Год в обороне, впереди апелляция

Заканчивается одно их самых тяжелых дел. Сегодня было оглашение приговора. 

Запомнилась картина у зала суда: обвинитель вышел встречать «своих» свидетелей. «Вы кто?» — спрашивает он у подходящих людей. «Я опер такой-то», «Я эксперт», «Я следователь». Он кивает, даёт последние наставления перед допросом. Его взгляд падает на одну женщину. «А вы кто?». «Я мама подсудимого». Он секунду смотрит на неё и говорит: «Да… Вашему сыну грозит пожизненное». Так он её «ободрил». Веселый был обвинитель. Это был разгар процесса. 

Ко мне она пришла 30 октября прошлого года. Сын — в СИЗО три месяца. Завтра — продление меры. До этого был адвокат по назначению. А в деле — чудовищный «букет»: 12 эпизодов по статьям 132 (части 4 и 5!), 135 в отношении двух несовершеннолетних, одна из которых его дочь, один эпизод шестилетней давности, где беспомощное состояние потерпевший встает в силу ее малолетности.

Акссесуары интимных предметов BDSM (наручники, кляп, плетки и прочие «анальные бусы» — что бы это ни значило). И главное — уже написанное «чистосердечное признание» по одному эпизоду. ст. 151 УК РФ, ст. 242 УК РФ воткнули уже в конце следствия — что б голова не качалась. 

На продление пришла милая девушка- если б не китель СК, я б ее принял за потерпевшую.

Первое время на меня смотрела волком: «Вы не верите девочкам? Психолог-педагог подтвердил, что все так и было… » Я ж их не видел, отвечаю, про верю-не верю рано говорить. Психолог -  энтузиаст таких дел, даже грамоты от СК имеет. 

Но все таки со следователем контакт более-менее сложился. Я вообще стараюсь со следователями создавать и поддерживать рабочий контакт — хоть мы и по разные стороны процессуальной баррикады, но все ж мы делаем одно дело.

Девушка очень ответственная, аккуратная, но находится под сильным прессингом старших начальников. Жаль, что еще немного лет и она станет циничной и жестокой и начнет «включать» гестапо. Но это еще не скоро. Я показал ей, как начинать допрос с подозреваемым, кстати… Но это отдельная тема публикации.

Работа адвоката по делам против половой неприкосновенности несовершеннолетних выходит за рамки чисто защитной деятельности. Необходимо постоянно решать проблемы процессуальной защиты, психологической поддержки подзащитного и контроля его поведения, чтобы предотвратить его самостоятельные действия, которые могут нанести ущерб позиции защиты.

Также значима работа с родственниками, которая также оказывается в эмоционально напряженной ситуации и им необходимы разъяснения процессуальных принципов, не раскрывая существо дела сверх минимума, с которым я могу их ознакомить. Впрочем, со всеми основными материалами дела их ознакомил адвокат по назначению, да и по личным контактам (в СК и ИДН есть одноклассницы родственников, которые охотно делились с ними подробностями).

На самой первой консультации я ей поставил задачу восстановить и обеспечить психологический контакт с мамой ее внучки — потерпевшей. Но, увы, желание защитить своего сына пересилило мои инструкции. Скандал с потерпевшими полностью разрушили возможность как-то компенсировать моральный вред и тем самым смягчить позицию обвинения. Впрочем, это случилось до моего входа в дело. что я не преминул подчеркнуть в суде на судебном допросе мамы потерпевшей.

Обычно эта составляющая часто остается «за кадром», но без нее невозможно обеспечить целостность и эффективность выбранной линии защиты.

Как я писал в одной из своих статей: «Почему “добровольные” признания почти никогда не бывают добровольными». Клиент — домашний, несудимый мужчина 40 лет — был сломлен.

Оперативная работа сделала своё: «Допрос — это всегда форма насилия. Дыба, кнут и раскалённые клещи остались в учебниках истории, но психологическое давление, усталость, дезориентация — никуда не делись». Он дал показания, которые стали фундаментом обвинения. А в камере на него тут же повесили клеймо, жить с которым невыносимо тяжело.

Первая задача: стать «нянькой».
Это не метафора. Подзащитный был подавлен, его версия событий скатывалась в обвинения дочери в «ЛГБТ-поведении» и прочую ерунду, которую я всеми силами пресекал. Моя работа началась не с кодексов, а с психологической поддержки.

Я ездил в СИЗО не только по процессуальной необходимости. Как я отмечал раньше, такие поездки — «чтобы вытереть сопли, объяснить, как себя вести в камере» — это отдельная часть работы, которую делает не каждый. Его мама героически таскала «грев» на пол-СИЗО: от сигарет до постельного белья. Мы стали для него единственной связью с адекватным миром.

Вторая задача: выстроить тактику «сдерживания».
Когда обвинение имеет на руках признание и хочет «пожизненного», цель защиты — не выиграть всё (это иллюзия), а минимизировать ущерб. Не дать частному признанию стать доказательством по всем эпизодам. Не позволить квалификации катиться до ч.5 ст. 132 УК РФ.

Мы провели 11 полноценных судебных заседаний. Это не бюрократия. Это стратегия. Как я считаю, чем больше заседаний, тем глубже судья (несмотря на обвинительный уклон) вынужден вникать в дело, видеть его слабые стороны, сомневаться. Мы методично били:

1.По процессуальным нарушениям: допросы несовершеннолетних без видео, «отказы», оформленные задним числом, экспертизы «ни о чем».

2.По вопиющим противоречиям в поведении второй потерпевшей (десятки её звонков подсудимому после «изнасилования»).

3.По полному отсутствию вещдоков по «порнографии» (ст. 242 УК РФ).

Третья задача: вести за руку.
Перед каждым заседанием — подробный инструктаж: что будет, как себя вести, что говорить. После — разбор полётов. Я запрещал ему любую «самодеятельность», о опасности которой писал: «Ваши записи и объяснения могут быть восприняты как отсутствие раскаяния или попытка переложить вину… Позиция разрушена -  наказание приближается к максимуму».

Он научился отвечать только на вопросы, не растекаясь в оправданиях. Хотя да, в последнем слове сам себе добавил несколько лет срока, скатившись в свои рассуждения. Я даже демонстративно обернулся на него, он понял «Мне надо заканчивать?», но все таки продолжил... 

Итог 12-го заседания — приговор.
Прокурор, как и обещал матери, запросил 21 год строгого режима. Фактически, «пожизненное». Я уже говорил клиенту: за убийство с расчленением могли бы дать меньше. Но с учетом всего обвинительного мог и пожизненное. Все таки и на него подействовали наши аргументы. 

Но наша годовая оборона дала результат. Суд назначил 15 лет.
Это не просто цифра. Это тактическая победа:

• Суд ОТКАЗАЛСЯ от применения п. «б» ч.5 ст. 132 УК РФ — самой тяжкой квалификации, которая вела к верхнему пределу.

• Суд ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАЛ по одному эпизоду ст. 242 УК РФ, признав отсутствие состава и право на реабилитацию. Оправдательный вывод суда по отдельному эпизоду — это нечастность, ключевой элемент конструкции приговора. Он позволяет оценить избирательность и критичность доказательства, что подтверждает представление о «сплошной доказанности» всего обвинительного массива.

• Компенсация морального вреда снижена с 1.5 млн на 500  тыс. рублей.

Выводы для коллег:

1. В «безнадёжных» делах цель — не оправдание, а жёсткое ограничение урона. Наша оборона срезала 6 лет и самую тяжкую статью.

2. Адвокат — это ещё и психолог, и нянька, и тактик. Без выстраивания человеческих отношений и постоянного ведения клиента даже юридически верная стратегия развалится.

3. Количество заседаний — ваш союзник. Не торопите процесс. Каждое заседание — это возможность посеять сомнение. Каждое заседание позволяет суду соприкоснуться с материалами дел непосредственно, увидеть динамику показаний, ответы экспертов, реакцию стороны.

4. Боритесь за каждую «мелочь»: оправдание по второстепенной статье (ст. 242) — это не мелочь. Это рычаг для апелляции и признание системой своей ошибки. В длительном процессе суд неизбежно выходит за рамки фабулы обвинения и начинает анализировать доказательства не как формальный набор, а как совокупность фактов, требующих внутренней критики.

Этот приговор с его внутренними противоречиями (оправдали по одному, но осудили по другому на таких же шатких доказательствах) — идеальная основа для апелляции. Год обороны завершён. Начинается год контратаки.