоянных попрёков тёщи, уехал на Крайний Север, на Всесоюзную ударную стройку. Через 7 месяцев привёз туда жену с пасынком и моим годовалым сыном в первую в моей жизни, полученную мною жилплощадь — половинку строительного вагончика. Потом, с ростом нашего таёжного городка, мы переехали в однокомнатную… трёхкомнатную…, четырёхкомнатную…
Я любил её так, что писал ей письма в стихах. В первый месяц на Крайнем Севере, тоскуя о ней, я написал ей свою первую песню о кедрах, которые, тоскуя, ждут ТЕПЛА, записал её на МАГ и послал ей. Эта песня стала впоследствии гимном нашего городка…
Я любил её так, что эта любовь сделала меня поэтом и местным бардом. Мои песни распевали, как застольные, в моём маленьком таёжном городке, выраставшем вместе с нами, его строителями…
Ей нравилась моя известность. Она с удовольствием принимала почести, жены местной «достопримечательности»… Но, при этом, никогда её не интересовало моё творчество, она не знала моих стихов, кроме исполняемых часто в компаниях песен, никогда не стремилась их прочитать.
Мои попытки поделиться с нею радостью новых, только что рождённых произведений, вызывали, в лучшем случае равнодушное безразличие, если не сарказм. Она часто вырывала из моего текста фразу, которую перекручивала так, что она становилась мне в укор.
Иногда она пыталась рифмовать сама. Её стихи рождались всегда с критической направленностью против меня… Но она ими чрезвычайно гордилась и часто друзьям декламировала, даже не понимая их убожества.
Я любил её и старался оградить от всех ударов жизни, принимая их на себя, подобно тому, как ограждает малыша при первых его шагах кольцом своих рук отец. Она не замечала этого и не ценила. В компании она всегда исполняла песни с постоянной подтекстовой направленностью: «Ты разлюбил меня бы что ли!..», «Без меня тебе… лететь с одним крылом». И при этом дополняла своё пение многозначительной мимикой, чтобы всем стало ясно, что она поёт, имея ввиду наши отношения…
Никогда не смогу понять, почему она в ответ на моё воспевание и восхваление её и моей любви к ней, со всех сил старалась демонстрировать какую-то непонятную пренебрежительность ко всему, связанному со мной? Глупую и не заслуженную мной пренебрежительность. Иногда это настолько беспардонно и грубо высказывалось, что создавало стеснительную паузу за столом.
Однажды один из моих друзей, человек прямой и резкий, не выдержал и сказал ей в ответ на очередной выпад в мой адрес:
— Однако, за такие высказывания, подруга, пощёчины дают!..
…Но моя любовь была неисчерпаема.
Я сумел даже победить её врожденную неприязнь к учёбе… Друг – директор вечерней школы – помог ей окончить 10 классов и получить аттестат зрелости. Потом я, не имеющий законченного образования, решил, таки, получить диплом, ибо к этому времени был уже руководителем небольшого предприятия – на Севере хороший работник быстро шёл в рост.
Я сумел её уговорить и мы оба поступили в питерский экономический техникум, хоть она «всю жизнь ненавидела математику».
Благо время было советское и государство народное — оно позволяло своим гражданам бесплатно получать образование. Правда, от первых же контрольных на меня посыпались «шишки» и упрёки, что я де, сунул человека под нелюбимую математику. Но я не унывал. Я любил её и любил математику и с удовольствием взял на себя её задания.
К концу учёбы обнаружилось, что я иду на «красный диплом». Это известие, вместо разделённой радости и гордости за успехи мужа, принесло в семью раздражение и непонятную озлобленность. Пришлось вытягивать на «красный диплом» обоих…»
Я «с разгона» продолжил свою учёбу, закончив экономический факультет университета, а её на это подвигнуть уже не смог:
— Хватит! Я и так ради тебя два года маялась! – был в ответ мне брошен упрёк.
Почти сразу же после окончания техникума её диплом «сработал», защитив её от сокращения на работе и принеся повышение по службе.
Но и тогда я не услышал слов благодарности. Да я их уже и не ждал..."
— Заявитель! Ну, объясните нам, в чём перед вами провинилась ваша жена? Она что, изменяла вам? Имеет пагубные привычки? Что делает невозможным ваш брак?..
«Да. Так я тебе, мымра, и ответил! Мой рассказ тебе нужен, как зайцу стоп сигнал!..
...«Изменяла?»
Не знаю...
В какой-то момент нашей жизни мне так показалось. Точнее, кумушки нашептали. Проверил. Вроде не подтвердилось… Нашей паре многие завидовали. И, не зная всей подноготной нашего брака, даже считали образцовой парой...
Да и я очень верил ей. Считал, что я застрахован от «рогов» хотя бы тем, что она – холодна к сексу. «Вот такая я – урода!» — говорила она в редкие минуты самокритики. И я верил, потому что… хотел верить.
Но однажды эта вера пошатнулась...
… Она всегда мечтала о загранице. И хоть мы каждый год ездили всей семьёй в Сочи — там жила моя мама и младшая сестрёнка, жене хотелось за границу. Возможно, для неё это была идея-фикс. Возможно, это было для неё эталоном преуспеваемости человека. Не знаю. Знаю, что если бы она мечтала о луне с неба, я бы и её попытался ей достать…
…В то время выезды за границу были возможны только в страны соцлагеря, по путёвкам и коллективными группами. Государство щадяще и внимательно относилась к труженикам вообще и к северянам, в частности. Поэтому северянам шли все „лакомые“ путёвки на знаменитые курорты СССР, в санатории, и в Дома отдыха, и за границу. Так удалось получить путёвку в Болгарию на знаменитый курорт «Златы пяски».
О том, чтобы поехать вдвоём не могло быть и речи. Во-первых, куда деть детей? Во-вторых, наш семейный бюджет едва выдерживал зарубежное турне одного человека. В-третьих, я против «забугорья» имею устойчивый иммунитет: никогда туда не рвался ни раньше, ни сейчас…
…Убеждён, что все прелести природы самых экзотических стран с избытком покрываются прелестями нашей российской природы. А просторы России гарантируют любому долгожителю, что путешествуй он по её необъятным просторам хоть всю жизнь, всё равно останется для него много «белых пятен» на карте нашей страны...
…Вообще-то, поездка в Болгарию была не так уж и дорога. Но знающие люди советовали, к разрешаемым к вывозу деньгам, напрятать в потайные места наших российских «красненьких» — десятирублёвок, которые там шли влёт и обещали дополнительный комфорт и обслуживание выше среднего уровня.
Чтобы собрать для жены «финансовый кулак» на эти цели, я решил сэкономить: пасынка отдал на лето бабушке, а с трёхлетним сыном отправился в отпуск на Украину, к родичам в село, где жизнь была дешевле и соблазнов почти не было. По окончанию её поездки решено было съехаться в Сочи у моих…
…Тогда в нашей стране отпуска у людей были полноценные, а не куцые «уикэнды», как ныне. А у северян они вообще были по два-три месяца, да и дорога бесплатная. В СССР не практиковалась потогонная «система Тейлора», когда из рабочего капитал выжимает в короткий срок все соки, выбрасывая его на помойку жизни. То, что процветает ныне у нас…
…Мы с сыном приехали в Сочи позже жены. Меня радостно встретила мама:
— Привет сыночек!
— Здравствуй, мамуля! – Я её обнял и поцеловал. – А жена приехала?
Мама как-то сразу потускнела:
— Да… Явилась…
…Мама всю жизнь была для меня самым близким и дорогим человеком. Мало того, она была моим доверенным человеком. Я сразу почувствовал что-то неладное и спросил:
— Случилось что?
Мать скупо ответила, пряча глаза:
— Да… Так… Сам увидишь…
Я тогда подумал: «Ну, поспорили свекровь с невесткой! Бывает!»…
…И только вечером, когда жена пришла с пляжа и я, истосковавшийся по любимому человеку, бросился к ней с объятьями, я увидел у неё на шее несколько пятен… Следы жарких поцелуев…
С той поры я не был так уж уверен ни в её «фригидности», ни в её верности…
Тогда же и моя мать сменила своё мнение о жене. Она, в своё время сделавшая всё для того, чтобы мы поженились, стала с той поры настороженно холодна к ней.
Жена же, однажды хорошо усвоившая, что мать для меня – святое и что никому никогда не удастся восстановить меня против матери, приняла иезуитскую тактику: она убивала, и меня, и маму подчёркнуто вежливым и учтивым, но несокрушимо ледяным, как айсберг, отношением к моей матери. До самой смерти этого самого дорогого мне человека…
«Имеет пагубные привычки?».
Да…
К сожалению и ей досталась капля крови алкоголика отца. Она была склонна к выпивке. Всю жизнь. Периодами эта склонность зашкаливала… В такие периоды она запускала себя, переставала за собой следить… Опускалась…
Я боролся с этим всеми силами. Уговорами… Посулами… Подключал взрослых сыновей… Горько это… Горько и противно…
Все призывы к ней удерживаться от этого соблазна, вызывали дикое ожесточение, полное отрицание очевидного и, прямо-таки, ненависть ко мне, вплоть до оскорблений…
Но и с этим можно было жить…
… Правда наша жизнь всё меньше походила на брак. Близость бывала у нас всё реже и реже. Ей явно она не доставляла удовольствия. Да она её никогда и не желала. Секс у нас был скупой и ненасыщенный. Вероятно, он обоим не приносил удовлетворения. Только себе я долго в этом не мог признаться, усиленно выдавая желаемое за действительное. Мы не подходили друг другу ни темпераментом, ни физиологически. Секс с ней постоянно травмировал меня, настолько её физическое строение не было „под меня“.
А что самое жуткое, в момент близости я, порой, задыхался от сильного тошнотворно-сладкого, как трупный запах, запаха её ног, но попросить её помыть их перед сексом не смел. Тогда бы не было ни секса, ни жизни мне. Как минимум, в ближайшие несколько дней, она бы устроила то, что я стал называть „холодной войной“, когда она не разговаривала со мной днями, а в вынужденных случаях говорила таким ледяным голосом, что у меня тоскливо сжималось сердце...
За эти четыре десятилетия я помню – на пальцах сосчитать – случаи, когда она по-настоящему жаждала близости и отдавалась сексу горячо и страстно…
На пальцах одной руки…
…Странно устроен человек! Вероятно, действительно, и человеческие отношения управляются всё теми же вездесущими законами физики: разные полюса — притягиваются…
…Или Вселенский Разум, создавший нас, забавляется, соединяя Лёд и Пламя...
…Вскоре мы стали спать, в разных комнатах. Она очень сильно храпела, а у меня к храпу – сильнейшая аллергия. Долгое время я «наносил ей визиты»…
Но потом и это стало случаться всё реже…
А когда желание переполняло и разрывало меня, я находил Женщину. Женщину, которой я был мил и желанен. И она, конечно, о чём-то догадывалась — «загулы» мужа никогда не проходят незамеченными для жены Но мы будто заключили негласный пакт: я не надоедал ей своими „поползновениями“, а она «не замечала» моих похождений. Правда, когда у меня появилась постоянная женщина, жена, почувствовав угрозу браку, сделала всё, чтобы разорвать нашу связь. Даже, как я узнал гораздо позже, встречалась с моей любовницей и уговорила её оттолкнуть меня…
…Помню, как эта молодая, моложе меня на 15 лет, женщина, умная и порядочная, просто не очень счастливая, плакала, прощаясь со мной, у меня не плече:
— Ты удивительный мужчина и я тебя очень люблю!.. Но ты никогда не бросишь своих мальчишек! У нас нет будущего… А я… я выхожу замуж…
…Никакого замужества у неё, как оказалось и не предвиделось. Она и сейчас живёт одна. А мои «мальчишки» выросли, получили высшее образование, нашли в жизни свой путь, имеют уже своих детей и теперь не нуждаются в отце…
Я любил её и всегда старался трудное взять на себя. Когда мы вернулись с нашего Крайнего Севера, практически, нищими, т.к. государство своим либеральными реформами обесценило и поглотило наши многолетние сбережения, мы были уже пенсионерами. Но прожить на пенсию было нереально и пришлось искать работу. Это было время, когда питерские кандидаты наук оформлялись уборщицами в офисы к новым хозяевам жизни. Он сразу заявила:»На капиталистов работать не собираюсь!" Да я и не возражал, да вот безработица и возраст сбивали мою всегдашнюю уверенность в себе. Безуспешно рыская в поисках работы, я стал понемногу паниковать...
Помог соученик по университету. Он пристроил меня главбухом к своему знакомому, бывшему профессору, который тоже пытался выжить, занявшись бизнесом. Сначала было трудно — я никогда не работал по этой профессии. Пришлось засесть за учебники и находить опытных главбухов для консультаций. «Терпенье и труд, всё перетрут!» — говаривала мама. И я освоил эту профессию. Так и работаю по сей день...
Иногда, в моменты доброго настроения, совпадающие с дорогими подарками ей, она поощряла:
— Папуля! Наш добытчик! и целовала.
С годами и эти крохи ласки пропали. А в моменты недоброго настроения она демонстративно заявляла:
— Надо мне устраиваться на работу...
Но это не выходило из области деклараций...
И, всё-таки, «невозможным наш брак», невозможным до развода, сделало совершенно другое.
С годами характер у всех меняется. У жены тоже. И она, в какой-то момент, посчитала, что во всех её бедах виноват я. С той поры её равнодушие ко мне сменилось всё усиливающейся неприязнью. Иногда в ссоре я, глядя в её побелевшие от бешеной злости глаза и слыша её дикие обвинения и грубые оскорбления, внутренне недоумевал: «Неужели она эти обвинения считает справедливыми?!»
Правда, и в начале нашего брака она допускала жесты, оскорбляющие и принижающие меня. Она всю нашу совместную жизнь, демонстрировала какую-то свою нарочитую «независимость» и всегда выступала непримиримым и огульным оппонентом мне. И если я всегда поддерживал её авторитет в семье, она мой пыталась всегда принизить. Как сказала однажды жене, попав на очередную семейную перепалку, одна давняя друг семьи: «Он воспитал хорошо ваших детей, подруга, не благодаря твоим усилиям, а вопреки им!»
Эта давняя знакомая после этого высказывания стала persona non grata.
Постепенно во враги зачислялись все, кто хвалил меня. Зато те, кто отзывался обо мне недружелюбно, мои недруги, которых рождал в изобилии мой прямой характер, принимались ею благосклонно. Их высказывания старательно складировались в её памяти с тем, чтобы в нужный момент быть брошенными мне в лицо.
Перепалки становились всё ожесточённей и бескомпромиссней. В них было всё меньше попыток разобраться и всё больше желания уязвить.
Причём, когда я доходил до крайней степени каления и решался на радикальные меры, она задерживала меня «на пороге», вдруг взрываясь словами горького раскаяния, уничижения, сожаления и обещаний. Такими словами, которые я безуспешно ждал всю свою жизнь: «…Я идиотка, потому что сама всё испортила, сама оттолкнула тебя от себя!.. Умоляю тебя! Не уходи! Ты прав, говоря: «Ты сама приползёшь ко мне!» Я уже ползу! Я готова ползать, если тебе это будет нужно. Я не смогу жить без тебя!...»
Это меня полностью обезоруживало и расслабляло. Не жестокий по характеру, я был довольно резок и непримирим к воюющему врагу. Но стоило ему покаянно упасть на колени, как я первым бросался поднять его с колен… А это, всё-таки, была мать моих детей. Моя первая юношеская любовь! Моя первая Женщина! Как я мог разрубить отношения после такого покаяния?!
Наступала пора перемирия. И я, не насилуя себя, вытряхивал всё зло и все обиды из закоулков своей души, вновь и вновь открывая её доброте и любви.
Но проходило время и всё возвращалось на круги своя. Если я прошлое вспоминал с любовью и умилением, то ей прошлое вспоминалось, почему-то, как нескончаемая чреда моих виновностей. Настоящих и мнимых. Причём, мои вины рассматривались через лупу, а её вин вообще не было.
Опять каждое моё высказывание и мнение вызывало ярое непримиримое отторжение. С моими недоброжелателями, с которыми я разорвал отношения, она демонстративно их поддерживала, люди, вызвавшие мою симпатию или выразившие симпатию мне, отторгались. Мне вновь и вновь внушалось, что я – сплошная вина… Что я грешный, грешнее не придумаешь, и испортил жизнь ей, безгрешной, «белой и пушистой».
Я втягивался в полемику, пытаясь отстоять свою точку зрения и отстоять… себя.
Полемика эта перерастала в очередной скандал, ожесточая стороны, никому ничего не разъясняя и отравляя жизнь.
Стало пошаливать сердце. После серьезного обследования, кардиолог заявил:
— Сосуды к вас неплохие для вашего возраста. Вас могут погубить их спазмы, вызванные нервными расстройствами.
И подвёл итог:
— Хотите жить – не нервничайте! Избегайте стрессов!
Я стал понимать, что при продолжении такой жизни, надолго меня не хватит…
А что было делать? Выхода я не видел…
…Человек с годами опутывается незримыми нитями с живущими рядом. Порой сотни этих нитей связывают человека с другим человеком посильнее каната любви.
И чем больше человеку лет, тем нереальней его освобождение от пут…
…Кто-то мудрый сказал, что надо бояться тех, кто заставляет нас себя разлюбить. По-моему, это – аксиома! Потому что, человек, разлюбивший себя, практически, мёртв…
А я хочу жить! Неважно сколько! Сколько Создатель отмерил. Но жить в гармонии с собой. Человеку очень важно внимание и почтение окружающих. С годами уважение окружающих становится жизненно необходимым, потому что компенсирует человеку отступившие в прошлое маленькие его радости: застолье с друзьями, упоение любимой работой, новые эмоции от новых встреч...
И я не хочу умереть, как отец, в горьком одиночестве – в «одиночестве вдвоём», потому что он, бросивший когда-то мать, так и не решился из гордости своей, хоть в старости вернуться к ней, по-прежнему любящей его. Не нашёл в себе силы разорвать тот канат из нитей, который утянул его на тот свет.
Но…
Кроме всех этих «благих намерений», которыми, как известно, «вымощена дорога в ад» существует ещё и парализующее:
«Поздно!»
«Поздно и стыдно разводиться в 70 лет!»...
…Он очнулся от своих тягостных раздумий. Оказывается, суд уже закончился. К нему подошла секретарь суда и сказала, поглядывая на него со смешливым интересом:
— Дайте Ваш паспорт — снять ксерокопию!
И, указав на скамью, возле двери кабинета судьи, добавила:
– Здесь подождите!
Он послушно сел на указанное место. В кабинет вбежала ещё одна девица из соседнего кабинета. В неплотно прикрытую дверь кабинета просочился диалог:
— Ну, что, идём обедать?!
— Да. Вот только сниму ксерокс с паспорта одного чудака. Пришел тут один дедусь разводиться в 70 лет! Вот хохма!..
…Он вышел из здания суда, остановился на ступеньках крыльца и, закинув голову, посмотрел на небо. Оно не предвещало перемен…
И тут он вдруг почувствовал, что терзавшее его чувство раздвоения наконец-то покинуло его. Обе его половинки воссоединились, но, почему-то, не здесь, в этом пасмурном мире, а в той, безвременной виртуальности. Он сверху, как поднимающийся на воздушном шаре человек, видел удаляющиеся ступеньки крыльца суда и себя, почему-то опускающегося на эти ступеньки безвольным комком…
Последнее, что он услышал, был встревоженный крик:
— Человеку плохо! Вызовите «скорую»!
Наступило какое-то чудесное облегчение. Обруч, с утра сжимавший грудь, пропал. И он почувствовал себя невесомым, как в детстве.
И – свободным…
-----------------------------------------------------------------------------------------
* ВЕРТУХАЙ — это жаргонное, на языке уголовного мира означает :1) дежурный милиционер, 2) надзиратель в тюрьме.
© 25.06.2010 Матвей Тукалевский
www.chitalnya.ru/work/193003/
Вот это да…