Но почему же путь к первоистокам так прост, неужели сотни лет, тысячи лет не заблокировали не перекрыли отступление, с тем чтобы человек уже не мог быть асоциальным, антиобщественным? Ведь все социальные примитивные инстинкты были рождены именно боязнью смерти, именно борьбой против смерти, начиная от собственности- попробуйте у гения отобрать его время для творчества, все равно что у банкира – деньги. Опять же причина в том, что сами по себе механизмы социализации окружающего и человека в частности совершенно не изменились, соответственно, и дорога обратно так же близка, как и в самом начале пути. Кто уверен в обратном, просто уверен в самое себя, не более. Уверен в том, что он видит вокруг себя как доказательство самое себя. Синкритичность с общественным бытием в возможности в общей парадигме реализации — самая лучшая форма бытия человека, жизнь превращается тогда в достижение именно доступных общественных идеалов, она может пройти гарантированно и увенчаться именно пониманием смерти в стиле общественного, если не касаться опасных тем и форм действительного, соблюдать, так сказать, технику безопасности нахождения в общественном.
Вернуть понимание смерти в жизнь каждого? Это возможно только в области действительного, в форме войны и тотального уничтожения… но это опять же социализированные образы смерти, которые к самому данному бытию в возможности (смерть как бытие в возможности) по большому счету никакого отношения, кроме перцепций убиваемых, не имеют. Но вот сознательно использовать данное бытие в возможности как атомный реактор для жизни- это вполне людологическая задача. Изоляция от соприкосновения с бытием смерти- не самый лучший способ ее избежать. В конце концов, в области самого бытия в возможности, которое может оставаться даже не реализованным, есть множественность аналогов по степени восприятия смерти, ведь изначально смерть во многом непосредственно определяла бытие человека в части формирования интеллектуального. Из всех смертей смерть мысли самая тяжелая.
Восток, в частности, давно понял уравнение «человек- общество- смерть», и решил его весьма замечательно- жить так как будто бы каждый день есть день последний. Но вот что приносить и что сохранять каждый последний день и насколько верить в то, что исповедуешь, где то, что станет гарантией? Где знания как следствие долгих экспериментов или же результат внутренней веры? При том, что речь идет именно о личной форме отношения к времени? Явно общество в совокупности своих членов не может позволить себе такой роскоши как жизнь в рамках одного дня. Кто – то будет либо выигрывать, либо проигрывать, а это уже несправедливо – такова позиция общественного.
Срывать все защитные механизмы так же невыгодно, так как рано или поздно все равно придется вернуться к людям, к их формам организации. Необходимо вырабатывать такую форму отношения к жизни (читай смерти), при реализации которой велика доля сбалансированного отношения своего личного сознания и бытия в возможности к общественному, к социальному. Соответственно, это единый путь прогресса, который может претендовать на верифицированность в рамках наличного бытия в целостной парадигме как отдельного человека, так и общества в целом, а возможно и стабилизирует или даже приведет к совершенно новой организации социальной материи.
Этакая карманная философия для всех. Почему задумываем решить так много задач сразу? Наверное, потому, что это центральная тема бытия любого человека, каким бы скотом он не был, а так же формообразующий факт действительности, во многом сформировавший наши представления как о конечности, так и о продолжительности, содержании формы и прочее. Отношение к нему автоматически универсально, а, следовательно, новации в данной области могут дать весьма много нового в человеке.
Для того чтобы жить необходимо знать, что имеешь, каким образом жизнь приобрела именно такие формы, из- за какого комплекса вторичных страхов, первопричиной которых был ужас смерти. Вот так, разматывая клубок проблем атрибутики существующего и уже давно не существующего, мы сможем прийти к тому, что и есть разумность — к целевой причине человека, к возможности изменения социальной материи, оправданным способом в приемлемых условиях и формах. Кратчайшая дорога к счастью через познание смерти. Гомер как нельзя лучше понимал это.
2. Понятие смерти рождает совершенно новую ценностную установку, возможность смерти заставляет прийти к пониманию жизни, вернее того, что начинает пониматься как период до смерти. Рождает восприятие себя и ценность себя как еще пока живого человека. Смерть сразу же закрепляется за всем, что так же имеет необратимость понимание негативного плохого. Человек начинает стремиться к возможности отмены, к возможности все переиграть все отменить и сделать заново. Так рождается возможность ценить и уважать искусство, сначала примитивную форму отражения, затем форму жизни.
Так рождается любовь. Любовь как то, что станет между смертью, вопреки смерти. Любовь, наше отношение к ней – отражение нашего страха перед смертью. Животные размножаются потому что живут, мы любим потому что знаем что можем умереть, человек как Homo sapiens рождается благодаря маленькому зазору знания о своей жизни перед смертью. Любовь как торжество над мыслью о смерти, над конечностью, любовь исключает и уничтожает мысль о том, что жизнь это форма игры между рождением и реализаций бытия в возможности смерти. Во многом это смысл жизни.
Учитывая страх перед смертью, неудивительно, что человек цепляется за все новое, прошедшее через сознание и волю. Прошедшее, процесс реализации воспринимается им как естественное. Соответственно все, что отдаляет нас от смерти и гарантирует нам ее неузнаваемость, воспринимается как положительное и необходимое для жизни. В дальнейшем рождаются циклы, формы переходов и прочее все то, что потом и будет осознаваться нами как жизнь – мир предметов, созданных нами в погоне за жизнью без смерти. Сегодня трудно представить человека, существование которого сведено к биологической жизни в отсутствии самых элементарных орудий и предметов. Человек сегодня больше сумма форм осознаний своего «я», чем биологически живое и биологически только живущее существо.
Общественное бытие человека развивается от полной паники и страха перед смертью к полному отсутствию, забыванию своей внезапной смертности. Это заметно абсолютно во всем, но очевидность столь же неуловима как и собственный глаз без чего –либо отражающего, необходимо вырвать глаз, чтобы его видеть, так же необходимо довести все до абсурда с тем, чтобы узнать логику бытия.
Что выдает преступника, при отсутствии улик? Улики поведения. Общество во многом выдает его быт. Раньше, настолько раньше, насколько можно верить фактам, люди пытались вещами преодолеть порог собственной жизни, остаться через творческое после факта. Монументальность строений, долговечность бытовых вещей, перспективность планов и прочее. Сегодня век вещей недолог. Человек стремится все сменить, все урезать рамками эксплуатационности. То, что раньше было сферой духа, непрерывное улучшение – прерогатива духа, сегодня перешло в мир предметности. Ранее самым тяжким преступлением было уничтожить в собственном сознании и сознании тебе подобных веру в вечность и незыблемость того или иного символа- церковь, правители, богохульство и прочее. Сегодня – убийство себе подобного, даже, если он скотина и плебей. Общество настолько обесценило человека, что отобрало у него право различия, уравняло всех в правах на жизнь. Когда такое могло быть разумным, неужели тысячелетняя история была такой ошибкой? Может быть, мы приобрели что – то качественно новое за последние 100 лет в своем способе мышления, достигли чего – то, что позволило нам мыслить вопреки тем формам и парадигмам которые управляли человечеством всегда? Не думаю. Это просто отголоски большой крови 20 века, человек все еще боится быть мертвым человеком, без погребений, без ритуалов, без круга страдающих о нем, без круга утраты о нем. Он жалеет себя, общество не может допустить смещения времени, проявления личной воли, личного понимания времени, бытия вопреки устоям тысячелетий. Тогда чего же ждать в ближайшее время? Волна преступности по всему миру – это уже есть… море крови прольется еще на этой земле. И отменят все моратории на смертную казнь и снова будет аристократия и плебеи, и снова будет все как раньше, но что же будет предшествовать этому? Какая система даст позволения, какая система позволит обоснует кровь? И кто позволит себе быть ответственным при том, что он сам человек и сам не волен определяться в отношении того, что есть он без понимания смерти, без знания о конечности самое себя?
Все, к чему прикасается смерть, становится вечным, в особенности для умершего, он точно с гарантией, навечно уже не будет существовать вне той игры, которая реализовала для него бытие в возможности под названием смерть. Но сколько людей живет так, как будто бы их жизнь вечна? Это слабость и это нормально, это форма защиты перед мыслью о том, это жизнь всего лишь поэтапная реализация возможности смерти.
