Проектирование социальных систем. Часть 13.

Такой алгоритм губителен для нас как проектировщиков социальных систем. Он является естественной формой развития. Задача нашего проектировщика — избежать его и компенсировать его негативные последствия, если он уже в нем находится. Проектировщик должен быть хозяином все 4-х причин бытия своей парадигмы социальной системы, вне времени, пространства, количества субъектов и так далее. Либо должен пойти по пути Аристотеля с Македонским, Иешуа, но это может не получиться из-за материально-технической составляющей, отсутствия необходимых предпосылок. Итак, первую ловушку можно назвать «Творческий гений». Опишем ее характерные признаки.Человеку свойственно принимать за собственность мышления любые формы общественного бытия в возможности, которые он реализует в действительности, в которых участвует. Что говорить о тех знаниях, которые он сам разрабатывает, сам структурирует и воплощает на бумаге? Присмотритесь к людям. Обычно яростнее всего они отстаивают те убеждения, в которых уверены. Это свойственно подросткам и людям среднего возраста, которые изо всех сил стараются найти точку опоры. Для творческого человека, открывшего свою истину, эта энергетика в несколько сот раз выше. Он верит в то, что  им структурировано. Отчасти от того, что его знания оплачены его собственной кровью, годами сомнений, лишений, и прочее. Он отдал уже слишком большую цену за свое бытие в возможности, чтобы  отказаться от него. Да ему и в голову не придет от него отказываться. Собственность духа — товар, за который платится слишком большая цена. Можно сказать, что его бытие в возможности, им открытое и им структурированное, становится теперь его хозяином, так как доминирует над ним безраздельно.  Ситуация  сложная,1 так как в случае с опытным багажом  личности преобразователя, личности,  которая  не творит, но совершенно неадекватно действует, есть еще надежда, что нечто в области социальной действительности заставит ее изменить своим образам и привычкам. Любой гений становится таковым только в результате признания, оставаясь, соответственно, человеком. Лицо, которое осознает, что оно всего лишь передаточное звено, движущая причина в парадигме реализации бытия в возможности в действительность, а личность его есть ничто кроме проводника, и у него уже нет  ничего кроме воли к передаче бытия в возможности, его реализации, как правило, далеко отстоит от общественного и мало, что от него ждет. Оно понимает всю тяжесть бремени «откровения», и чаще всего ближе к пророку. Различие здесь, как это ни странно, образуется почти физически, оно зависит от степени интенсивности и объема бытия в возможности, формирующегося у субъекта и требующего своей реализации в области действительного.  Почему все пророки говорили именно о Боге? Это легко объяснить. Гении, то есть лица, признаваемые гениями, так же люди глубоко верующие, так же, впрочем, как и великие политические социальные деятели. Бог — это единственная форма  стабилизации хаоса бытия в возможности, которая не может  быть отрицаема. Чем выше степень формирования  уникального бытия в возможности у личности, тем сложнее ей социализироваться, тем острее она переживает все и вся. Творческий человек не  может управлять своим сознанием, именно это рождает миф о ранимости, сопряженной в то же время с жестокостью  у политических деятелей, например. Примечательно, что в области ежедневности наиболее остро переживаются те чувства, которые связаны с повышенной степенью реализации бытия в возможности.  Все  в этом мире имеет сходство и различие в своей основе по степени передачи бытия в возможности в область действительности. Понимая это, можно разгадать многие неразрешимые вопросы мира, объяснение на которые опытным путем найти практически невозможно. Исследователи творческих аффектов (а, следовательно, тех аффектов, которые все-таки стали известны и  попали в разряд штамма гениальности) не раз отмечали, что творчество в части его обнародования, доступности  для восприятия третьими лицами, очень  похоже на чувство любви, практически ему тождественно по механизму реализации. Творец отдается публике всецело, замирая от того, что она скажет, как себя поведет, как оценит. Он ничего не утаивает, он желает быть любимым и угадывает намеки благосклонности предмета обожания, во многом додумывая их сообразно тайности своих желаний. Нетерпимость к критике и восприятие таковой как трагедии  тоже весьма напоминает муки от отсутствия взаимности предмета любви.  Сравнение  поэтическое и весьма интересное с точки зрения поэтизма. Но только ли это аналогия? Для того, чтобы понять чудовищность ловушки «творческий гений» необходимо прочувствовать ее до  конца. Как ни странно, и любовь, и ловушка «творческий гений», имеют тождественную природу, так что сравнение здесь не является всего лишь поэтической метафорой. При всей разнице уровней и форм бытия две данные парадигмы идентичны в механизме  своего циркулирования.  В основе их тождества лежит реализация бытия в возможности субъекта, которое он идентифицирует со свойством своей личности в предельном, универсальном ее выражении. Любовь, как предельное чувство, позволяет субъекту надеяться на то, что его тайное, глубоко личное бытие в возможности, все то, что прилипло с течением жизни к его личности, и им воспринимается как глубоко личное, будет принято другим субъектом, и станет для него предметом любви, страстного влечения, которое по степени своего влияния превосходит все другие прочие мотивы поведения.  Чем больше в индивидууме копится невысказанного, глубоко запрятанного, пережитого с течением жизни, трансформированного  в свое время в надежду, боль и прочее, тем больше объем его нереализованного бытия в возможности, которое он идентифицирует со своей личностью, и тем острее будет парадигма любви, тем сильнее он будет проситься в эту парадигму, тем острее он будет ее переживать и пытаться навязываться другому человеку. Соответственно, тем острее его переживания, и тем требовательнее он в  своих притязаниях на понимание. И здесь необходимо понимать, что, как правило, бытие в возможности любого субъекта, составляющее его собственное представление о самом себе, касается области движущей причины. Поэтому нетрудно и  просчитать, что  это так же подчиняется  принципам встречности и подобия, в том случае, если  речь идет именно о требовании принятия себя, как такового в части  принятия себя как объекта любви. Вопрос, который будоражит умы на протяжении сознательности человечества, реальна ли любовь?  Если мы наконец осознаем, что любовь — это форма реализации бытия в возможности, составляющая уникальную (по мнению, как минимум, самого индивидуума) основу его личности, то, конечно же, реальна, и более того, задана любому индивидууму как естественная форма энтелехии бытия в возможности. Другой вопрос в том, что от содержания бытия в возможности во многом зависит форма и овеществленный результат (бытие в действительности).  Кто-то видит в себе лишь пустоту и потому собирает любовниц, математически структурируя внутренний хаос представления о самом себе и своем месте в жизни. Кто-то думает, как архаичный человек, и надеется получить силу, и заполнить свою слабость через получение «магических» (только потому, что пока недостижимых) вещей от любви (статус, карьера, материальные ценности), кто-то требует себе спутника жизни в предельности испытаний, так как  в глубине души понимает, что он не дойдет и поэтому боится идти без провожатого. Но каждый, обладающий сокровенностью представления о мире, о самом себе, каждый, кто что-то точно знает о себе и о мире, остро нуждается в сопряжении своего знания в объективной реальности, зависящей от Бога и от третьих лиц, с тем, чтобы в том числе доказать себе реальность, необходимость и нужность своего существования. Все остальное — дело техники. Закон людологии гласит, что любое бытие в возможности с необходимостью реализуется в действительность. Форма реализации — игра с различной степенью алеантности, антуражем и прочее. Можно ли это отнести к любви? Любовь, как энтелехия внутреннего бытия в возможности, обнаруживает себя в игре всецело, начиная от изменения манеры поведения в присутствии обожаемого лица, ритуалами ухаживания, и так далее, и заканчивая тем, что лицо всегда любит лишь свои проекции, то есть собственность ожидания принятия себя  как объекта любви (желательно разумной). Ключ к любви еще проще —  любить другого в рамках его ожиданий при том, что с другой стороны делается тоже самое.  Такое взаимное «подбадривание», а точнее разрешение друг другу реализации самое себя, всего того, реализация чего говорит о реальности тебя, полном сопряжении в области действительности, есть всегда, даже в случае платонической любви. Если же прибавить к этому удовольствия  сексуального характера, рождение детей, приумножение имущества и так далее, то мы поймем, сколько потеряло человеческое, отказавшись от идеологии легального соблазнения, базировавшегося на условности представления о любви, как форме высшей ценности. Аристократы, уничтоженные нашими великими буржуазными революциями, современным образом распространения информации, прекрасно понимали это и не позволяли себе идентифицировать себя в любви далее наслаждения, продолжения рода и приятности времяпрепровождения, при  полной внешней детализированности (ритуальности) любви во всех ее проявлениях, начиная от борделя и заканчивая супружеским ложем. Не замечали ли вы, что любовь, так же, есть форма такой детализации реальности, что не терпит сомнения. Бытие в возможности в момент своей реализации, особенно при периодах взаимности, настолько персонифицирует человека, что превращается для него в основание экзистенции. Трагедия в том, что субъект, детализированный в реальности (время, место обстоятельства, ритмы и так далее), даже не может помыслить об альтернативной форме  существования в данный период. Все для него канализируется  формой и процессом реализации бытия в возможности парадигмы любви. Именно поэтому, при сбое в данном процессе со стороны партнера, который собственно и ответственен за реализацию, и без подтверждения  которого бытие в возможности  не реализуется вовсе, то есть бытие  не возникает, решение (действие равно противодействию) тоже базируется в рамках экзистенции (как правило, это убийство или самоубийство). Печально, не правда ли?  Но именно так устроена жизнь, и истина не живет дальше границ своего существования, любовь — прекрасная тренировочная сфера  для познания любого социального процесса. Творчество — практически та же самая парадигма, за исключением того, что здесь бытие в возможности не сопоставлено другому участнику. В любви это всегда другой человек (так как бытие в возможности любящего также касается прежде всего самого любящего как человека — встречность и  подобие). В творчестве же этого нет. Для реализации бытия в возможности здесь упор делается не на движущую причину (субъект), а на формальную. Если в любви надо соединение субъектов с идентичными формами социальных запросов, то в творческой парадигме соединение субъектов невозможно, даже наоборот, имеется ревностное отношение к своей единственности, уникальности как создателя. В творчестве налицо совпадение формальной и материальной причины парадигмы, в любви же — совпадение материальной и движущей. Цели любви достигаются при нахождении аналогичного субъекта, который платит цену признания  и принятия, в творчестве же цель достигнута  при возможности  восприятия противопоставленными творцу субъектами формы выражения внутреннего бытия в возможности. Творческое одиночество  здесь — своего рода некоторая черта, отделяющая  создателя от зрителя. Но эффект отношения  серьезности  (как высшей степени алеантности) ровно такой же, как и при  парадигме любви. Эти парадигмы тождественны по степени алеантности. Именно поэтому поиски признания и поиски  любви дают практически одинаковые социально-поведенческие реакции.1Сложная… язык почти не обманешь — ©ЛОЖНАЯ.