Миф № 2 «Свобода».
Современность прекрасная среда для маньяков и они же, наверное создавали этот мир, в котором мы сейчас живем, иначе не объяснить феномен того, что десятки миллионов рабов убивали таких же рабов и сами погибли во имя химеры, которая называется свободой. Именно химеры, ибо это еще один миф.
Ранее до Великого просвещения, акт завоевания свободы был естественным и был привилегией тех, кто реально смог возвыситься, как над самим собой, так и над общественным.
Кому было мучительно осознать себя частью чего – либо.
Свобода для всех – это чудовищная девальвация понятия свободы. Свобода для всего, для каждого и каждых — это тот миф, благодаря которому современный человек обязан абсолютным рабством.
В уникальности, в единичности акта воли проявляется долгий эволюционный путь социального, в сумме похожих судеб, неволи и загнанности, детерминизма, рождается один, который свободен уже по факту своего рождения, ибо его связь и восприимчивость социального таковы, что последнее он неизменно отвергает как чужеродное самое себя, он его не может переварить даже путем волевых усилий над собой. Вот его — то воля, которой он сам как социальное управляет весьма слабо, и достойна свободы, она есть по отношению к своему носителю свобода воли. Последняя есть в высшей степени ответственность за тот круг возможностей, который предоставлен в результате глубинного познания мироздания, уяснения себе того, чем может стать один, как в отношении себя, так и в отношении многих.
Свобода рождается там, где индивидуум видит разницу между высшим в предельности его чувственного, при ощущении чувства бесконечного и налично заданным ничтожным и убогим действительным, доступно определенным повседневностью.
Свобода есть высшая форма проявления индивидуальности – уникального сочетания лично достигнутого представления о должном, необходимом для достижения качественного состояния.
Свобода ни при каких обстоятельствах не может быть унифицирована, а тем более качественно прописана в рамках закона, права и так далее. Это подлинное издевательство, это подмена понятий «личное» на «индивидуальное», и уничтожение понятия индивидуального как уникального, сведение последнего к пониманию «не общественного».
К. Маркс впервые оценил идею как силу в ее массовости понимания, способную изменить устройство социального. Идея свободы, освобождения в том смысле как ее понимает современность, сквозь призму формально- юридического, наполненного социологическим подтекстом справедливости социального неравенства, или несправедливого социального равенства,- деструктивнейшая сила. Если сообщить каждому право на свободу неизбежно рабство. Это не могли не понимать Великие притворщики, первыми провозгласившие «свобода, равенство, братство». Современная свобода – вернейший путь в ужасающее рабство.
Невозможно привить свободу в том числе и формально- юридическую тем, кто рожден быть в услужении, быть рабом. Так же, как невозможно никакими силами и внушениями поработить того, кто понял, в чем его предназначение и затребовал у социума свободу для реализации самое себя, своих ценностей и идеалов.
Свобода сегодня — это прекрасная спекуляция, определение которой составляет исключительно государственную монополию.
Понимание свободы всецело находится в рамках государства как системы утверждения позитивно – социального, регулятора общественного. Даже система образования начального образования построена таким образом повсеместно, что если и закладывается понимание свободы, то оно носит формализованный характер и касается исключительно правомочия.
Философско — мирровозренческая составляющая, пусть даже и в кастрированном виде, остается за кадром. Тем не менее, даже в первом приближении категория свободы является важнейшей категорией для определения понимания сходства и различия.
Свобода обнаруживает себя в различии и никогда не может служить основой сходства, не будучи при этом зеркальностью одной из форм различий и только в этой мере сходством, по отношению к форме различности. Конституирование одинаковой меры свободы, понимание свободы как права, не подкрепленного обязанностью, отрицает индивидуальность. И это является первым признаком порочности такого рассуждения.
Если личность осознает и верит в содержание своего мышления, готова умереть за веру в себя, и при этом исповедует тот образ жизни, в котором уверенна,- это еще не есть свобода. Мир был бы невозможен, если бы не управлялся убеждением. Убежденный в чем — либо человек верит себе безгранично.
Сомнение по любому кругу вопросов без ложной чувственной мнительности не является заданным человеку, поэтому мы имеем массу индивидуумов, переживания и чувства которых сняты под копирку таким образом, что порой у стороннего наблюдателя складывается чувство либо неискренности, тупости (профессиональная деформация, следователей, судей, адвокатов и именно в этом их проигрыш суду присяжных), либо основательная концепция опознавания бытийности индивидуального через коллективное бессознательное (архетип К. Юнга, психоанализ З. Фрейда).
Современность создала параметры свободы, чтобы каждый, кто даже почувствует в себе необходимость свободы уперся в такое кастрированное понимание свободы, нарушение которого уже является правонарушением, а значит подлежит наказанию.
Наказание излишней свободы так же абсурдно как наказание излишней истинности. Никто не может и не имеет права диктовать меру свободы, ибо это результат борьбы одного против множества, а не форма бытия всех в рамках «пока ты не нарушаешь права других – ты свободен». Древний Восток прекрасно знал это, поэтому там, как и в позднем Античном мире Запада свободен только один, и либо он одинок, либо он правитель. Во многом поэтому, рожденные быть свободными в конкурентной борьбе с социумом (и внешней, и внутренней, борьбе с идеями, совестью) изначально не приемлют той свободы, что утверждена в законодательных актах и отражает т.н. «естественные и неотчуждаемые права», отсюда и понимание их как преступников. Но это уже вопрос качественности работы личности в части достижения и завоевания себе свободы. Но социум понимает свободу как произвольную изменчивость индивидуума в строго определенных рамках.
Социальное с древнейших времен отбирает у человеку свободу истинного рефлекса, к которому безусловно принадлежит и творческое. Сначала это возможность произвольного выражения мысли, затем право на распоряжение собственной жизнью, затем внешний вид, затем приоритетность выполнения задач и так далее.
На сегодняшний день индивидуум даже лишен возможности самостоятельного структурирования образа той личности, которой он намерен быть в будущем. Из — за этого порой случаются невероятные курьезы. В ХХ—м веке государство с введением обязательного начального и среднего образования полностью парализовало способность к самостоятельному мышлению индивидуального. Ребенок, попадавший в школу сталкивался не просто с системой обучения (чтение, естественные науки и так далее), а с системой воспитания, которая идеологизировала его, и прививала стандартизированность мышления. С учетом нагрузки такой образовательной деятельности (более 8 часов в день), домашние задания и так далее, эмоциональное давление со стороны педагога, можно с уверенностью сказать, что эта система позволяла устранять основу для формирования поля, в котором могло прорасти зерно свободы.
По сравнению с тем же ХIХ-м веком, его частными школами и домашним образованием, унифицированность представлений о социуме в самом раннем возрасте была намного ниже. Однако все это верно только для народа как такового, элита, дети элиты до сих пор получают образование по стандартам 17-18 века, где доля подавления личностного мала, а акцент делается на формирование устойчивого индивидуума, способного поддерживать высокий уровень социальной значимости.
Вместе с тем концепция современности отрицает за собой желание свободы для всех. Перед явными фактами надувательства и шарлатанства, современность достает из глубокого кармана научного знания представления о том, что свобода понимается именно как возможность для всех быть безусловно свободными в формально- юридическом смысле.
Свобода сводится к провозглашению юридической невозможности рабства, работорговли, эксплуатации и прочее.
При этом все та же концепция отмечает, что данные положения носят результирующий характер, то есть являются объектами правоотношения, в котором государство и общество в лице отдельных представителей стремятся своими действиями достигнуть свободы всех и каждого как естественного состояния. При этом опять же понятие свободы не определяется ни методологически, ни с помощью называния. Вопросы о соотношении власти, равенства и свободы, так же обыгрываются весьма примечательным образом.
До сих пор современными правителями – рабовладельцами используются формулы, которые лежали в основе деятельности Великих притворщиков. Сравните: «Мы должны стать рабами законов, если желаем стать свободными» (Г.В.Ф. Гегель) и «Нам необходима диктатура закона» (Президент России 2000- 2008 В.Путин).
Свобода сегодня это форма химеры, спекуляция высшей пробы, использование которой направлено на одно- полную мотивацию неограниченного круга субъектов в отношении действий, желаемых управляющими. Другое дело, что подобная форма управления и порабощения ведет социальное устройство к катастрофе, но это вопрос, остающийся за гранью действия – управления и поэтому ему безразличный.
Платон, когда говорил о том, что управлять должны именно философы, руководствовался тем, что философ воспринимает социальное как глубоко личное, для него нет обезличенных внешних проблем.
Философ – это машина, которая уже пожертвовала всем ради того, чтобы приобщиться к вопросам бытийности как к своим собственным, как к проблеме своего существования. Нынешнее же управление построено само таким образом, что не может позволить воспринимать общественные проблемы, проблемы глобального типа как свои личные.
Временность правителя, временное замещение должности конкретным человеком на определенный срок – самая большая глупость, которую только можно себе представить. В свое время, когда Великие притворщики получили власть, которая и не снилась никаким монархам, они осознали, что управление в стереотипе пожизненности приведет к необратимости и скорому гибели социального вообще. Поэтому для великих личностей, для тех, кто был способен в своем походе против государственного избрать вектором своего пути захват государственной власти, была придумана выборность и сменяемость. Эти положения неоднократно отменялись теми, кто приходил к власти, но сама идея такого устройства уже инфицировала государство.
В итоге появился обратный эффект, любой правитель сегодня измеряет самые длительные исторические процессы, с которыми сталкивается в динамике своего правления метром личной судьбы. Ожидать от него, человека, прошедшего чистилище пути к власти современного демократического общества, иного поведения и познания не приходится.
Подобное положение в странах, где подобный порядок установился уже достаточно давно, при том, что сам по себе правитель архаично, до сих пор в глазах своих подданных является воплощением государственного, а значит самого ценного, вызвало такой регресс способности к мышлению населения, что можно говорить о выращивании новой породы людей – «Человек антиразумный». Это люди безграничного доверия к средствам массовой информации как источнику значения, веры в деньги как форму социальной успешности, в Бога как предметную сторону энтелехии службы.
Правитель современности даже, если и столкнется в области мышления с вопросом конечности бытия социума, то с радостью понимает, что на его правление не придется испытывать данный катаклизм, что вопрос этот никак не входит в область его полномочий.
Нередко всю данную проблематику списывают на вопросы божественной воли. Удивительным все же остается тот факт, что до сих пор не существует современного философского понимания свободы. Здесь явная методологическая ошибка современного. Сформировав миф индивидуальной свободы, права каждого на свободу, поставив свободу краеугольным камнем государственного строительства, современное совершенно не озаботилось методологией определения данной категории. Поэтому в область свободы как состояния включается все, что приятно и принято идентифицировать с этим состоянием архаичным образом. Это вызывает неминуемо противоречия в области действительного и нередко правило «ты свободен до тех пор, пока не нарушаешь свободы другого», трансформирует в физическую ликвидацию любого другого. Еще один мифологический архаичный принцип – «разрешено все, что не запрещено» (ср. «существует только то, что названо»), в корреспонденции правила «незнание закона не освобождает от ответственности», иногда порождает весьма любопытные социальные гибриды, когда в одном и том же месте, в одно и то же время существует многомерная социальная действительность, сплоченная формой той или иной классической организации. При этом фактором определяющим социальную ответственность (в том числе и уголовную), является наличие знания или не знания всего комплекса отношений подобного гибрида (т.н. «наличие умысла»).
Таким образом, складывается впечатление, что теорию свободы общество отдает на откуп каждому самостоятельно, по типу предпринимательской деятельности, требуя при этом от индивидуума определенного поведения только в области «круга названного», который очерчен либо запретами, либо регламентами.
При этом, однако, государство не отказывает себе в удовольствии в случае необходимости регулировать все, что находится вне данного круга (регулирование общественных отношений путем правоотношений, криминализация того или иного круга деяний и так далее).
Вместе с тем индивидуум, который решается на самоопределение меры собственной свободы, при том, что он управляется мифом о свободе, должен в достаточной степени быть подготовлен методологически.
Даже в том случае, если мы имеем подобную ситуацию, хотя и это в современности редкость, миф свободы построен таким образом, что индивидуальное однозначно обречено к рабству социального. Личность, приступая к формированию той области, в которой она будет свободна в современном мире, неизбежно сталкивается с проблемой конкуренции.
Современная конкуренция предполагает не только область пространства и времени, но и такие вещи, как конкуренцию отношений, медиатизации, осведомленности, влияния и прочее. Сейчас уже нельзя просто осуществить экспансию, все пространство на планете поделено и расчерчено, составляет собственность того или иного государства. Возможна хитрость – структурирование надстроечных систем, без видимого нарушения территориальной целостности (так поступило ООН, ЕС и другие международные формы организации социальной материи), но ресурсов одного человека в современном мире для этого недостаточно. Объединение же с другими, себе подобными для желающего свободы вряд ли возможно (для этого необходима идеалистическая основа, для которой пока нет единого методологического понимания свободы).
Есть еще путь творчества и новаторства, но тогда это побег и от времени, и от пространства, самоисключение себя из общественных отношений без гарантии результата собственной деятельности (циркулирование информации и раньше было длительным в среде субъектов способных к восприятию, сегодня же этот цикл может продолжаться столетиями, вплоть до появления Homonovus).
Возможна так же стратегия захвата государственной власти и последующего изменения социального устройства по типу и образу, который ассоциируется у личности со свободой, но первые шаги на этом пути уже убедительно показывают, что к моменту входа во власть от типа мышления данной личности ничего не останется, а период изменения займет столько времени, что на него не хватит никакого срока полномочий ни одной должности в достаточной степени независимой, чтобы находясь на ней было возможным реализовывать свои представления о социальном устройстве.
Что же выбирает современный индивидуум, стремящийся к состоянию подлинной свободы? Персонифицируя в своем сознании указанные объективные препятствия к свободе, он может сдаться и довольствоваться той свободой, которая расписана в государственных источниках (право). В данном случае есть свобода публичная, свобода правопритязания (гражданские права и свободы, свобода как право не подкрепленной корреспондентной обязанностью), и свобода частного самоопределения (т.н. «частная жизнь»).
Реализация и той, и другой требует от индивидуума адекватности социального поведения, участия в определенных ритуалах, поддержки определенных взглядов, воспроизводство ценностей. Именно здесь обретает смысл, что ты свободен ровно настолько, насколько можешь купить себе свободу (имущественный ценз, либо его эквивалент), лишенный этого лишен и свободы. Для того, чтобы отстоять свои права теми механизмами и средствами, которые предлагает современность необходимо уплатить цену (будь то взятка, гонорар адвокату, или последовательность действий), для того, чтобы реализовать потребительские желания все к тому же перемещению, либо к культурной приобщенности так же надо платить (туризм, образование). Здесь становится понятна мысль А. Шопенгауэра по поводу современных законов,- они паутина и созданы для слабых, сильный рвет их, несмотря ни на что. И он же в противоположность точно указывает, что справедливость, облеченная в закон, так же существует только для сильного, для того, кто способен ею воспользоваться. Общественное в данном случае учит личность социальному терпению, умеренности, усредненности и прочее. Время и общественное давление делают свое дело и в итоге перед нами индивидуум, запросы которого вполне адекватны средней предельности возможного в социуме.
Иными словами представление о предельной свободе индивидуума совпадает со средней нормой, допускаемого общественным. Все ресурсы личностного в этом отношении канализируются сходством и отличием в области социального престижа. Если Цезарь в свое время ради должности трибуна чуть не угодил в долговую тюрьму (а в то время за долги могли и казнить), то наш человек не стремится ни к чему большему, чем к машине лучшего класса, улучшенному жилищу, исследованию курортов мира. Все в нем подчинено стандартам воплощения общественного. Из страждущего освобожденности и уникальности своего воплощения самое себя, он превращается в потребителя мер свободы, индивидуальность и право на частную жизнь которого всецело признается и охраняется государством (на юридическом языке есть даже выражение – абсолютное правоотношение).
Такая личность в любой момент доступна общественному, унифицирована им, управляема, а главное — уверена в том, что ее стандартные ценности и переживания являются уникальными и неповторимыми. Изоляция и отчужденность общежития как норма современности только подтверждает и усиливает данное ощущение. Здесь нельзя сказать, что индивидуум не достиг свободы. Он получил то, что желал, получил то состояние свободы, которое его устроило.
В этом отношении свобода действительно внутренне определяемая категория соответствия желаемого действительному. Есть только одно маленькое «но». Соглашаясь с тем, что подобная социальная свобода тождественна свободе собак на цепи, мы забываем, что если собаку спустить с цепи она убежит, а вот, если человек догадается о том, что его свобода цепная, то он погибает в деструкции мышления, сбегает в самое себя, и остается в большинстве случаев навсегда потерянным для дальнейших коммуникаций. Причиной этому может быть множественность вещей, начиная от идеи индивидуализма личной судьбы и заканчивая общественными катаклизмами (т.н. «эпохи перемен»). И.Кант: «Человек рожден свободным, но повсюду в оковах».
Желание сбросить оковы именно повсюду при невозможности избегнуть социума путем перемещения в пространстве — причина побега сознания, рост многочисленных душевных заболеваний последних 200 лет- прекрасное подтверждение этому. Но несомненно положение такого индивидуума лучше, потому что он может удовлетворить свою потребность в ощущении себя свободным. Это элита современного мира.
Намного хуже, когда индивидуум включается в общественный процесс в надежде удовлетворить свои потребности быть свободным, но не может достичь должного уровня и состояния, чтобы позволить себе это. Именно такие индивидуумы проживают жизнь в желании приобщения к освободителю, и именно они с величайшим энтузиазмом становятся рабами великих идей, в перспективе которых лежат великие химеры. Еще хуже дело обстоит с теми, кто вообще не стремится к свободе, а более того — ощущает неловкость и неудобство при возможности осуществления самостоятельного выбора строго алгоритмированных форм поведения.
Данная категория не только не способна к самоидентификации, но по — сути представляет собой первобытное состояние человека доосевого времени (К. Ясперс).
Происходит полное отождествление себя с социальной ролью, параметры которой являются предметом вожделения личного плана. Возможно ли вообще, не противопоставляя себя социуму, не изживая в себе современно – социального, стать свободным? То есть пользоваться мерой той свободы, которая пускай и в негативном плане, пускай и в не – методологической последовательности, но все же имеет место быть в современной реальности? Возможен ли компромисс с современностью уникальности, живущей в человеке, сознания уникальности, демонического? Это при том, что государство, общество, сегодня владеют всем, и положительностью оценок, и моралью, и представлениями о Боге, и о том как должно быть везде и всегда, где человек сталкивается с возможностью применения себя и познания себя. Неужели свобода может формироваться как результирующая образа жизни строгой последовательности, только как «нирвана», или познание у философа – отшельника? Неужели механизм обретения свободы однозначно предполагает отказ от всего общественного, а тем более от общественного в тех формах, которые предлагает современность?
Свобода как дело каждого и как дело личного предназначения личной судьбоносности,- это прежде всего демоническое отношение. То отношение, прародителем которого были выродки социального. Форма и категория их свободы известна только им самим, так как они представляют из себя сбалансированность идеального и реального по форме и содержанию, не устанавливаемую средствами познания социального, не доступную социальному. Им тесно среди людей, составляющих социум, определяющих повседневность, они им не транспорентны, не встречны. Все для них враждебно, они в состоянии войны ко всему, ибо ничего из того, что их окружает не приживается и не уживается с ними в рамках, заданных временем и пространством их существования. Их социализация возможна только через собственность отрицания самое себя, через веру в исправление.
Но те из них, кто освобождается от необходимости качественной бытийности не экзистенциальным способом (отвергает самоубийство, наркотики, алкоголь, персонификацию в играх и так далее), и достигает спонтанности проявления себя при признании данных проявлений всеми, изменяют этот мир. Но достигают ли они при этом состояния свободы. Становятся ли они единственно свободными, подчиняя себе все и вся вокруг? Раньше безусловно да, но в современном мире это невозможно. Как правило, демоны — гении современности погибают в пути к собственной свободе.
Что это означает для социума? Деградацию и вымирание. Социум, который не видит перспективы развития, и при этом не ориентирован на сохранение уже достигнутого как лучшего, становится законсервированной парадигмой, уничтожающей свои ресурсы. Идея и миф свободы не стала новым Богом, ибо свобода как состояние подлежит верификации здесь и сейчас. Свободе нельзя поклоняться, ее нельзя обожествлять, это вполне достигаемое состояние. Понимание свободы как необходимого состояния для воплощения в действительности идеального содержания индивидуальности в высшей ее степени, — враждебно по отношению к общественному. Но свобода никогда не была и не есть благо. Свобода для человека это дело первой необходимости, более того, чем больше существо человек, тем менее ему нужна свобода. Свобода становится необходима при преодолении человеческого, всего того, что было привнесено в индивидуума внешней средой (начиная от родителей и первыми столкновениями с общественным, и заканчивая всей опытностью человеческого – в момент творческих открытий). Она есть результат сознательного отрешения, отказа от ряда форм поведения, которые являются желательными и необходимыми в обществе. Она появляется как бремя, как результат проявления воли к неповторимости собственного образа мышления и образа жизни, продуцируемого этим мышлением. Она не может быть задана и постоянна, свобода как напряжение, которое необходимо поддерживать, неизменно сталкиваясь в том числе с мысленным противодействием самое себя самому себе. Свобода как состояние, не приносящее ее носителю никакой радости, кроме той радости, которой не с кем поделиться. Это одна из ступеней той лестницы, которая должна привести к реализации во внешней действительности содержания того, что наработано тобою в результате поэтапного выталкивания из себя общественных и всяких других чужеродных ценностей. Это не результат эгоизма, в нем любишь себя как противопоставление общественному, себя как то, что вложило в тебя общество. Свобода же – это возможность не ограничивать себя в той мере, в какой ты являешься уникальным и неповторимым по отношению ко всему, что было до тебя.
Это стоит огромной критики и большого познания, вечного сомнения и вечной перепроверки, чтобы в одночасье уверовать в самое себя как в того, кто право имеет на свободу самое себя, на собственную свободу воли. Некоторым не хватает на это жизни, а некоторые жизнь превращают в прижизненный ад, чтобы только добиться такого состояния. Такая свобода означает свободу от радости в той повседневности, которая тебя окружает. Ты не способен насладиться всем тем, что есть вокруг тебя. Продукты жизнедеятельности общественного в форме аттракционов жизни мало тебя прельщают. Даже если ты изменяешь себе и ищешь спасения, возвращения к тому былому простому человеческому, то неизменно разочаровываешься, ибо твоя способность мышления разрушает все, что чуждо тебе, всему тому, что уже и есть ты. А ты являешься абсолютно чужеродным всему, ничто вокруг тебя не есть твое родное. Ты можешь сколь угодно долго обманывать себя вопросами любви, дружбы, семьи так далее, но в итоге, чем больше тянешь с истинностью суждения об этом, тем сильнее тебя бьет разочарование, тем страшнее тебе будет удостовериться в том, что многое в твоей жизни потрачено зря и незачем. Тем страшнее будет возвращение идеи необходимости работы, ты будешь понимать, что слишком много времени потратил зря и будешь спешить и совершать ошибки.
В итоге получится, что ты останешься с самым острым и беспощадным критиком- с необходимостью в тебе. Наступает полное противоречие между тем, что должно быть и тем, что есть на самом деле, и ты отрицаешь все — лишь бы хоть на йоту приблизиться к состоянию свободы. Деструкция наступает в отношении всего и здесь природе в тебе, твоим инстинктам кажется, что отрицание всего, неподчинение всему – это шаг к свободе. В зависимости от молодости и опытности такие попытки мышления могут заканчиваться по — разному, начиная от самоубийства и заканчивая глубокими депрессиями, душевными расстройствами. С истиной в самом себе нельзя торговаться, истина требует уважения к себе и служения, она, прежде всего, требует свободы для себя, освобождения самовыражения, будь то творчество или безграничное желание власти, смотря кто для чего рожден и кому что уготовано, но счета она предъявляет всегда. Договориться с ней невозможно, с ней невозможно прожить в долг, с ней невозможно устроить игру, она либо убивает твое счастье и право на жизнь, либо покидает тебя раз и навсегда, оставляя жуткую тоску о том времени, когда вы были вместе, что конечно хуже смерти. Такова свобода, как необходимость для развития. Как состояние полной доступности субъекта для ревнивейшего объекта (демона в человеке).
Надо ли говорить, что такая свобода должна быть очень хорошо обеспечена? Это должно быть уникальное сочетание возможности служения истине, материального достатка, позволяющего объективировать свое служение во времени и пространстве, продвигаться по пути своих целей, сохранять при этом свое физическое и психическое здоровье, и умудриться не стать врагом социума. Для современности это практически невозможно. Если и возможно, то явно очень непродолжительное время. Заинтересовано ли социальное в таких свободных людях? Изначально Великие притворщики понимали, что идея свободы, миф свободы обладают огромной энергетикой. Судя по самим себе, будучи при этом создателями подлинно новой формы социального устройства, и будучи истинно свободными служителями истины, они не могли не понимать, что сообщение самому широкому кругу лиц возможности приобщения к состоянию свободы высвободит интерес и убежденность, равную экзистенциальным формам бытийности.
Действительно, то с какой энергией массы стали уничтожать старое, веруя в новое доказало, что подобное обращение в веру социально весьма продуктивно. Но ни у кого из владельцев данного предприятия позднее не хватило духу признать, что дивиденды по акциями свободы будут минусовыми. Свобода, как идея, как миф, так и осталась формой управления массами. С течением времени внешний контроль полностью перешел во внутренний и оказалось возможным морализировать те или иные искусственно созданные понятия и представления. И если ранее можно было умереть за свободу точно так же как умирали ради загробного мира и спасения души, то сегодня свобода это необходимость жизни. Опросите тысячу современных рабов и если хоть один признает себя таковым это будет большая удача. При этом свобода в совокупности исследования даже на формально- юридическом уровне (при этом мы используем правовые нормы как форму познания) имеет многоликость и подчиняется логике абсурда.
Сущность мифа в том, чтобы сглаживать противоречия и давлеть над очевидностью факта, автоматически интерпретируя его и вводя субъекта мифологического мышления в иной мир (всем, например, знакомо чувство надежды в самых критических ситуациях). Так же и со свободой. В самих правовых нормах имеется столько противоречий и взаимоисключающих положений, касающихся индивидуума, мер его свободы, что их существование в рамках одной системы учитывает все варианты развития ситуации, признавая каждую возможной и, соответственно, действительной.
Хранителю мифа (государству), остается лишь выбрать, в случае столкновения противоречий, ту форму, которая в настоящий момент наиболее адекватна мифу, и устраивает и лучше отражает миф (институт современного правосудия). Нельзя персонифицировать себя со свободой. Обычный человек, вставая на путь данной мифологии, предполагая за собой возможность быть свободным в современном обществе становится в первую очередь рабом данного мифа. Ему сразу же начинают объяснять где он свободен, а где не очень, где он чуть свободнее другого, а кто — то чуть свободнее его. Если он возражает ему предоставляют право доказать свою правоту в определенном порядке, он начинает участвовать в ритуалах, он персонифицируется в них все больше и больше, наконец, он превращается в борца тех ценностей, которые не только ему не принадлежат, но даже в отношении него не реализуются, ибо именно за их реализацию в отношении себя он и борется, понимая их по своему. Ни одному человеку на поле общества не удастся победить общество, только защитить самое себя, в лучшем случае.
При этом государство периодически заявляет, когда ему это необходимо, что улучшить положение вещей ему мешают определенные вещи. Что свободе и безопасности нации что — то угрожает, что следует во имя свободы, безопасности и нормальной жизни сделать что — то и тогда всем станет лучше и состояние всех улучшится, будут лучше условия, а, следовательно, это позволит людям быть свободнее. Это безусловно объединяет, как в свое время объединяло народ против регулярной армии, это проникает в самые глубокие мотивы души, что делает человека управляемым абсолютно.
Здесь убеждение и убежденность субъекта полностью совпадает с содержанием мотива команды управления, результат который никогда не удается достигать путем прямого насилия. При этом субъект не только не находится в подавленном состоянии, но наоборот всячески стремится к выполнению команды управления. Совершенная форма управления. Такова сила мифа.
Миф не терпит сомнения и половинчатости, как схема поведения, в случае персонификации себя в нем, он требует полного подчинения и никакой собственной свободы воли. При этом подобная мифология актвизирует все самое лучшее в человеке, проявляя в нем его подлинную сущность и его подлинные намерения по обретению своей сущности. Но они увы атрофированы и слишком слабы, поэтому их дополняет, с успехом дополняет государство, принимая его таким какой он есть. Государство не истина и не вечность, оно примет человека таким какой он есть… этнографический материал потому и материал, что при помощи определенной технологии из него возможно создать все, что угодно.
Свобода — это возможность осознать мир в форме двух универсумов, — себя самого и остального мира. Это предназначение понять, что ты есть неповторимость, которая никогда не будет существовать в будущем и с каждым мгновением, которое ты простаиваешь и никуда не движешься, — ты изменяешь себе. Свобода — это возможность суждения о мире не сквозь призму своего имени, знания о самом себе привнесенном в тебя обществом, а благодаря тому, что есть в тебе уникального в результате попыток обнаружить мир своим уникальным методом познания, через собственность ощущения.
Такой индивидуум с такой способностью мышления опасен для общества и государства, но пропорционально степени своей опасности он так же необходим для реформирования общественного и его движения за «круг человека». Что необходимо точно знать, так это то, что коллективной свободы не бывает. Там, где есть уже только один человек, персонифицированный общественными ценностями, нет свободы, ибо эти ценности требуют своей реализации в действительности и его бытие представляется либо формой следования алгоритмам процессов, либо противоборством с самим собой и ненавистью к себе.
Если у нас уже двое субъектов, то естественно предположить, что между ними, как и любыми другими людьми, должны установиться определенные ритуалы и договоренности. Если один из них стремится к свободе, а другой персонифицирован общественными ценностями, то конструктивного диалога не получится какие бы благие намерения не лежали в основе их союза. Стремящийся к свободе вполне возможно может проявить хитрость и сыграть в то, что от него ожидают, но тогда данные отношения будут развиваться до тех пор, пока тот с кем играют не поймет, что они не развиваются не в силу нежелания партнера, а силу того, что они искусственны, и как картонное дерево не способно сбрасывать осенью листву, так и набор качеств «маски», созданный для внешних зрителей, не изменится. Иными словами свободы необходимо быть достойным.
Для этого надо быть достаточно сильным самостоятельно, не тяготиться своим одиночеством, не искать дружбы с обществом, осознавать ежедневно конечность и предельность собственного существования. Отвергать любые внешние формы вхождения общества в тебя, по возможности, быть в среде людей, не навлекая на себя их ненависть и не вызывая желание войны. И конечно же важна абсолютная самодисциплина. При этом еще раз замечу, что положение вдвойне сложно, так как приходится жить по военному в абсолютно гражданской среде. Только тебе и доступно понимание того, что ты находишься на войне, кругом спокойная мирная жизнь. При таких обстоятельствах весьма сложно персонифицироваться в обычной жизни, а точнее невозможно. Свобода как предельность возможности распоряжаться собственной бытийностью, помимо предписаний общественного.
Почему же общество, государство не медиатизирует именно такое понимание свободы, почему оно не стремится из человека участвующего, сделать человека действующего? Субъекта ответственного за принятие решений, самоуправляемого и самодостаточного? Для тех же, кто не сможет справиться с данной задачей и своими действиями сам подчеркнет свою принадлежность к этнографическому материалу, – конституировать те формы общежития, которые сегодня так популярны для абсолютного большинства масс? Отчасти потому, что состояние свободы это война всех против всех, как справедливо отметил Т. Гоббс, это одно из оснований для рождения государства как формы обеспечивающей безопасность и стабильность, отчасти потому, что подобная селекция в современных условиях уже невозможна технологически.
Фактическое положение дел выглядит следующим образом. Сегодня свободным можно быть только от чего – либо. Поэтому наиболее свободны те, кто служит государству и пользуется достаточной властью. Эти люди живут в собственном мире, в котором как раз таки и сохранились традиции, интеллигентность, манерность и привилегии. Безусловно служа государству и будучи его рабами, они получают взамен свободу от его воздействия в области своей частной жизни. Это единственная форма свободы сегодня, для того, чтобы быть свободным, не будучи при этом индивидуальностью. Власть как освобождение для человека — самая популярная форма побега от общества. Служение идеальному Богу – государству. Для остальных свобода рычаг управления, который проникает не только в повседневную область действительного человека, но в самую его душу, позволяя управляющему определять смысл и цель бытия управляемого.
Особенно смешно в этом отношении выглядит сегодняшняя популярная форма наказания — лишение свободы, возникшая при отмене телесных наказаний, по уже известным нам причинам. Некоторые люди благодаря такому наказанию обретают то, чего казалось бы их лишают, — собственное «я» и формы его проявления, управляемые ими, способность определять свои интересы и фанатически следовать им, волю не сгибаемую ничем и никогда. В.И. Ленин и тов. И.В. Сталин были прекрасными примерами подобных «лишенцев». Лишение свободы может быть карательной мерой только в сочетании с тяжелым физическим трудом, на предельности человеческих возможностей, что, впрочем, так же с успехом было применяемо в Советских лагерях. То насколько гениально Великие притворщики использовали стремление человека к самоидентификации прекрасно иллюстрируется успехом психоанализа как формы познания человека.
Основоположник психоанализа З.Фрейд фактически явился фундаментальным философом нового времени образца классической античности modusvivendi. Все его работы, весь стиль его изложения говорит только об одном – о реализации изречения Дельфийского оракула – познать себя. Его профессия, его пациенты, взаимоотношения с ними, своего рода напоминает маевтику Сократа. Но тем не менее методология проникновения в сферу бытия общественного мнения полностью совпадает с античностью. Для христианской религиозной эпохи З. Фреда индивидуализация предельно идеальных идей была делом привычным. Сплести сеть свободы – та задача, которую З. Фрейд прекрасно выполнил сам того не осознавая. Никогда знание, и познание, произведенное не собственной жизнью и кровью, не освобождало ни одного человека, не давало ему свободы. Любой алгоритм по опознаванию внешней действительности, увязанный на чувственное личности в области доказанности собственности суждения – утонченное насилие, нежное насилие, которое в предельности своего выражения можно назвать структурированием социальной материи.
Психоанализ – прекрасный пример рождения новой религии, настолько мощной, что для нее не пришлось создавать церковь и вести очистительные жертвенные войны.
Но так ли на самом деле мягок человек современности, так ли уж он податлив и действительно ли в современности нет уже надежды обрести человека? По всей видимости это именно так. Тот спрос, который возник на психотерапию, все то желание современности избавиться от заболевания дисгармонии внутреннего с внешним, сопровождаемое великой боязнью потери сопричастности внешнему, достаточно красноречиво говорит о том, что время личностей прошло. Личность лишь как форма реализации коллективного, то в чем обнаруживает себя общественное в предельности единичного исследования. Тогда свобода это именно свобода нормальности, соответственности проявления общественного в личном. Тогда у личности есть адекватное право познания общественного, унифицированными методами, при определенных гарантиях социальной востребованности в качестве продолжения общественного, в части общественного.
Но как тогда быть с такой формой общественного как безработица? Оргпреступность? Изоляция личности от государственного, государства от личности? Международные войны (то, что так удобно называется международным терроризмом)? И так далее? Что же поменялось? Скорее психоанализ как новая форма философии, прошедшая свою актуализацию в самых предельных институтах общественного механизма подавления личностно — индивидуального, просто снял условную социальную напряженность противоречия личностного по отношению к государственному, но познавательные механизмы методологии исчерпывают свои ресурсы уже в первом приближении к истине, пускай даже в опытных примерах – серийные убийцы, наркоманы, алкоголики, игрозависимые, мультимиллиардеры и прочее, все это факты неразрешаемые «религией нового времени».
Подсознательное человека как божество для человека несостоятельно. Оно методологически не структурировано и поэтому все можно ему приписать и это путь в первичную домифологическую структуру, когда все, с чем соприкасался человек становилось сферой человеческого (в противовес мифологии «существует только то, что названо»). Человек даже благодаря психотерапевтическим тренингам не способен быть центром чего — либо. Превзойти человека современность не в состоянии, она задумывалась как система для человека. Однако мир после психоанализа изменился в представлении человека безвозвратно. Тотемность, которая еще может быть и сохранялась где- то локально, служа все же идеи единства божественного, была уничтожена сначала методом психоанализа, затем войнами, затем верой в разумность. В сочетании с тем, что все это подавалось как научность, сама наука после такого препарирования человека приобрела весьма интересный вид.
Сильнее всего это отразилось на понимании Бога. Чудовищность того, что Бога стали видеть сквозь текст, через текст и на основе текста — никого не удивила в век «разумного». Бог не как форма согласия с собой, миром и предельностью познания, никак форма приобщения к подлинной свободе Творения и сознания себя частью целого в той степени, в которой целое (Бог) часть тебя, а как исторический факт, который следует либо научно доказать, либо научно опровергнуть на основе добытого материала представления современности относительно мироустройства в момент суждения. Ф. Ницше был чудовищно прав – человек измельчал. Итогом личностной деструкции является то, что сегодня люди, в высшей степени пораженные «заболеваниями», с которыми и должна бороться психиатрия, управляют социальными процессами, а подчас и государством. При этом наука, которая по всей видимости и должна была стать предельной формой познания мира, не имеет возможности реально противостоять государственному. Сама постановка вопроса именно таким образом вызывает недоумение. Первичный принцип философии – «все едино» не только позабыт, но при тщательном изучении сегодня понимается естественнонаучно и поэтому с легкостью отвергается как недоразвитость опытных представлений.
Но тем не менее. Средние века с противостоянием церкви и государства были в высшей степени более прогрессивны с управленческой точки зрения, чем сегодняшнее разумное, конституционно – определенное социальное общежитие. У церкви как формы усечения противоречий идеального, управлявшего миром, был весомейший и неоспоримый инструмент давления — инквизиция. Ни при каких обстоятельствах, и это было известно всем и всегда, правитель не может создать систему универсальной адекватной борьбы с ересью, всем тем, что изменяет социальное в произвольном, неконтролируемом порядке. Гражданские, светские законы по типу своего регулирования общественных отношений, по силам их обеспечивающих, не предназначены для регулирования области мысли.
Государство во все времена было вынуждено дублировать самое себя в области управления мыслью, развитием мысли. Государство по своей природе, в моменте познания, это всего лишь бытие в действительности права, при том, что право и только оно есть бытие в возможности государства. Но современность не стала считаться с данным опытом. Бог был упразднен, как ненаучность, вера в него сведена в ритуальность, система формирования преемственности познания действительности неперсонифицированного круга лиц, заменена на науку, кастрированную во всех отношениях. В итоге нормой сегодня стало то, что среди масс царит невежество относительно тех вопросов, которые составляют сущность мироустройства.
Народ сегодня это этнографический материал в высшем его проявлении, масса которую можно убедить в чем угодно и как угодно. Повышенная и доступная зрелищность современности (телевидение, мания футбола и прочих коллективных видов приобщенного спорта), — прекрасная основа для стагнации. Все это происходит на фоне мифа о свободе. То есть каждый полагает, что он свободен. Но этот купон свободы не принимают к оплате нигде, его даже нельзя отоварить в лавке гражданского общества, не говоря уже о т.н. «философском», духовном понимании.
Социальная напряженность при этом снимается самыми различными древними способами, но только не призывом к самопознанию, к функции «познания — действия». В этой связи убедительнейшим образом видится концепция «войны — освобождения». Так, например, ваххабизм как война освобождение всецело способствует свободе современности, так как освобождает незнающих, не сведущих о свободе, путем отнятия бремени такой жизни. Своего рода «Матрица», братьев Вачовских, — реализация учения А. Шопенгауэра в действии. Постепенно состояние гражданской свободы как состояния полной уверенности, что ты достоин большего, что ты работаешь не на своем месте, обретает компенсационные ожидания. Если рожденному (в том числе и в рамках социальной роли) рабом постоянно объяснять и культивировать в нем чувство, что он имеет право на свободу, или свободен, в той же степени, что и свободнорожденный, а при этом не созданы социальные перекрытия и возможно их столкновение, как минимум, в рамках перцепции друг друга, то неизменно у раба будет возникать чувство того, что с ним несправедливо поступают.
Начало ХХ-го века в 1/6 части Наивности Мира убедительно доказало к чему это может привести. Но все это не так страшно по сравнению с тем, что современность утратила возможность адекватного использования мифа современности. Миф – это возможность синтезировать в рамках здесь и сейчас всю предельность возможной фантасмагории, возможность привести непримиримое в согласие. Но миф свободы не завершен, ибо он не дает образа. Это миф — преобразование, он создан, чтобы сформировать мотив к действию и в этом отношении весьма успешен, каждый правитель сам сможет наполнить этот миф содержанием (либо это власть всех над каждым, кто не принадлежит к народу по рождению, либо сапоги в Индийском океане и так далее), но современность в лице правителей не использует его как миф мотивации. Механизм утрачен, стерт как возможный алгоритм в силу боязни повтора ошибок. Поэтому эффекта, например, революций, при экспансии представления о свободе (война США в Ираке, Иране, Афганистане в конце ХХ – го, начале ХХI–го века) не происходит. Ни сами носители мифа о свободе (который они, впрочем, называют демократией, демократическими ценностями), ни угнетаемые, подавляемые страны не сопоставлены мифу о свободе.
Сила успешно примененного оружия поэтому не вызывает у побежденного чувства правоты победителя. Если раньше война была формой разрешения противоречий по объекту мышления (тот, кто выигрывал, тот и прав был перед Богом, те ценности и были собственно новыми и качественно лучшими, ибо победа для всех однозначно манципировала и ценности всех в отношении побежденного), то сегодня это механическое уничтожение тел. Особенно это очевидно при неравенства применяемого вооружения.
Смерть в силу убежденности, за убеждения, вольная или безвольная – естественный акт человеческого общежития. Война как предельность доказанности убеждения оправдана только в той мере, в какой она позволяет доказать действительность той или иной идеальности. В этом отношении современный миф свободы, как повседневного, естественного и неотъемлемого состояния человека является похитителем времени. Он заставляет современного человека проживать жизнь в форме состояния сна, иллюзий. Человек ежедневно умирает за убежденность своей свободы, даже не осознавая в каком рабстве находится.
Свобода сегодня – это средство управления и подавления, последнего в большей степени из — за непроработанности представления о том, что такое свобода ( у каждого при непосредственном столкновении с силами ограничивающими его возникает по этому поводу противоречие).
Современность прекрасная среда для маньяков и они же, наверное создавали этот мир, в котором мы сейчас живем, иначе не объяснить феномен того, что десятки миллионов рабов убивали таких же рабов и сами погибли во имя химеры, которая называется свободой. Именно химеры, ибо это еще один миф.
Ранее до Великого просвещения, акт завоевания свободы был естественным и был привилегией тех, кто реально смог возвыситься, как над самим собой, так и над общественным.
Кому было мучительно осознать себя частью чего – либо.
Свобода для всех – это чудовищная девальвация понятия свободы. Свобода для всего, для каждого и каждых — это тот миф, благодаря которому современный человек обязан абсолютным рабством.
В уникальности, в единичности акта воли проявляется долгий эволюционный путь социального, в сумме похожих судеб, неволи и загнанности, детерминизма, рождается один, который свободен уже по факту своего рождения, ибо его связь и восприимчивость социального таковы, что последнее он неизменно отвергает как чужеродное самое себя, он его не может переварить даже путем волевых усилий над собой. Вот его — то воля, которой он сам как социальное управляет весьма слабо, и достойна свободы, она есть по отношению к своему носителю свобода воли. Последняя есть в высшей степени ответственность за тот круг возможностей, который предоставлен в результате глубинного познания мироздания, уяснения себе того, чем может стать один, как в отношении себя, так и в отношении многих.
Свобода рождается там, где индивидуум видит разницу между высшим в предельности его чувственного, при ощущении чувства бесконечного и налично заданным ничтожным и убогим действительным, доступно определенным повседневностью.
Свобода есть высшая форма проявления индивидуальности – уникального сочетания лично достигнутого представления о должном, необходимом для достижения качественного состояния.
Свобода ни при каких обстоятельствах не может быть унифицирована, а тем более качественно прописана в рамках закона, права и так далее. Это подлинное издевательство, это подмена понятий «личное» на «индивидуальное», и уничтожение понятия индивидуального как уникального, сведение последнего к пониманию «не общественного».
К. Маркс впервые оценил идею как силу в ее массовости понимания, способную изменить устройство социального. Идея свободы, освобождения в том смысле как ее понимает современность, сквозь призму формально- юридического, наполненного социологическим подтекстом справедливости социального неравенства, или несправедливого социального равенства,- деструктивнейшая сила. Если сообщить каждому право на свободу неизбежно рабство. Это не могли не понимать Великие притворщики, первыми провозгласившие «свобода, равенство, братство». Современная свобода – вернейший путь в ужасающее рабство.
Невозможно привить свободу в том числе и формально- юридическую тем, кто рожден быть в услужении, быть рабом. Так же, как невозможно никакими силами и внушениями поработить того, кто понял, в чем его предназначение и затребовал у социума свободу для реализации самое себя, своих ценностей и идеалов.
Свобода сегодня — это прекрасная спекуляция, определение которой составляет исключительно государственную монополию.
Понимание свободы всецело находится в рамках государства как системы утверждения позитивно – социального, регулятора общественного. Даже система образования начального образования построена таким образом повсеместно, что если и закладывается понимание свободы, то оно носит формализованный характер и касается исключительно правомочия.
Философско — мирровозренческая составляющая, пусть даже и в кастрированном виде, остается за кадром. Тем не менее, даже в первом приближении категория свободы является важнейшей категорией для определения понимания сходства и различия.
Свобода обнаруживает себя в различии и никогда не может служить основой сходства, не будучи при этом зеркальностью одной из форм различий и только в этой мере сходством, по отношению к форме различности. Конституирование одинаковой меры свободы, понимание свободы как права, не подкрепленного обязанностью, отрицает индивидуальность. И это является первым признаком порочности такого рассуждения.
Если личность осознает и верит в содержание своего мышления, готова умереть за веру в себя, и при этом исповедует тот образ жизни, в котором уверенна,- это еще не есть свобода. Мир был бы невозможен, если бы не управлялся убеждением. Убежденный в чем — либо человек верит себе безгранично.
Сомнение по любому кругу вопросов без ложной чувственной мнительности не является заданным человеку, поэтому мы имеем массу индивидуумов, переживания и чувства которых сняты под копирку таким образом, что порой у стороннего наблюдателя складывается чувство либо неискренности, тупости (профессиональная деформация, следователей, судей, адвокатов и именно в этом их проигрыш суду присяжных), либо основательная концепция опознавания бытийности индивидуального через коллективное бессознательное (архетип К. Юнга, психоанализ З. Фрейда).
Современность создала параметры свободы, чтобы каждый, кто даже почувствует в себе необходимость свободы уперся в такое кастрированное понимание свободы, нарушение которого уже является правонарушением, а значит подлежит наказанию.
Наказание излишней свободы так же абсурдно как наказание излишней истинности. Никто не может и не имеет права диктовать меру свободы, ибо это результат борьбы одного против множества, а не форма бытия всех в рамках «пока ты не нарушаешь права других – ты свободен». Древний Восток прекрасно знал это, поэтому там, как и в позднем Античном мире Запада свободен только один, и либо он одинок, либо он правитель. Во многом поэтому, рожденные быть свободными в конкурентной борьбе с социумом (и внешней, и внутренней, борьбе с идеями, совестью) изначально не приемлют той свободы, что утверждена в законодательных актах и отражает т.н. «естественные и неотчуждаемые права», отсюда и понимание их как преступников. Но это уже вопрос качественности работы личности в части достижения и завоевания себе свободы. Но социум понимает свободу как произвольную изменчивость индивидуума в строго определенных рамках.
Социальное с древнейших времен отбирает у человеку свободу истинного рефлекса, к которому безусловно принадлежит и творческое. Сначала это возможность произвольного выражения мысли, затем право на распоряжение собственной жизнью, затем внешний вид, затем приоритетность выполнения задач и так далее.
На сегодняшний день индивидуум даже лишен возможности самостоятельного структурирования образа той личности, которой он намерен быть в будущем. Из — за этого порой случаются невероятные курьезы. В ХХ—м веке государство с введением обязательного начального и среднего образования полностью парализовало способность к самостоятельному мышлению индивидуального. Ребенок, попадавший в школу сталкивался не просто с системой обучения (чтение, естественные науки и так далее), а с системой воспитания, которая идеологизировала его, и прививала стандартизированность мышления. С учетом нагрузки такой образовательной деятельности (более 8 часов в день), домашние задания и так далее, эмоциональное давление со стороны педагога, можно с уверенностью сказать, что эта система позволяла устранять основу для формирования поля, в котором могло прорасти зерно свободы.
По сравнению с тем же ХIХ-м веком, его частными школами и домашним образованием, унифицированность представлений о социуме в самом раннем возрасте была намного ниже. Однако все это верно только для народа как такового, элита, дети элиты до сих пор получают образование по стандартам 17-18 века, где доля подавления личностного мала, а акцент делается на формирование устойчивого индивидуума, способного поддерживать высокий уровень социальной значимости.
Вместе с тем концепция современности отрицает за собой желание свободы для всех. Перед явными фактами надувательства и шарлатанства, современность достает из глубокого кармана научного знания представления о том, что свобода понимается именно как возможность для всех быть безусловно свободными в формально- юридическом смысле.
Свобода сводится к провозглашению юридической невозможности рабства, работорговли, эксплуатации и прочее.
При этом все та же концепция отмечает, что данные положения носят результирующий характер, то есть являются объектами правоотношения, в котором государство и общество в лице отдельных представителей стремятся своими действиями достигнуть свободы всех и каждого как естественного состояния. При этом опять же понятие свободы не определяется ни методологически, ни с помощью называния. Вопросы о соотношении власти, равенства и свободы, так же обыгрываются весьма примечательным образом.
До сих пор современными правителями – рабовладельцами используются формулы, которые лежали в основе деятельности Великих притворщиков. Сравните: «Мы должны стать рабами законов, если желаем стать свободными» (Г.В.Ф. Гегель) и «Нам необходима диктатура закона» (Президент России 2000- 2008 В.Путин).
Свобода сегодня это форма химеры, спекуляция высшей пробы, использование которой направлено на одно- полную мотивацию неограниченного круга субъектов в отношении действий, желаемых управляющими. Другое дело, что подобная форма управления и порабощения ведет социальное устройство к катастрофе, но это вопрос, остающийся за гранью действия – управления и поэтому ему безразличный.
Платон, когда говорил о том, что управлять должны именно философы, руководствовался тем, что философ воспринимает социальное как глубоко личное, для него нет обезличенных внешних проблем.
Философ – это машина, которая уже пожертвовала всем ради того, чтобы приобщиться к вопросам бытийности как к своим собственным, как к проблеме своего существования. Нынешнее же управление построено само таким образом, что не может позволить воспринимать общественные проблемы, проблемы глобального типа как свои личные.
Временность правителя, временное замещение должности конкретным человеком на определенный срок – самая большая глупость, которую только можно себе представить. В свое время, когда Великие притворщики получили власть, которая и не снилась никаким монархам, они осознали, что управление в стереотипе пожизненности приведет к необратимости и скорому гибели социального вообще. Поэтому для великих личностей, для тех, кто был способен в своем походе против государственного избрать вектором своего пути захват государственной власти, была придумана выборность и сменяемость. Эти положения неоднократно отменялись теми, кто приходил к власти, но сама идея такого устройства уже инфицировала государство.
В итоге появился обратный эффект, любой правитель сегодня измеряет самые длительные исторические процессы, с которыми сталкивается в динамике своего правления метром личной судьбы. Ожидать от него, человека, прошедшего чистилище пути к власти современного демократического общества, иного поведения и познания не приходится.
Подобное положение в странах, где подобный порядок установился уже достаточно давно, при том, что сам по себе правитель архаично, до сих пор в глазах своих подданных является воплощением государственного, а значит самого ценного, вызвало такой регресс способности к мышлению населения, что можно говорить о выращивании новой породы людей – «Человек антиразумный». Это люди безграничного доверия к средствам массовой информации как источнику значения, веры в деньги как форму социальной успешности, в Бога как предметную сторону энтелехии службы.
Правитель современности даже, если и столкнется в области мышления с вопросом конечности бытия социума, то с радостью понимает, что на его правление не придется испытывать данный катаклизм, что вопрос этот никак не входит в область его полномочий.
Нередко всю данную проблематику списывают на вопросы божественной воли. Удивительным все же остается тот факт, что до сих пор не существует современного философского понимания свободы. Здесь явная методологическая ошибка современного. Сформировав миф индивидуальной свободы, права каждого на свободу, поставив свободу краеугольным камнем государственного строительства, современное совершенно не озаботилось методологией определения данной категории. Поэтому в область свободы как состояния включается все, что приятно и принято идентифицировать с этим состоянием архаичным образом. Это вызывает неминуемо противоречия в области действительного и нередко правило «ты свободен до тех пор, пока не нарушаешь свободы другого», трансформирует в физическую ликвидацию любого другого. Еще один мифологический архаичный принцип – «разрешено все, что не запрещено» (ср. «существует только то, что названо»), в корреспонденции правила «незнание закона не освобождает от ответственности», иногда порождает весьма любопытные социальные гибриды, когда в одном и том же месте, в одно и то же время существует многомерная социальная действительность, сплоченная формой той или иной классической организации. При этом фактором определяющим социальную ответственность (в том числе и уголовную), является наличие знания или не знания всего комплекса отношений подобного гибрида (т.н. «наличие умысла»).
Таким образом, складывается впечатление, что теорию свободы общество отдает на откуп каждому самостоятельно, по типу предпринимательской деятельности, требуя при этом от индивидуума определенного поведения только в области «круга названного», который очерчен либо запретами, либо регламентами.
При этом, однако, государство не отказывает себе в удовольствии в случае необходимости регулировать все, что находится вне данного круга (регулирование общественных отношений путем правоотношений, криминализация того или иного круга деяний и так далее).
Вместе с тем индивидуум, который решается на самоопределение меры собственной свободы, при том, что он управляется мифом о свободе, должен в достаточной степени быть подготовлен методологически.
Даже в том случае, если мы имеем подобную ситуацию, хотя и это в современности редкость, миф свободы построен таким образом, что индивидуальное однозначно обречено к рабству социального. Личность, приступая к формированию той области, в которой она будет свободна в современном мире, неизбежно сталкивается с проблемой конкуренции.
Современная конкуренция предполагает не только область пространства и времени, но и такие вещи, как конкуренцию отношений, медиатизации, осведомленности, влияния и прочее. Сейчас уже нельзя просто осуществить экспансию, все пространство на планете поделено и расчерчено, составляет собственность того или иного государства. Возможна хитрость – структурирование надстроечных систем, без видимого нарушения территориальной целостности (так поступило ООН, ЕС и другие международные формы организации социальной материи), но ресурсов одного человека в современном мире для этого недостаточно. Объединение же с другими, себе подобными для желающего свободы вряд ли возможно (для этого необходима идеалистическая основа, для которой пока нет единого методологического понимания свободы).
Есть еще путь творчества и новаторства, но тогда это побег и от времени, и от пространства, самоисключение себя из общественных отношений без гарантии результата собственной деятельности (циркулирование информации и раньше было длительным в среде субъектов способных к восприятию, сегодня же этот цикл может продолжаться столетиями, вплоть до появления Homonovus).
Возможна так же стратегия захвата государственной власти и последующего изменения социального устройства по типу и образу, который ассоциируется у личности со свободой, но первые шаги на этом пути уже убедительно показывают, что к моменту входа во власть от типа мышления данной личности ничего не останется, а период изменения займет столько времени, что на него не хватит никакого срока полномочий ни одной должности в достаточной степени независимой, чтобы находясь на ней было возможным реализовывать свои представления о социальном устройстве.
Что же выбирает современный индивидуум, стремящийся к состоянию подлинной свободы? Персонифицируя в своем сознании указанные объективные препятствия к свободе, он может сдаться и довольствоваться той свободой, которая расписана в государственных источниках (право). В данном случае есть свобода публичная, свобода правопритязания (гражданские права и свободы, свобода как право не подкрепленной корреспондентной обязанностью), и свобода частного самоопределения (т.н. «частная жизнь»).
Реализация и той, и другой требует от индивидуума адекватности социального поведения, участия в определенных ритуалах, поддержки определенных взглядов, воспроизводство ценностей. Именно здесь обретает смысл, что ты свободен ровно настолько, насколько можешь купить себе свободу (имущественный ценз, либо его эквивалент), лишенный этого лишен и свободы. Для того, чтобы отстоять свои права теми механизмами и средствами, которые предлагает современность необходимо уплатить цену (будь то взятка, гонорар адвокату, или последовательность действий), для того, чтобы реализовать потребительские желания все к тому же перемещению, либо к культурной приобщенности так же надо платить (туризм, образование). Здесь становится понятна мысль А. Шопенгауэра по поводу современных законов,- они паутина и созданы для слабых, сильный рвет их, несмотря ни на что. И он же в противоположность точно указывает, что справедливость, облеченная в закон, так же существует только для сильного, для того, кто способен ею воспользоваться. Общественное в данном случае учит личность социальному терпению, умеренности, усредненности и прочее. Время и общественное давление делают свое дело и в итоге перед нами индивидуум, запросы которого вполне адекватны средней предельности возможного в социуме.
Иными словами представление о предельной свободе индивидуума совпадает со средней нормой, допускаемого общественным. Все ресурсы личностного в этом отношении канализируются сходством и отличием в области социального престижа. Если Цезарь в свое время ради должности трибуна чуть не угодил в долговую тюрьму (а в то время за долги могли и казнить), то наш человек не стремится ни к чему большему, чем к машине лучшего класса, улучшенному жилищу, исследованию курортов мира. Все в нем подчинено стандартам воплощения общественного. Из страждущего освобожденности и уникальности своего воплощения самое себя, он превращается в потребителя мер свободы, индивидуальность и право на частную жизнь которого всецело признается и охраняется государством (на юридическом языке есть даже выражение – абсолютное правоотношение).
Такая личность в любой момент доступна общественному, унифицирована им, управляема, а главное — уверена в том, что ее стандартные ценности и переживания являются уникальными и неповторимыми. Изоляция и отчужденность общежития как норма современности только подтверждает и усиливает данное ощущение. Здесь нельзя сказать, что индивидуум не достиг свободы. Он получил то, что желал, получил то состояние свободы, которое его устроило.
В этом отношении свобода действительно внутренне определяемая категория соответствия желаемого действительному. Есть только одно маленькое «но». Соглашаясь с тем, что подобная социальная свобода тождественна свободе собак на цепи, мы забываем, что если собаку спустить с цепи она убежит, а вот, если человек догадается о том, что его свобода цепная, то он погибает в деструкции мышления, сбегает в самое себя, и остается в большинстве случаев навсегда потерянным для дальнейших коммуникаций. Причиной этому может быть множественность вещей, начиная от идеи индивидуализма личной судьбы и заканчивая общественными катаклизмами (т.н. «эпохи перемен»). И.Кант: «Человек рожден свободным, но повсюду в оковах».
Желание сбросить оковы именно повсюду при невозможности избегнуть социума путем перемещения в пространстве — причина побега сознания, рост многочисленных душевных заболеваний последних 200 лет- прекрасное подтверждение этому. Но несомненно положение такого индивидуума лучше, потому что он может удовлетворить свою потребность в ощущении себя свободным. Это элита современного мира.
Намного хуже, когда индивидуум включается в общественный процесс в надежде удовлетворить свои потребности быть свободным, но не может достичь должного уровня и состояния, чтобы позволить себе это. Именно такие индивидуумы проживают жизнь в желании приобщения к освободителю, и именно они с величайшим энтузиазмом становятся рабами великих идей, в перспективе которых лежат великие химеры. Еще хуже дело обстоит с теми, кто вообще не стремится к свободе, а более того — ощущает неловкость и неудобство при возможности осуществления самостоятельного выбора строго алгоритмированных форм поведения.
Данная категория не только не способна к самоидентификации, но по — сути представляет собой первобытное состояние человека доосевого времени (К. Ясперс).
Происходит полное отождествление себя с социальной ролью, параметры которой являются предметом вожделения личного плана. Возможно ли вообще, не противопоставляя себя социуму, не изживая в себе современно – социального, стать свободным? То есть пользоваться мерой той свободы, которая пускай и в негативном плане, пускай и в не – методологической последовательности, но все же имеет место быть в современной реальности? Возможен ли компромисс с современностью уникальности, живущей в человеке, сознания уникальности, демонического? Это при том, что государство, общество, сегодня владеют всем, и положительностью оценок, и моралью, и представлениями о Боге, и о том как должно быть везде и всегда, где человек сталкивается с возможностью применения себя и познания себя. Неужели свобода может формироваться как результирующая образа жизни строгой последовательности, только как «нирвана», или познание у философа – отшельника? Неужели механизм обретения свободы однозначно предполагает отказ от всего общественного, а тем более от общественного в тех формах, которые предлагает современность?
Свобода как дело каждого и как дело личного предназначения личной судьбоносности,- это прежде всего демоническое отношение. То отношение, прародителем которого были выродки социального. Форма и категория их свободы известна только им самим, так как они представляют из себя сбалансированность идеального и реального по форме и содержанию, не устанавливаемую средствами познания социального, не доступную социальному. Им тесно среди людей, составляющих социум, определяющих повседневность, они им не транспорентны, не встречны. Все для них враждебно, они в состоянии войны ко всему, ибо ничего из того, что их окружает не приживается и не уживается с ними в рамках, заданных временем и пространством их существования. Их социализация возможна только через собственность отрицания самое себя, через веру в исправление.
Но те из них, кто освобождается от необходимости качественной бытийности не экзистенциальным способом (отвергает самоубийство, наркотики, алкоголь, персонификацию в играх и так далее), и достигает спонтанности проявления себя при признании данных проявлений всеми, изменяют этот мир. Но достигают ли они при этом состояния свободы. Становятся ли они единственно свободными, подчиняя себе все и вся вокруг? Раньше безусловно да, но в современном мире это невозможно. Как правило, демоны — гении современности погибают в пути к собственной свободе.
Что это означает для социума? Деградацию и вымирание. Социум, который не видит перспективы развития, и при этом не ориентирован на сохранение уже достигнутого как лучшего, становится законсервированной парадигмой, уничтожающей свои ресурсы. Идея и миф свободы не стала новым Богом, ибо свобода как состояние подлежит верификации здесь и сейчас. Свободе нельзя поклоняться, ее нельзя обожествлять, это вполне достигаемое состояние. Понимание свободы как необходимого состояния для воплощения в действительности идеального содержания индивидуальности в высшей ее степени, — враждебно по отношению к общественному. Но свобода никогда не была и не есть благо. Свобода для человека это дело первой необходимости, более того, чем больше существо человек, тем менее ему нужна свобода. Свобода становится необходима при преодолении человеческого, всего того, что было привнесено в индивидуума внешней средой (начиная от родителей и первыми столкновениями с общественным, и заканчивая всей опытностью человеческого – в момент творческих открытий). Она есть результат сознательного отрешения, отказа от ряда форм поведения, которые являются желательными и необходимыми в обществе. Она появляется как бремя, как результат проявления воли к неповторимости собственного образа мышления и образа жизни, продуцируемого этим мышлением. Она не может быть задана и постоянна, свобода как напряжение, которое необходимо поддерживать, неизменно сталкиваясь в том числе с мысленным противодействием самое себя самому себе. Свобода как состояние, не приносящее ее носителю никакой радости, кроме той радости, которой не с кем поделиться. Это одна из ступеней той лестницы, которая должна привести к реализации во внешней действительности содержания того, что наработано тобою в результате поэтапного выталкивания из себя общественных и всяких других чужеродных ценностей. Это не результат эгоизма, в нем любишь себя как противопоставление общественному, себя как то, что вложило в тебя общество. Свобода же – это возможность не ограничивать себя в той мере, в какой ты являешься уникальным и неповторимым по отношению ко всему, что было до тебя.
Это стоит огромной критики и большого познания, вечного сомнения и вечной перепроверки, чтобы в одночасье уверовать в самое себя как в того, кто право имеет на свободу самое себя, на собственную свободу воли. Некоторым не хватает на это жизни, а некоторые жизнь превращают в прижизненный ад, чтобы только добиться такого состояния. Такая свобода означает свободу от радости в той повседневности, которая тебя окружает. Ты не способен насладиться всем тем, что есть вокруг тебя. Продукты жизнедеятельности общественного в форме аттракционов жизни мало тебя прельщают. Даже если ты изменяешь себе и ищешь спасения, возвращения к тому былому простому человеческому, то неизменно разочаровываешься, ибо твоя способность мышления разрушает все, что чуждо тебе, всему тому, что уже и есть ты. А ты являешься абсолютно чужеродным всему, ничто вокруг тебя не есть твое родное. Ты можешь сколь угодно долго обманывать себя вопросами любви, дружбы, семьи так далее, но в итоге, чем больше тянешь с истинностью суждения об этом, тем сильнее тебя бьет разочарование, тем страшнее тебе будет удостовериться в том, что многое в твоей жизни потрачено зря и незачем. Тем страшнее будет возвращение идеи необходимости работы, ты будешь понимать, что слишком много времени потратил зря и будешь спешить и совершать ошибки.
В итоге получится, что ты останешься с самым острым и беспощадным критиком- с необходимостью в тебе. Наступает полное противоречие между тем, что должно быть и тем, что есть на самом деле, и ты отрицаешь все — лишь бы хоть на йоту приблизиться к состоянию свободы. Деструкция наступает в отношении всего и здесь природе в тебе, твоим инстинктам кажется, что отрицание всего, неподчинение всему – это шаг к свободе. В зависимости от молодости и опытности такие попытки мышления могут заканчиваться по — разному, начиная от самоубийства и заканчивая глубокими депрессиями, душевными расстройствами. С истиной в самом себе нельзя торговаться, истина требует уважения к себе и служения, она, прежде всего, требует свободы для себя, освобождения самовыражения, будь то творчество или безграничное желание власти, смотря кто для чего рожден и кому что уготовано, но счета она предъявляет всегда. Договориться с ней невозможно, с ней невозможно прожить в долг, с ней невозможно устроить игру, она либо убивает твое счастье и право на жизнь, либо покидает тебя раз и навсегда, оставляя жуткую тоску о том времени, когда вы были вместе, что конечно хуже смерти. Такова свобода, как необходимость для развития. Как состояние полной доступности субъекта для ревнивейшего объекта (демона в человеке).
Надо ли говорить, что такая свобода должна быть очень хорошо обеспечена? Это должно быть уникальное сочетание возможности служения истине, материального достатка, позволяющего объективировать свое служение во времени и пространстве, продвигаться по пути своих целей, сохранять при этом свое физическое и психическое здоровье, и умудриться не стать врагом социума. Для современности это практически невозможно. Если и возможно, то явно очень непродолжительное время. Заинтересовано ли социальное в таких свободных людях? Изначально Великие притворщики понимали, что идея свободы, миф свободы обладают огромной энергетикой. Судя по самим себе, будучи при этом создателями подлинно новой формы социального устройства, и будучи истинно свободными служителями истины, они не могли не понимать, что сообщение самому широкому кругу лиц возможности приобщения к состоянию свободы высвободит интерес и убежденность, равную экзистенциальным формам бытийности.
Действительно, то с какой энергией массы стали уничтожать старое, веруя в новое доказало, что подобное обращение в веру социально весьма продуктивно. Но ни у кого из владельцев данного предприятия позднее не хватило духу признать, что дивиденды по акциями свободы будут минусовыми. Свобода, как идея, как миф, так и осталась формой управления массами. С течением времени внешний контроль полностью перешел во внутренний и оказалось возможным морализировать те или иные искусственно созданные понятия и представления. И если ранее можно было умереть за свободу точно так же как умирали ради загробного мира и спасения души, то сегодня свобода это необходимость жизни. Опросите тысячу современных рабов и если хоть один признает себя таковым это будет большая удача. При этом свобода в совокупности исследования даже на формально- юридическом уровне (при этом мы используем правовые нормы как форму познания) имеет многоликость и подчиняется логике абсурда.
Сущность мифа в том, чтобы сглаживать противоречия и давлеть над очевидностью факта, автоматически интерпретируя его и вводя субъекта мифологического мышления в иной мир (всем, например, знакомо чувство надежды в самых критических ситуациях). Так же и со свободой. В самих правовых нормах имеется столько противоречий и взаимоисключающих положений, касающихся индивидуума, мер его свободы, что их существование в рамках одной системы учитывает все варианты развития ситуации, признавая каждую возможной и, соответственно, действительной.
Хранителю мифа (государству), остается лишь выбрать, в случае столкновения противоречий, ту форму, которая в настоящий момент наиболее адекватна мифу, и устраивает и лучше отражает миф (институт современного правосудия). Нельзя персонифицировать себя со свободой. Обычный человек, вставая на путь данной мифологии, предполагая за собой возможность быть свободным в современном обществе становится в первую очередь рабом данного мифа. Ему сразу же начинают объяснять где он свободен, а где не очень, где он чуть свободнее другого, а кто — то чуть свободнее его. Если он возражает ему предоставляют право доказать свою правоту в определенном порядке, он начинает участвовать в ритуалах, он персонифицируется в них все больше и больше, наконец, он превращается в борца тех ценностей, которые не только ему не принадлежат, но даже в отношении него не реализуются, ибо именно за их реализацию в отношении себя он и борется, понимая их по своему. Ни одному человеку на поле общества не удастся победить общество, только защитить самое себя, в лучшем случае.
При этом государство периодически заявляет, когда ему это необходимо, что улучшить положение вещей ему мешают определенные вещи. Что свободе и безопасности нации что — то угрожает, что следует во имя свободы, безопасности и нормальной жизни сделать что — то и тогда всем станет лучше и состояние всех улучшится, будут лучше условия, а, следовательно, это позволит людям быть свободнее. Это безусловно объединяет, как в свое время объединяло народ против регулярной армии, это проникает в самые глубокие мотивы души, что делает человека управляемым абсолютно.
Здесь убеждение и убежденность субъекта полностью совпадает с содержанием мотива команды управления, результат который никогда не удается достигать путем прямого насилия. При этом субъект не только не находится в подавленном состоянии, но наоборот всячески стремится к выполнению команды управления. Совершенная форма управления. Такова сила мифа.
Миф не терпит сомнения и половинчатости, как схема поведения, в случае персонификации себя в нем, он требует полного подчинения и никакой собственной свободы воли. При этом подобная мифология актвизирует все самое лучшее в человеке, проявляя в нем его подлинную сущность и его подлинные намерения по обретению своей сущности. Но они увы атрофированы и слишком слабы, поэтому их дополняет, с успехом дополняет государство, принимая его таким какой он есть. Государство не истина и не вечность, оно примет человека таким какой он есть… этнографический материал потому и материал, что при помощи определенной технологии из него возможно создать все, что угодно.
Свобода — это возможность осознать мир в форме двух универсумов, — себя самого и остального мира. Это предназначение понять, что ты есть неповторимость, которая никогда не будет существовать в будущем и с каждым мгновением, которое ты простаиваешь и никуда не движешься, — ты изменяешь себе. Свобода — это возможность суждения о мире не сквозь призму своего имени, знания о самом себе привнесенном в тебя обществом, а благодаря тому, что есть в тебе уникального в результате попыток обнаружить мир своим уникальным методом познания, через собственность ощущения.
Такой индивидуум с такой способностью мышления опасен для общества и государства, но пропорционально степени своей опасности он так же необходим для реформирования общественного и его движения за «круг человека». Что необходимо точно знать, так это то, что коллективной свободы не бывает. Там, где есть уже только один человек, персонифицированный общественными ценностями, нет свободы, ибо эти ценности требуют своей реализации в действительности и его бытие представляется либо формой следования алгоритмам процессов, либо противоборством с самим собой и ненавистью к себе.
Если у нас уже двое субъектов, то естественно предположить, что между ними, как и любыми другими людьми, должны установиться определенные ритуалы и договоренности. Если один из них стремится к свободе, а другой персонифицирован общественными ценностями, то конструктивного диалога не получится какие бы благие намерения не лежали в основе их союза. Стремящийся к свободе вполне возможно может проявить хитрость и сыграть в то, что от него ожидают, но тогда данные отношения будут развиваться до тех пор, пока тот с кем играют не поймет, что они не развиваются не в силу нежелания партнера, а силу того, что они искусственны, и как картонное дерево не способно сбрасывать осенью листву, так и набор качеств «маски», созданный для внешних зрителей, не изменится. Иными словами свободы необходимо быть достойным.
Для этого надо быть достаточно сильным самостоятельно, не тяготиться своим одиночеством, не искать дружбы с обществом, осознавать ежедневно конечность и предельность собственного существования. Отвергать любые внешние формы вхождения общества в тебя, по возможности, быть в среде людей, не навлекая на себя их ненависть и не вызывая желание войны. И конечно же важна абсолютная самодисциплина. При этом еще раз замечу, что положение вдвойне сложно, так как приходится жить по военному в абсолютно гражданской среде. Только тебе и доступно понимание того, что ты находишься на войне, кругом спокойная мирная жизнь. При таких обстоятельствах весьма сложно персонифицироваться в обычной жизни, а точнее невозможно. Свобода как предельность возможности распоряжаться собственной бытийностью, помимо предписаний общественного.
Почему же общество, государство не медиатизирует именно такое понимание свободы, почему оно не стремится из человека участвующего, сделать человека действующего? Субъекта ответственного за принятие решений, самоуправляемого и самодостаточного? Для тех же, кто не сможет справиться с данной задачей и своими действиями сам подчеркнет свою принадлежность к этнографическому материалу, – конституировать те формы общежития, которые сегодня так популярны для абсолютного большинства масс? Отчасти потому, что состояние свободы это война всех против всех, как справедливо отметил Т. Гоббс, это одно из оснований для рождения государства как формы обеспечивающей безопасность и стабильность, отчасти потому, что подобная селекция в современных условиях уже невозможна технологически.
Фактическое положение дел выглядит следующим образом. Сегодня свободным можно быть только от чего – либо. Поэтому наиболее свободны те, кто служит государству и пользуется достаточной властью. Эти люди живут в собственном мире, в котором как раз таки и сохранились традиции, интеллигентность, манерность и привилегии. Безусловно служа государству и будучи его рабами, они получают взамен свободу от его воздействия в области своей частной жизни. Это единственная форма свободы сегодня, для того, чтобы быть свободным, не будучи при этом индивидуальностью. Власть как освобождение для человека — самая популярная форма побега от общества. Служение идеальному Богу – государству. Для остальных свобода рычаг управления, который проникает не только в повседневную область действительного человека, но в самую его душу, позволяя управляющему определять смысл и цель бытия управляемого.
Особенно смешно в этом отношении выглядит сегодняшняя популярная форма наказания — лишение свободы, возникшая при отмене телесных наказаний, по уже известным нам причинам. Некоторые люди благодаря такому наказанию обретают то, чего казалось бы их лишают, — собственное «я» и формы его проявления, управляемые ими, способность определять свои интересы и фанатически следовать им, волю не сгибаемую ничем и никогда. В.И. Ленин и тов. И.В. Сталин были прекрасными примерами подобных «лишенцев». Лишение свободы может быть карательной мерой только в сочетании с тяжелым физическим трудом, на предельности человеческих возможностей, что, впрочем, так же с успехом было применяемо в Советских лагерях. То насколько гениально Великие притворщики использовали стремление человека к самоидентификации прекрасно иллюстрируется успехом психоанализа как формы познания человека.
Основоположник психоанализа З.Фрейд фактически явился фундаментальным философом нового времени образца классической античности modusvivendi. Все его работы, весь стиль его изложения говорит только об одном – о реализации изречения Дельфийского оракула – познать себя. Его профессия, его пациенты, взаимоотношения с ними, своего рода напоминает маевтику Сократа. Но тем не менее методология проникновения в сферу бытия общественного мнения полностью совпадает с античностью. Для христианской религиозной эпохи З. Фреда индивидуализация предельно идеальных идей была делом привычным. Сплести сеть свободы – та задача, которую З. Фрейд прекрасно выполнил сам того не осознавая. Никогда знание, и познание, произведенное не собственной жизнью и кровью, не освобождало ни одного человека, не давало ему свободы. Любой алгоритм по опознаванию внешней действительности, увязанный на чувственное личности в области доказанности собственности суждения – утонченное насилие, нежное насилие, которое в предельности своего выражения можно назвать структурированием социальной материи.
Психоанализ – прекрасный пример рождения новой религии, настолько мощной, что для нее не пришлось создавать церковь и вести очистительные жертвенные войны.
Но так ли на самом деле мягок человек современности, так ли уж он податлив и действительно ли в современности нет уже надежды обрести человека? По всей видимости это именно так. Тот спрос, который возник на психотерапию, все то желание современности избавиться от заболевания дисгармонии внутреннего с внешним, сопровождаемое великой боязнью потери сопричастности внешнему, достаточно красноречиво говорит о том, что время личностей прошло. Личность лишь как форма реализации коллективного, то в чем обнаруживает себя общественное в предельности единичного исследования. Тогда свобода это именно свобода нормальности, соответственности проявления общественного в личном. Тогда у личности есть адекватное право познания общественного, унифицированными методами, при определенных гарантиях социальной востребованности в качестве продолжения общественного, в части общественного.
Но как тогда быть с такой формой общественного как безработица? Оргпреступность? Изоляция личности от государственного, государства от личности? Международные войны (то, что так удобно называется международным терроризмом)? И так далее? Что же поменялось? Скорее психоанализ как новая форма философии, прошедшая свою актуализацию в самых предельных институтах общественного механизма подавления личностно — индивидуального, просто снял условную социальную напряженность противоречия личностного по отношению к государственному, но познавательные механизмы методологии исчерпывают свои ресурсы уже в первом приближении к истине, пускай даже в опытных примерах – серийные убийцы, наркоманы, алкоголики, игрозависимые, мультимиллиардеры и прочее, все это факты неразрешаемые «религией нового времени».
Подсознательное человека как божество для человека несостоятельно. Оно методологически не структурировано и поэтому все можно ему приписать и это путь в первичную домифологическую структуру, когда все, с чем соприкасался человек становилось сферой человеческого (в противовес мифологии «существует только то, что названо»). Человек даже благодаря психотерапевтическим тренингам не способен быть центром чего — либо. Превзойти человека современность не в состоянии, она задумывалась как система для человека. Однако мир после психоанализа изменился в представлении человека безвозвратно. Тотемность, которая еще может быть и сохранялась где- то локально, служа все же идеи единства божественного, была уничтожена сначала методом психоанализа, затем войнами, затем верой в разумность. В сочетании с тем, что все это подавалось как научность, сама наука после такого препарирования человека приобрела весьма интересный вид.
Сильнее всего это отразилось на понимании Бога. Чудовищность того, что Бога стали видеть сквозь текст, через текст и на основе текста — никого не удивила в век «разумного». Бог не как форма согласия с собой, миром и предельностью познания, никак форма приобщения к подлинной свободе Творения и сознания себя частью целого в той степени, в которой целое (Бог) часть тебя, а как исторический факт, который следует либо научно доказать, либо научно опровергнуть на основе добытого материала представления современности относительно мироустройства в момент суждения. Ф. Ницше был чудовищно прав – человек измельчал. Итогом личностной деструкции является то, что сегодня люди, в высшей степени пораженные «заболеваниями», с которыми и должна бороться психиатрия, управляют социальными процессами, а подчас и государством. При этом наука, которая по всей видимости и должна была стать предельной формой познания мира, не имеет возможности реально противостоять государственному. Сама постановка вопроса именно таким образом вызывает недоумение. Первичный принцип философии – «все едино» не только позабыт, но при тщательном изучении сегодня понимается естественнонаучно и поэтому с легкостью отвергается как недоразвитость опытных представлений.
Но тем не менее. Средние века с противостоянием церкви и государства были в высшей степени более прогрессивны с управленческой точки зрения, чем сегодняшнее разумное, конституционно – определенное социальное общежитие. У церкви как формы усечения противоречий идеального, управлявшего миром, был весомейший и неоспоримый инструмент давления — инквизиция. Ни при каких обстоятельствах, и это было известно всем и всегда, правитель не может создать систему универсальной адекватной борьбы с ересью, всем тем, что изменяет социальное в произвольном, неконтролируемом порядке. Гражданские, светские законы по типу своего регулирования общественных отношений, по силам их обеспечивающих, не предназначены для регулирования области мысли.
Государство во все времена было вынуждено дублировать самое себя в области управления мыслью, развитием мысли. Государство по своей природе, в моменте познания, это всего лишь бытие в действительности права, при том, что право и только оно есть бытие в возможности государства. Но современность не стала считаться с данным опытом. Бог был упразднен, как ненаучность, вера в него сведена в ритуальность, система формирования преемственности познания действительности неперсонифицированного круга лиц, заменена на науку, кастрированную во всех отношениях. В итоге нормой сегодня стало то, что среди масс царит невежество относительно тех вопросов, которые составляют сущность мироустройства.
Народ сегодня это этнографический материал в высшем его проявлении, масса которую можно убедить в чем угодно и как угодно. Повышенная и доступная зрелищность современности (телевидение, мания футбола и прочих коллективных видов приобщенного спорта), — прекрасная основа для стагнации. Все это происходит на фоне мифа о свободе. То есть каждый полагает, что он свободен. Но этот купон свободы не принимают к оплате нигде, его даже нельзя отоварить в лавке гражданского общества, не говоря уже о т.н. «философском», духовном понимании.
Социальная напряженность при этом снимается самыми различными древними способами, но только не призывом к самопознанию, к функции «познания — действия». В этой связи убедительнейшим образом видится концепция «войны — освобождения». Так, например, ваххабизм как война освобождение всецело способствует свободе современности, так как освобождает незнающих, не сведущих о свободе, путем отнятия бремени такой жизни. Своего рода «Матрица», братьев Вачовских, — реализация учения А. Шопенгауэра в действии. Постепенно состояние гражданской свободы как состояния полной уверенности, что ты достоин большего, что ты работаешь не на своем месте, обретает компенсационные ожидания. Если рожденному (в том числе и в рамках социальной роли) рабом постоянно объяснять и культивировать в нем чувство, что он имеет право на свободу, или свободен, в той же степени, что и свободнорожденный, а при этом не созданы социальные перекрытия и возможно их столкновение, как минимум, в рамках перцепции друг друга, то неизменно у раба будет возникать чувство того, что с ним несправедливо поступают.
Начало ХХ-го века в 1/6 части Наивности Мира убедительно доказало к чему это может привести. Но все это не так страшно по сравнению с тем, что современность утратила возможность адекватного использования мифа современности. Миф – это возможность синтезировать в рамках здесь и сейчас всю предельность возможной фантасмагории, возможность привести непримиримое в согласие. Но миф свободы не завершен, ибо он не дает образа. Это миф — преобразование, он создан, чтобы сформировать мотив к действию и в этом отношении весьма успешен, каждый правитель сам сможет наполнить этот миф содержанием (либо это власть всех над каждым, кто не принадлежит к народу по рождению, либо сапоги в Индийском океане и так далее), но современность в лице правителей не использует его как миф мотивации. Механизм утрачен, стерт как возможный алгоритм в силу боязни повтора ошибок. Поэтому эффекта, например, революций, при экспансии представления о свободе (война США в Ираке, Иране, Афганистане в конце ХХ – го, начале ХХI–го века) не происходит. Ни сами носители мифа о свободе (который они, впрочем, называют демократией, демократическими ценностями), ни угнетаемые, подавляемые страны не сопоставлены мифу о свободе.
Сила успешно примененного оружия поэтому не вызывает у побежденного чувства правоты победителя. Если раньше война была формой разрешения противоречий по объекту мышления (тот, кто выигрывал, тот и прав был перед Богом, те ценности и были собственно новыми и качественно лучшими, ибо победа для всех однозначно манципировала и ценности всех в отношении побежденного), то сегодня это механическое уничтожение тел. Особенно это очевидно при неравенства применяемого вооружения.
Смерть в силу убежденности, за убеждения, вольная или безвольная – естественный акт человеческого общежития. Война как предельность доказанности убеждения оправдана только в той мере, в какой она позволяет доказать действительность той или иной идеальности. В этом отношении современный миф свободы, как повседневного, естественного и неотъемлемого состояния человека является похитителем времени. Он заставляет современного человека проживать жизнь в форме состояния сна, иллюзий. Человек ежедневно умирает за убежденность своей свободы, даже не осознавая в каком рабстве находится.
Свобода сегодня – это средство управления и подавления, последнего в большей степени из — за непроработанности представления о том, что такое свобода ( у каждого при непосредственном столкновении с силами ограничивающими его возникает по этому поводу противоречие).
Человек истинно свободен только в своих мыслях, во всем остальном он живет в обществе и вокруг людей. Социум подразумевает коллективный разум выраженный в нормах и правилах, которые могут быть традиционными или письменными нормами.
У меня данная трактовка противоречий не вызывает.