Дыхание смерти

Даже по телефону было видно, как взволнован следователь прокуратуры: «Родственники утверждают, что Иван утром, когда они его обнаружили, был ещё жив и умер у них на руках через полчаса. Ты же «умертвил» его накануне вечером!».

Озадаченно положил трубку мимо аппарата и под пикающий зуммер почесал затылок, ещё не знавший гипертонических кризов и превращённый следователем мимоходом походя в заднюю часть репы. Моя ошибка в установлении времени смерти развалила столь добротно сколоченную версию убийства, поставила под сомнение уже отработанный оперативниками круг подозреваемых. Панические флюиды следователя окутали и меня: «Это надо же так опростоволоситься? Промахнуться в давности смерти аж на 12 часов!». Придирчиво перечитал архивный экземпляр экспертного заключения с протоколом осмотра трупа на месте происшествия: «Нет, у меня всё правильно!».

Снова телефонный звонок. На этот раз секретарь главного врача: «Доктор, Вам из Тюмени письмо!». В конверте оказалось послание моего учителя — Павел Васильевич звал назад, в науку. Записка была на удивление краткой для многословного лектора, который вечерними часами страстно (как будто и не было трудного учебного дня!) играл в своём кабинете для несмышлёныша-первокурсника бесконечные монологи про своего великого учителя «дедушку Лазаренко». И соблазнил-таки меня наукой. Настолько, что голодный студент, квартировавший «за рекой» в частном доме на стипендию и зарплату сторожа, охотно и под непосредственным руководством учеников учителя оперировал крыс и кроликов, «строгал» на микротоме экспериментальный материал, изучал гистопрепараты под микроскопом. Это была моя недавняя, интересная, но уже прожитая жизнь. Записка шефа вернула к воспоминаниям о ней.

…В только что заложенном районе КПД строились три первых пятиэтажных дома. В зимних сумерках принял от мастера ключи от подъездов, проверил все замки на дверях и, как только скрылась из виду последняя «вахтовка», побежал на кафедру. Приближалась Всесоюзная студенческая конференция в Ростове-на-Дону, а экспериментального материала на «солидную» статью не хватало. До утра надо было успеть забрать ткани от прооперированной месяц назад собаки и покрасить гистологические срезы, «нарезанные» предыдущей ночью. Уморить пса воздушной эмболией без помощника не получилось, дворняжка отчаянно боролась за жизнь, пришлось увеличить дозу эфира и добиться наркозной смерти. «Биоматериал» дёрнулся последней судорожной конвульсией и затих в посмертном ожидании. Взяв жертву науки правой рукой за холку, понёс по полночному кафедральному коридору к месту вскрытия. После нескольких шагов собака захрипела. «Жива?!». Внутренний животный ужас разлился во мне эфирным холодком. Развернулся и на цыпочках бросился назад к месту забоя, чтобы добавить эфира. Хрип прекратился. Остановился. Посмотрел в закатившиеся навсегда глаза пса: «Чертовщина какая-то, показалось!». И неуверенно вновь двинулся в препараторскую. Как только я ускорил шаги, пёс опять зарычал. Но сейчас мне показалось, что между моим размашистым движением и хрипами есть какая-то неуловимая связь. Чтобы разгадать её, стал шагать в разном ритме и понял, что как только пёс начинает пружинисто покачиваться в моей руке, грудная клетка его, расширяясь и сужаясь, принимает и выпускает с шумом через трахею воздух. Ужаснувшее меня посмертное дыхание имело простую механику. Подхватив бедное животное левой рукой под грудь, бережно отнёс его на секционный столик.

…Прервал мои воспоминания над рукописным листком междугородный звонок. Московский родственник Ивана уже знал о моём позоре и уверенно басил из столицы, не стесняясь в выражениях, про мою провинциальную безграмотность, безответственность и пр. и пр. Слушал терпеливо, дожидаясь, что наступательный пыл оппонента сойдёт на нет. Про квалификацию проглотил молча, так как тоненький учебник по судебной медицине, по-студенчески «проглоченный» мной в последнюю ночь перед экзаменом и сопроводивший меня в профессиональную жизнь, большего обеспечить не мог. Взорвался от обвинения, что я, мол, трусливо прячусь в морге, избегая нефтеюганских родственников. Разговор перерос в неуправляемую перепалку, в ходе которой встреча была назначена на следующее утро. Ночью я спал плохо: из темноты настойчиво выплывала морда рычащего пса.

…В морге родственники появились робко, как бы подталкиваемые далёким авторитетным москвичом, и простодушно рассказали, как вне себя от горя бросились с порога к Ивану, начали переворачивать его, дёргать за руки, хлопать по лицу, пытаясь привести в чувство. Иван захрипел. Делали, как могли, искусственное дыхание. Добились редких вздохов. Измучившись и перепачкавшись кровью, поняли безуспешность своих попыток и вызвали милицию. Они корили себя за то, что не спасли ещё живого Ивана. Я в предельно доступной форме рассказал им о том, что происходило с телом умершего во время неумелой «реанимации» и механизме возникновения посмертного дыхания. Родственники поверили мне и ушли успокоенные своей безвинностью.

Более никогда в жизни «respiratio mortis» не дышало мне в лицо.

Сноски:
Лазаренко Фёдор Михайлович (1888-1953) – профессор, доктор биологических наук, член-корреспондент АМН СССР, заведующий кафедрой гистологии и эмбриологии Оренбургского медицинского института, разработал оригинальный метод культивирования тканей и органов в организме, создатель научной школы, одним из учеников которой является Дунаев Павел Васильевич, продолжатель дела учителя на тюменской земле.

Район «Зарека» — так в 60-х годах прошлого столетия назывался район Земляного вала, сооружённый для защиты от наводнений заречной части города и примыкавший к мосту через реку Тура по улице Челюскинцев.

Район крупнопанельных домов между улицами Одесской и Пермякова.

Воздух вводился шприцом через ушную вену животного, оглушённого масочным эфиром.