Адвокатский кровоподтёк

Предисловие. Даже с 42-летним опытом считаю, что допрос эксперта в суде является самым ответственным и сложным видом судебно-медицинской деятельности. Одно дело проводить исследование и составлять выводы в «домашних» условиях. Другое – отвечать на вопросы всех участников судебного заседания в темпе живой дискуссии. Отвечание является для судебного медика процессом, в котором выделяю следующие этапы:

1. правильно услышать вопрос как буквально, так и заложенную в нём подоплеку, тенденцию, направленность;

2. сформировать ответ, мысленно «проиграв» возможные варианты;

3. произнести ответ вслух, не спеша, «врастяжку», избегая, по-возможности, медицинских терминов, то есть так, чтобы он был понятен слушателю любого интеллекта. И секретарь судебного заседания успела занести его без искажения в протокол. Иначе она может написать такое…?! Однажды в уголовном деле, вернувшемся из Москвы с указанием о проведении комиссионной экспертизы, прочитал запись собственного выступления в районном суде. Трудно поверить, что до такой несуразицы можно исказить слова специалиста. Поэтому в наиболее важных случаях предпочитаю передавать суду ответы в письменном виде для приобщения к материалам дела.

На качество ответов влияет время между первым и вторым этапами. Со временем выработалась масса приёмов, позволяющих создать благоприятную паузу для обдумывания и, следовательно, снижения «ошибаемости». Например, скромная просьба перейти от режима «вопрос-ответ» к оглашению всех вопросов сразу. Или пожелание суду предоставить мне все вопросы в письменном виде. Или ознакомление для подготовки ответов с некоторыми листами дела, лежащего на столе судьи. Или задать подсудимому и потерпевшему несколько вопросов, имеющих, якобы, значение для предстоящих ответов. Или заявить, что для формулирования ответов необходимо время, и суд вынужден объявить перерыв. И, наконец (коронный приём!), разъяснить, что поставленные вопросы лучше решать при проведении экспертизы. Если суд соглашается, то это автоматически возвращает меня в спокойный «домашний» режим.

За годы работы в судах накопилось много наблюдений. Врезалось в память самое первое, в Нефтеюганском суде. Волнуюсь, как на первом свидании…

А причина приглашения специалиста оказалась самой заурядной. Адвокатесса, по ходатайству которой я был приглашён в суд, озадачила меня конкретизацией травмирующего предмета. В данном случае это было невыполнимо, так как все повреждения возникли от действия тупых предметов, не оставивших признаков, позволяющих отдифференцировать один тупой предмет от другого. И когда я в доступной форме объяснил это, дама, предчувствуя ускользающие возможности защиты, просто выплеснулась из приличествующих берегов судебного заседания: «Что это за эксперт, если он не может установить такой пустяк?» — сорвалась она на крик. «Неужели для разрешения простенького вопроса мы должны вызывать эксперта из Тюмени или Москвы? Как же с такими знаниями он решает более сложные задачи – о причине смерти, например?».

Только женщины умеют взывать так страстно и долго, с утомительными повторами одной и той же мысли, облекаемой в разные, но непременно обидные слова, задевающие оппонента за самые низменные и неуправляемые струны. В любом женском коллективе имеется парочка дежурных «стерв», которые испытывают личный дискомфорт до тех пор, пока не создадут даже в самой тихой и спокойной ситуации штормовую волну и не доведут начальника или сотрудницу до предкризисного изнеможения.

Защитница подсудимого добилась своего. От шквала обвинений в некомпетентности кровь ринулась, похоже, не только в голову и, я …потерял самообладание. В таких случаях лучше прервать под каким-либо благовидным предлогом контакт с «фактором риска». Но молодое самолюбие не позволило мне догадаться об этом. Тем более, что судья заинтересовалась эмоциональными «доводами» защиты и с любопытством поглядывала на меня. Лихорадочно и под прессингом гневного словоизвержения ищу выход из создавшейся ситуации. Мой взгляд, бессмысленно и в который раз, блуждает по залу судебного заседания. И нечаянно задерживается на уже изученном лице неутомимой ораторши, область левого глаза которой украшает цветущий кровоподтёк. Городок был маленький, и для нас не было секретом, что личную жизнь адвокатши сожитель периодически укреплял побоями. Ещё не осознав всю низменность экспрессно найденного способа моей защиты, я прервал очередную вариацию супротивницы дурацким вопросом: «А Вы знаете, чем причинён кровоподтёк на Вашем лице?». Та опешила от нежданного вопроса и, не сбавляя набранного азартного темпа, брякнула «Да, знаю!». И от каверзности свершившегося смолкла. Я воспользовался паузой и вопросил зал, не сомневавшийся, что «синяк» причинён кулаком гражданского супруга: «Что можно сказать о травмирующем предмете по этому повреждению?». В зале наступила долгожданная тишина. Я перешёл в наступление: «Ясно, что этот предмет тупой. Но охарактеризовать его конкретнее нельзя». Аплодисментов не было. Выбитая из накатанной словесной колеи, сожительница молчала. Судья мгновенно сориентировалась в обстановке и подвела черту: «К Вам, эксперт, вопросов нет, Вы свободны».

Более никогда в жизни я не прибегал к такому гнусному приёму.

P.S. Через лет 35, когда мы работали с адвокатессой уже в Тюмени, я оставался прежним придурком. И подарил ей несколько номеров местной медицинской газетки, в которых были мои публикации за разные годы. При следующей встрече я спросил, как и положено самолюбивому автору, о впечатлениях. Гримаса исказила её лицо. Мне стало понятно, что она не только всё помнит, но и не может простить мою «находчивость».