• Прочее
•  →
• Остальные дела, не вошедшие в другие категории

 

 

(1848 — 1909)

 

1. АДВОКАТЫ НОСЯТ ОЧЕНЬ ДОРОГИЕ КОСТЮМЫ И ЧАСЫ

 

Если можно оставаться негодяем, не нарушая ни одного закона, значит, эти законы созданы негодяями для своего удобства.Закон – это забор, в котором есть только одни ворота для честных людей и множество лазеек — для бесчестных.Почему у судьи всегда такое честное лицо?

 

Татьяна Бурмистрова

Сергей Панфёров Иван Александрович Лаптев, мужчина лет тридцати, сидел за дощатым столом и старательно выводил буквы в ученической тетради в клеточку.«Главному прокурору по надзору от осужденного Лаптева Ивана Александровича» — вывел он в правом верхнем углу страницы, и, отступив несколько строк, продолжил: «Уважаемый Главный прокурор по надзору! Извините, что не знаю вашего имени отчества, и что по причине юридической неграмотности не осведомлен о последних указаниях по поводу допустимых обращений.Вначале я хотел обратиться к вам, как раньше, после моей второй судимости: «Гражданин прокурор», но потом меня одолели сомнения. Я, конечно, знаю, что «товарищей» давно отменили, а вот по поводу «граждан» ничего не слышал в связи с нахождениям в длительном запое. Однако поскольку «граждане» были еще при «товарищах», то имеются опасения, что и их тоже могли отменить. Обратился за помощью к сокамерникам. Многие считают, что «гражданин» будет правильно, но это те, кто сидит уже давно, а я заметил, что газет они не читают, и телевизора в камере у нас нет. Поэтому сомневаюсь в их осведомленности по данному вопросу. Были и другие предложения: «Ваше благородие, Ваше превосходительство, милостивый государь, сатрап…». Но лично мне больше нравится: «Ваше преподобие», предложенное Васькой Рыжим. Однако этот Васька известный балагур и приколист, и доверять ему нет никакого резону.Между тем, с некоторых пор я стал понимать, что обращение имеет важное значение для последствий. У меня из-за этих обращений вся жизнь пошла наперекосяк. Достался мне на суде молодой адвокат. Поначалу он мне понравился, шустрый такой, деловой. Ну, я же не знал, что он сыграет со мной такую злую шутку. Перед самым началом он мне говорит, что бы я обращался к суду ни как раньше «Граждане судьи», а «Ваша честь». Я, конечно, решил, что так положено по последним указаниям, и как только судья меня спросит о чем, я сразу встаю и заявляю: «Ваша честь! Так, мол, и так». А судья мне выпала – женщина – симпатичная, молодая, только очень уж строгая на вид. За весь суд ни разу не улыбнулась. Я ей рассказываю все как было, да только замечаю, что мои слова ей не нравятся, вроде и не слушает она меня, а о своем думает. Я только тогда сообразил в чем дело, когда приговор зачитали. Не понравилось судье, как я к ней обращался. Да посудите сами, разве можно к человеку, а тем более к женщине обращаться «Ваша честь»? Словно нет у этого человека ни ума, ни совести, а только честь одна голая и осталась. Вроде и не человек это вовсе, а бездушный робот, нареченный конструкторами «Честь» и ни как иначе. А что если, у этой несчастной женщины охальник какой по пьяному делу эту самую честь отнял. Ей, горемычной, забыть хочется об этом паскудном случае, а тут я два часа талдычу, как попугай «Ваша честь! Ваша честь!»… Напоминаю, можно сказать, о неприятности великой. Вот она на меня и разозлилась, да вкатила мне пять лет строгого режима. А все этот шутник адвокат виноват. Воспользовался моей юридической неграмотностью. Я, когда понял в чем дело, сразу хотел все объяснить, извиниться, но после оглашения приговора мне слова больше не дали.Поэтому, Ваше благородие, господин главный прокурор, вы уж извините меня, если, что не так. Я ведь не со зла, какого, и не насмешки ради, а только по причине моей юридической малограмотности».Иван вытер пот со лба, тяжело вздохнул, и, посмотрев на тусклую лампочку под потолком, продолжил: «Господин прокурор, взываю к вашей справедливости и милосердию»… Тут Лаптев на мгновение задумался. В голову ему пришло, показавшееся красивым и уместным выражение из какого-то фильма, и он дописал: «челом бью!». «Разберитесь в моем злополучном деле и помогите невинно осужденной жертве судебной ошибки и случайного стечения обстоятельств. Не первый раз страдаю я по причине своего природного любопытства, доставшегося мне от родителей, а особенно от бабки моей покойной Катерины Ивановны, которая всегда знала, что делается на деревне: кто из мужиков запил, кто у кого родился, и кто прошлой ночью бегал от жены к продавщице Клавке…Был грех, запил я опосля сенокосу. Сколько пил не помню, может неделю, может две…. И вот сижу я, как-то, в упомянутом мною запое в своей одинокой холостяцкой избе, и так мне стало тоскливо, что решил я включить телевизор, дабы узнать, что в мире творится, словно предчувствие какое подтолкнуло. Включаю, а там наш президент выступает. И услышал я от него, что в стране нашей многострадальной падает рождаемость, а смертность растет, и что если так дальше пойдёт, то не останется скоро на Земле людей русских. Охватила меня досада великая от такой новости. Стыдно мне стало, что в такой трудный час сижу я один, здоровый мужик, и нет у меня ни семьи, ни детей. Кто ж, думаю, будет повышать рождаемость, когда мы мужики спиваемся. И решил я твердо завязать с ентим делом, устроиться на работу, завести семью, детей, чтобы помочь родному государству. Не откладывая в долгий ящик, собрался я и пошёл в райцентр в женское общежитие, жену, значит, себе выбирать. Но поскольку время было позднее, а хулиганья нынче всякого развелось немерено, взял я для самозащиты, что под руку подвернулось. Подвернулся старый гвоздодёр дедовский, «фомка» по-нашему. Сунул я его под ватник, навесил замок на дверь, да и пошёл выполнять свой гражданский долг, к которому сам президент меня призвал. Дорога в райцентр проходила аккурат мимо сельповского магазина. Уличного освещения, сами знаете, в нашей деревне никакого. Ночь темная. Вдруг слышу от магазина шорох, какой-то. Остановился, прислушался. И, правда – шорох. Не иначе товар свежий завезли, разгружают. Дай, посмотрю. А все по причине врожденного любопытства. Другой бы прошёл мимо, и будь здоров, а я не могу – бабкины гены командуют, проклятые. Подхожу, значит, к магазину, а машины никакой с товаром не видно. Чудеса, да и только. Я к двери, а она, родная, не заперта. Толкнул ее – подалась. Внутри темно. Вхожу, а сам соображаю: «Наверно Клавка с очередным хахалем загуляла, да и забыла магазин запереть».