16.5
Формальная причина. Формальная причина здесь относится к переходу бытия в возможности в бытие в действительности. Все четыре причины образуют межу собой парадигму, устойчивое сочетание элементов, которое, фактически, относится к любому явлению по структуре, само же сходство и различие явлений (проблема единичного и общего также включается сюда), образуется вследствие качественной и количественной неоднородности элементов формы, но сама она остается неизменной. Под формальной причиной понимается самодостаточность способа проявления целевой причины. Иными словами, даже при полном непонимании при восприятии целевой причины, вы все равно сталкиваетесь с формальной причиной. Например, лекция на иностранном языке по неизвестной тематике может быть абсолютно скрыта по своему значению, (не заимствуется никакого бытия в возможности), но доступна форма, в которой выражено бытие в возможности. Интерпретация формальной причины производится исключительно средствами индивидуального бытия в возможности воспринимающего субъекта. Таким образом, восприятие целевой причины возможно только при наличии подобия бытия в возможности субъекта корреспондирования бытия в возможности бытию в возможности субъекта восприятия.
Наука Уголовного права специфична тем, что ее формальная причина в пределе выражения целевой причины нацелена на формирования тождества бытия в возможности практических работников. В пределе же воспроизводства и формообразования целевой причины вообще уголовно-правовая наука замкнута на самой себе и нацелена только на то, чтобы корреспондировать содержание самое себя публичной власти, государству. Положение, при котором научные взгляды приобретают форму содержания закона, считается наивысшим достижением для нас сегодня. Причем, подразумевается, что неперсонифицированный круг лиц является источником тех представлений, которые озвучивает наука, и, таким образом, мораль и нравственность как естественная форма выражения бытия в возможности неперсонифицированного круга лиц не может не быть основой уголовно-правовой политики государства, а тем более, пределом верификации научных теорий.
Эта красивая концепция разбивается о практику латентной и организованной преступности, произвола бюрократии в форме коррупции и простого наплевательского отношения к должностным обязанностям. Но в целом мы продолжаем думать, что ровным счетом ничего не происходит, что мы можем справиться с данными рядовыми проблемами уже известными методами. Мы не хотим признаться, что тот круг проблем, перед которым нас поставил сегодняшний день, выходит за пределы нашей способности справляться с данными вопросами. Мы принимаем развитие организованной преступности за проявление социальных тенденций, которые носят известный нам характер, прячемся за масками «законодателя», нестабильной экономической ситуации, российским менталитетом и пр. Нам необходимо понимать, что невозможность практики решать проблемы проистекает не из-за того, что практика не хочет учиться у теории или теория недостаточно финансируется государством и пр., а из-за того, что наша научная мысль сегодня не способна предложить практически реализуемые проекты, имеющие стратегическое значение в развитии той же борьбы с организованной преступностью, не говоря уже о выявлении масштабов ее латентности или прогнозировании развития понимания преступления на ближайшие двести – триста лет.
Формальная причина науки способна акцентировать внимание только на самой себе (следить за методикой учебного, научного процессов, подводить итоги и хвалить себя), наука шаг за шагом перестала быть воспринимаемой теми, от кого зависит практическое воплощение идей, образов в реальности. Формальная причина науки уголовного права представлена не трудами и формой бытия в возможности, которое способно оперативно реагировать на запросы дня, а персоналиями, озвучивающими осколки общенаучного в форме объективации тех или иных обезличенных временем положений.
С этой точки зрения нам необходимо сегодня всестороннее целостное исследование, начинающееся с самых основ, с фундаментальных вопросов, первым из которых является понятие преступления. Понятие не в представлении опять же целевой причины науки или формальной причины в рамках «здесь и сейчас» (по объему влияния они не сопоставимы), а анализ в рамках «здесь и сейчас», который бы разрешил вопросы теории таким образом, чтобы они уже могли быть применимы к практике, без нового скачкообразного революционного изменения последней.
Цель науки в отношении ее формальной причины – это, прежде всего, включение в свою орбиту всех звеньев бытия целевой причины. У каждого, кто имеет хоть какое-то косвенное отношение к преступлению, должно быть сознание того, что ожидаемыми от него действиями по оценке деяния должен быть материал наработанный тысячами субъектов познания, что его разум (как и материальная свобода) застрахован от ущерба ошибки. Люди держатся за те выводы, к которым якобы пришли сами, поэтому и методология научного знания должна быть такова, чтобы простой обыватель понимал значение мотивов действия тех же должностных лиц, был посвящен в то, благодаря чему именно данное деяние называется преступлением. Ему должна быть доступна формальная причина формообразования понятия преступления, как в идеальном отношении (формальная причина науки), так и в практическом (в данный момент это, к сожалению, положения УПК). Без этого мы будем сталкиваться с тем, что свое непонимание происходящего рядовой человек приписывает тому, что «все они взяточники, сволочи» и прочее. Но для того, чтобы простой человек мог разбираться в том, о чем мы говорим, сама методология познания уголовного права должна быть лишена того самодостаточного потаенного смысла, которым она сейчас обладает с точки зрения 3-х лиц «не причастных к юриспруденции».
Движущая причина. В любой парадигме движущая причина состоит, прежде всего, из субъекта реализации бытия в возможности в действительность. Само по себе бытие в возможности недоступно по восприятию, оно вообще не существует с точки зрения, допустим, 3-х лиц. Мы можем лишь догадываться (в определенной степени гарантированности) о наличии бытия мысли у кого бы то ни было, соответственно, судить и констатировать ее наличие, благодаря анализу действия субъекта, которому мы приписываем способность обладания бытием в возможности. То, благодаря чему мы можем судить о наличии мысли, есть формальная причина, она есть оформление в действии (в широком смысле, пока мы не прибегаем к людологической терминологии) мысли. Но сам субъект обладает бытием в возможности, таким образом, что оно доступно его восприятию постоянно, и степень того, насколько оно реализуемо им в действительности, может быть равно, как показателем того, что принято называть волей, а также и того, что принято называть в уголовно-правовой науке умыслом при совершении деяния, называемого преступлением. Такова краткая характеристика применительно к индивидуальному. При общественных процессах все выглядит несколько иначе. Так, в науке, количественное находит свое выражение применительно к субъектам познания, в то время как качественное может быть неизменным и единичным. Такова, например, характеристика правовой школы, где множество субъектов познания (количество), притом, что каждый человек есть некоторая субстанциональность в ее высшем проявлении, есть составляющее качества, которое – содержание учения данной школы. Соответственно, движущей причиной (тем, что реализует бытие в возможности в действительность, т.е. делает формальную причину выражением целевой) является деятельность (динамическое бытие) «количества» (ученых). Ситуация, отражаемая в данной конструкции, есть следствие необходимости человеческого в снятии противоречий мысли, человек не может обнаруживать себя в поле противоречия целевых причин при одном факте действительности. Состояние покоя для человека достигается только в том случае, если налицо однополярное соотношение: одна целевая причина (представление о…) – одна материальная (факт действительности). Только в данном случае происходит символизация (равновесие идеального и материального), а, следовательно, открывается путь к появлению навыка, когда те или иные процессы, охраняя самое себя по своим элементам, вытесняются из сознания и приобретают форму автоматического бытия, не требующего постоянного присутствия сознания и контроля, в конечном счете, любой процесс стремится в своем саморазвитии к тому, чтобы превратиться для своего носителя в навык.
Научная среда не исключение из данного правила, поэтому в науке очень широко развито стремление к однозначной детализации предмета исследования. Полярность научных точек зрения, соответственно, приветствуется только как вскрытие противоречивости самого предмета познания, но никак не автономия представлений по субъекту познания. Принцип количественности субъектов познания трансформируется в тоталитарность определенного качества (содержания бытия в возможности предмета). Применительно к Уголовному праву это нашло свое идеальное отражение в руководящей роли уголовного закона в понимании преступления. Юриспруденция в самом начале своего становления начинала «работать» с правом толкования права.[1] Право возникает, прежде всего, как стабилизированный образ бытия той или иной чувственно-конкретной ситуации, образ, который гарантируется особыми субъектами реализации, в случае отступления от которого возможно ответное чувственно- конкретное действие (ответственность). Уголовный Кодекс по своей природе является исчерпывающим перечнем образов тех деяний, которые могут быть расценены, как преступления, поняты как таковые. Помимо общеизвестных демократических моментов это свидетельствует о том, что уголовный кодекс (Особенная часть) является также познавательном пределом вообще. Соответственно, он и является тем «качеством», которое противостоит количеству (субъектам познания). Знание Уголовного кодекса превращается в своего рода органон по опознаванию того, что есть преступление. Субъект познания соотносит то, что он знает о преступлении, с тем, что есть предположительно преступление, и при совпадении бытия в возможности с действительностью происходит квалификация. Для субъекта правоприменительной деятельности – это вообще форма работы. Закон, таким образом, выполняет не просто функцию, исконно свойственную праву, но так же является когнитивной возможностью предела вообще, а это означает, что оперативное реагирование современного общества на рост преступности и на появление ее новых форм невозможно. Уголовный кодекс как законодательный акт всегда носит ретроспективный характер, направлен на борьбу с деяниями, ставшими известными, как преступления, к моменту его принятия (по крайней мере, как утверждает сегодняшняя наука, те деяния, общественная опасность которых была оценена соответствующим образом), он может называть преступлением только то, что есть преступление, исходя из его содержания. Если принимать за преступление самое основное его понимание – девиацию в той или иной мере, обладающую теми или иными признаками, то, соответственно, следует заметить, что при динамизме современных отношений, уголовному законодательству просто неизвестны те девиации, которые в дальнейшем действительно приобретут явно общественно-опасный характер, а сегодня – скрыты, как повседневно-обычные. Ученые, являясь движущей силой Науки, поддерживают и обосновывают доктринальное понимание преступления, нисколько не подвергая сомнению целостную картину понимания преступления, но, ежесекундно сомневаясь в частностях квалификации, определения, понимания, что, в принципе, так же является необходимым, но только при систематическом подвергании сомнению общих представлений, касающихся формообразования самого понятия. Ибо, именно это формообразование и есть то, благодаря чему многообразное в явлении упорядочивается определенным образом относительно субъекта восприятия. Это и есть зависимость объекта познания от активности субъекта познания, это и есть формообразование представления. При этом, конечно, понятно, что желание избежать мучительных гносеологических противоречий познания рождает потребность в чем-то стабильном, таком, как закон, но при этом необходимо помнить об ответственности, которую берет на себя каждый, кто способен утверждать то, что непосредственно будет касаться судеб людей. Именно так рождается демократия как высшая форма ответственности перед самим собой по вопросам, которые в принципе не могут контролироваться никем, кроме тебя самого. Именно поэтому целью настоящей работы является формирование такого метода познания, который позволил бы определяться в отношении понятия преступления без оглядки на практику считывания смысла буквы закона. Речь идет не об отвержении норм закона, но о том, чтобы способности разума были выше условностей, облеченных частью суверенитета государства. Не быть заложником собственных представлений – вот задача новой методологии для каждого. И, конечно же, мы не можем требовать от правоприменителя и простого обывателя принятия наших положений на веру. Именно поэтому новая методология должна быть доступна всем, чтобы могла быть та самая идеальная ситуация, при которой даже самый простой человек мог быть нашим сторонником в определении преступления, а не верующим, соблюдающим нашу точку зрения только потому, что за ней стоит сила государственного аппарата «убеждения».
Ученые первые должны осознать это и пронести знание через все сферы участников познания, ибо именно они – движущая причина науки, при том, что результат их же бытия в возможности, выраженный в форме самореализации относительно самое себя, есть часть общей предназначенности.
Материальная причина – это та самая действительность, чувственная конкретика вещи, которая воспринимается нами и посредством ассоциации идентифицируется относительно того или иного понятия, бытия в возможности.У науки материальной причиной выступает само значение, поскольку здесь парадигма замкнута на самой себе, — идет воспроизводство бытия возможности из самой возможности. Чувственное восприятие сосредоточено не только на формальной причине, но так же на чувствовании фактов, которые составляют предмет исследования. Для науки уголовного права материальная причина задана самой окружающей действительностью в форме преступления, того, что понимаемо, как преступление. И с этой точки зрения не целевая причина воплощается в действительности (материальная, как правило, соответствует целевой, так как представляет продукт реализации последней), а действительность в своей части переходит в представление о ней в форме целевой причины, которая, выраженная в определенной форме (систематизированная, т.е. формальная причина), и есть конечный продукт общей Парадигмы Науки. Эта парадигма воспринимается соответствующим субъектом и воплощается в практике стабилизации форм действительности.
Ergo:
1. Наука как целостная парадигма формирует представление о преступлении, но не реализует его в действительности, поскольку структура самой парадигмы предполагает только формообразование бытия в возможности определенного вида (научное знание);
2. Бытие в возможности преступления, формообразуемое наукой Уголовного права, не должно быть зацикленным на представлениях позитивного права о преступлении (Уголовный кодекс), иначе получается замкнутый круг, который ведет только к тому, что наука улучшает положения позитивного права, укрепляя его в своей правоте, нисколько при этом не подвергая сомнению правильность выводов в отношении универсального характера, что неминуемо рано или поздно сказывается на ситуации в общем. Сказываться это может достаточно многообразно, начиная от вселенского коррумпирования строя и заканчивая революционными преобразованиями, когда сама действительность, освободившись от влияния представлений позитивного характера, обретает свое бытие в возможности (примером может послужить революция 1917 года в России).
[1] Сравните с высказыванием известного французского мыслителя XVIII века Кондорсэ о римском сенате, присвоившем себе право толкования закона: «Сенат, эксплуатировавший уважение народа к старым учреждениям, скоро понял, что привилегия толковать законы почти равносильна праву создавать новые, и он пополнился юристами». Цит. по книге: З.М. Черниловский « Всеобщая история государства и права». М. 1995г., стр.83. Он же комментирует: «Кондорсэ справедливо замечает, что юриспруденция является единственной новой наукой, которой мы обязаны римлянам, и возникновение этой науки связано с право толкования закона», там же.
Формальная причина. Формальная причина здесь относится к переходу бытия в возможности в бытие в действительности. Все четыре причины образуют межу собой парадигму, устойчивое сочетание элементов, которое, фактически, относится к любому явлению по структуре, само же сходство и различие явлений (проблема единичного и общего также включается сюда), образуется вследствие качественной и количественной неоднородности элементов формы, но сама она остается неизменной. Под формальной причиной понимается самодостаточность способа проявления целевой причины. Иными словами, даже при полном непонимании при восприятии целевой причины, вы все равно сталкиваетесь с формальной причиной. Например, лекция на иностранном языке по неизвестной тематике может быть абсолютно скрыта по своему значению, (не заимствуется никакого бытия в возможности), но доступна форма, в которой выражено бытие в возможности. Интерпретация формальной причины производится исключительно средствами индивидуального бытия в возможности воспринимающего субъекта. Таким образом, восприятие целевой причины возможно только при наличии подобия бытия в возможности субъекта корреспондирования бытия в возможности бытию в возможности субъекта восприятия.
Наука Уголовного права специфична тем, что ее формальная причина в пределе выражения целевой причины нацелена на формирования тождества бытия в возможности практических работников. В пределе же воспроизводства и формообразования целевой причины вообще уголовно-правовая наука замкнута на самой себе и нацелена только на то, чтобы корреспондировать содержание самое себя публичной власти, государству. Положение, при котором научные взгляды приобретают форму содержания закона, считается наивысшим достижением для нас сегодня. Причем, подразумевается, что неперсонифицированный круг лиц является источником тех представлений, которые озвучивает наука, и, таким образом, мораль и нравственность как естественная форма выражения бытия в возможности неперсонифицированного круга лиц не может не быть основой уголовно-правовой политики государства, а тем более, пределом верификации научных теорий.
Эта красивая концепция разбивается о практику латентной и организованной преступности, произвола бюрократии в форме коррупции и простого наплевательского отношения к должностным обязанностям. Но в целом мы продолжаем думать, что ровным счетом ничего не происходит, что мы можем справиться с данными рядовыми проблемами уже известными методами. Мы не хотим признаться, что тот круг проблем, перед которым нас поставил сегодняшний день, выходит за пределы нашей способности справляться с данными вопросами. Мы принимаем развитие организованной преступности за проявление социальных тенденций, которые носят известный нам характер, прячемся за масками «законодателя», нестабильной экономической ситуации, российским менталитетом и пр. Нам необходимо понимать, что невозможность практики решать проблемы проистекает не из-за того, что практика не хочет учиться у теории или теория недостаточно финансируется государством и пр., а из-за того, что наша научная мысль сегодня не способна предложить практически реализуемые проекты, имеющие стратегическое значение в развитии той же борьбы с организованной преступностью, не говоря уже о выявлении масштабов ее латентности или прогнозировании развития понимания преступления на ближайшие двести – триста лет.
Формальная причина науки способна акцентировать внимание только на самой себе (следить за методикой учебного, научного процессов, подводить итоги и хвалить себя), наука шаг за шагом перестала быть воспринимаемой теми, от кого зависит практическое воплощение идей, образов в реальности. Формальная причина науки уголовного права представлена не трудами и формой бытия в возможности, которое способно оперативно реагировать на запросы дня, а персоналиями, озвучивающими осколки общенаучного в форме объективации тех или иных обезличенных временем положений.
С этой точки зрения нам необходимо сегодня всестороннее целостное исследование, начинающееся с самых основ, с фундаментальных вопросов, первым из которых является понятие преступления. Понятие не в представлении опять же целевой причины науки или формальной причины в рамках «здесь и сейчас» (по объему влияния они не сопоставимы), а анализ в рамках «здесь и сейчас», который бы разрешил вопросы теории таким образом, чтобы они уже могли быть применимы к практике, без нового скачкообразного революционного изменения последней.
Цель науки в отношении ее формальной причины – это, прежде всего, включение в свою орбиту всех звеньев бытия целевой причины. У каждого, кто имеет хоть какое-то косвенное отношение к преступлению, должно быть сознание того, что ожидаемыми от него действиями по оценке деяния должен быть материал наработанный тысячами субъектов познания, что его разум (как и материальная свобода) застрахован от ущерба ошибки. Люди держатся за те выводы, к которым якобы пришли сами, поэтому и методология научного знания должна быть такова, чтобы простой обыватель понимал значение мотивов действия тех же должностных лиц, был посвящен в то, благодаря чему именно данное деяние называется преступлением. Ему должна быть доступна формальная причина формообразования понятия преступления, как в идеальном отношении (формальная причина науки), так и в практическом (в данный момент это, к сожалению, положения УПК). Без этого мы будем сталкиваться с тем, что свое непонимание происходящего рядовой человек приписывает тому, что «все они взяточники, сволочи» и прочее. Но для того, чтобы простой человек мог разбираться в том, о чем мы говорим, сама методология познания уголовного права должна быть лишена того самодостаточного потаенного смысла, которым она сейчас обладает с точки зрения 3-х лиц «не причастных к юриспруденции».
Движущая причина. В любой парадигме движущая причина состоит, прежде всего, из субъекта реализации бытия в возможности в действительность. Само по себе бытие в возможности недоступно по восприятию, оно вообще не существует с точки зрения, допустим, 3-х лиц. Мы можем лишь догадываться (в определенной степени гарантированности) о наличии бытия мысли у кого бы то ни было, соответственно, судить и констатировать ее наличие, благодаря анализу действия субъекта, которому мы приписываем способность обладания бытием в возможности. То, благодаря чему мы можем судить о наличии мысли, есть формальная причина, она есть оформление в действии (в широком смысле, пока мы не прибегаем к людологической терминологии) мысли. Но сам субъект обладает бытием в возможности, таким образом, что оно доступно его восприятию постоянно, и степень того, насколько оно реализуемо им в действительности, может быть равно, как показателем того, что принято называть волей, а также и того, что принято называть в уголовно-правовой науке умыслом при совершении деяния, называемого преступлением. Такова краткая характеристика применительно к индивидуальному. При общественных процессах все выглядит несколько иначе. Так, в науке, количественное находит свое выражение применительно к субъектам познания, в то время как качественное может быть неизменным и единичным. Такова, например, характеристика правовой школы, где множество субъектов познания (количество), притом, что каждый человек есть некоторая субстанциональность в ее высшем проявлении, есть составляющее качества, которое – содержание учения данной школы. Соответственно, движущей причиной (тем, что реализует бытие в возможности в действительность, т.е. делает формальную причину выражением целевой) является деятельность (динамическое бытие) «количества» (ученых). Ситуация, отражаемая в данной конструкции, есть следствие необходимости человеческого в снятии противоречий мысли, человек не может обнаруживать себя в поле противоречия целевых причин при одном факте действительности. Состояние покоя для человека достигается только в том случае, если налицо однополярное соотношение: одна целевая причина (представление о…) – одна материальная (факт действительности). Только в данном случае происходит символизация (равновесие идеального и материального), а, следовательно, открывается путь к появлению навыка, когда те или иные процессы, охраняя самое себя по своим элементам, вытесняются из сознания и приобретают форму автоматического бытия, не требующего постоянного присутствия сознания и контроля, в конечном счете, любой процесс стремится в своем саморазвитии к тому, чтобы превратиться для своего носителя в навык.
Научная среда не исключение из данного правила, поэтому в науке очень широко развито стремление к однозначной детализации предмета исследования. Полярность научных точек зрения, соответственно, приветствуется только как вскрытие противоречивости самого предмета познания, но никак не автономия представлений по субъекту познания. Принцип количественности субъектов познания трансформируется в тоталитарность определенного качества (содержания бытия в возможности предмета). Применительно к Уголовному праву это нашло свое идеальное отражение в руководящей роли уголовного закона в понимании преступления. Юриспруденция в самом начале своего становления начинала «работать» с правом толкования права.[1] Право возникает, прежде всего, как стабилизированный образ бытия той или иной чувственно-конкретной ситуации, образ, который гарантируется особыми субъектами реализации, в случае отступления от которого возможно ответное чувственно- конкретное действие (ответственность). Уголовный Кодекс по своей природе является исчерпывающим перечнем образов тех деяний, которые могут быть расценены, как преступления, поняты как таковые. Помимо общеизвестных демократических моментов это свидетельствует о том, что уголовный кодекс (Особенная часть) является также познавательном пределом вообще. Соответственно, он и является тем «качеством», которое противостоит количеству (субъектам познания). Знание Уголовного кодекса превращается в своего рода органон по опознаванию того, что есть преступление. Субъект познания соотносит то, что он знает о преступлении, с тем, что есть предположительно преступление, и при совпадении бытия в возможности с действительностью происходит квалификация. Для субъекта правоприменительной деятельности – это вообще форма работы. Закон, таким образом, выполняет не просто функцию, исконно свойственную праву, но так же является когнитивной возможностью предела вообще, а это означает, что оперативное реагирование современного общества на рост преступности и на появление ее новых форм невозможно. Уголовный кодекс как законодательный акт всегда носит ретроспективный характер, направлен на борьбу с деяниями, ставшими известными, как преступления, к моменту его принятия (по крайней мере, как утверждает сегодняшняя наука, те деяния, общественная опасность которых была оценена соответствующим образом), он может называть преступлением только то, что есть преступление, исходя из его содержания. Если принимать за преступление самое основное его понимание – девиацию в той или иной мере, обладающую теми или иными признаками, то, соответственно, следует заметить, что при динамизме современных отношений, уголовному законодательству просто неизвестны те девиации, которые в дальнейшем действительно приобретут явно общественно-опасный характер, а сегодня – скрыты, как повседневно-обычные. Ученые, являясь движущей силой Науки, поддерживают и обосновывают доктринальное понимание преступления, нисколько не подвергая сомнению целостную картину понимания преступления, но, ежесекундно сомневаясь в частностях квалификации, определения, понимания, что, в принципе, так же является необходимым, но только при систематическом подвергании сомнению общих представлений, касающихся формообразования самого понятия. Ибо, именно это формообразование и есть то, благодаря чему многообразное в явлении упорядочивается определенным образом относительно субъекта восприятия. Это и есть зависимость объекта познания от активности субъекта познания, это и есть формообразование представления. При этом, конечно, понятно, что желание избежать мучительных гносеологических противоречий познания рождает потребность в чем-то стабильном, таком, как закон, но при этом необходимо помнить об ответственности, которую берет на себя каждый, кто способен утверждать то, что непосредственно будет касаться судеб людей. Именно так рождается демократия как высшая форма ответственности перед самим собой по вопросам, которые в принципе не могут контролироваться никем, кроме тебя самого. Именно поэтому целью настоящей работы является формирование такого метода познания, который позволил бы определяться в отношении понятия преступления без оглядки на практику считывания смысла буквы закона. Речь идет не об отвержении норм закона, но о том, чтобы способности разума были выше условностей, облеченных частью суверенитета государства. Не быть заложником собственных представлений – вот задача новой методологии для каждого. И, конечно же, мы не можем требовать от правоприменителя и простого обывателя принятия наших положений на веру. Именно поэтому новая методология должна быть доступна всем, чтобы могла быть та самая идеальная ситуация, при которой даже самый простой человек мог быть нашим сторонником в определении преступления, а не верующим, соблюдающим нашу точку зрения только потому, что за ней стоит сила государственного аппарата «убеждения».
Ученые первые должны осознать это и пронести знание через все сферы участников познания, ибо именно они – движущая причина науки, при том, что результат их же бытия в возможности, выраженный в форме самореализации относительно самое себя, есть часть общей предназначенности.
Материальная причина – это та самая действительность, чувственная конкретика вещи, которая воспринимается нами и посредством ассоциации идентифицируется относительно того или иного понятия, бытия в возможности.У науки материальной причиной выступает само значение, поскольку здесь парадигма замкнута на самой себе, — идет воспроизводство бытия возможности из самой возможности. Чувственное восприятие сосредоточено не только на формальной причине, но так же на чувствовании фактов, которые составляют предмет исследования. Для науки уголовного права материальная причина задана самой окружающей действительностью в форме преступления, того, что понимаемо, как преступление. И с этой точки зрения не целевая причина воплощается в действительности (материальная, как правило, соответствует целевой, так как представляет продукт реализации последней), а действительность в своей части переходит в представление о ней в форме целевой причины, которая, выраженная в определенной форме (систематизированная, т.е. формальная причина), и есть конечный продукт общей Парадигмы Науки. Эта парадигма воспринимается соответствующим субъектом и воплощается в практике стабилизации форм действительности.
Ergo:
1. Наука как целостная парадигма формирует представление о преступлении, но не реализует его в действительности, поскольку структура самой парадигмы предполагает только формообразование бытия в возможности определенного вида (научное знание);
2. Бытие в возможности преступления, формообразуемое наукой Уголовного права, не должно быть зацикленным на представлениях позитивного права о преступлении (Уголовный кодекс), иначе получается замкнутый круг, который ведет только к тому, что наука улучшает положения позитивного права, укрепляя его в своей правоте, нисколько при этом не подвергая сомнению правильность выводов в отношении универсального характера, что неминуемо рано или поздно сказывается на ситуации в общем. Сказываться это может достаточно многообразно, начиная от вселенского коррумпирования строя и заканчивая революционными преобразованиями, когда сама действительность, освободившись от влияния представлений позитивного характера, обретает свое бытие в возможности (примером может послужить революция 1917 года в России).
[1] Сравните с высказыванием известного французского мыслителя XVIII века Кондорсэ о римском сенате, присвоившем себе право толкования закона: «Сенат, эксплуатировавший уважение народа к старым учреждениям, скоро понял, что привилегия толковать законы почти равносильна праву создавать новые, и он пополнился юристами». Цит. по книге: З.М. Черниловский « Всеобщая история государства и права». М. 1995г., стр.83. Он же комментирует: «Кондорсэ справедливо замечает, что юриспруденция является единственной новой наукой, которой мы обязаны римлянам, и возникновение этой науки связано с право толкования закона», там же.
