8.
Пусть простят нас статики и психологи познания, но мы в своих исследованиях менее всего придерживаемся так называемой формы правильного рассуждения. Позволим вспомнить себе прошлое. Это сегодня принято закрывать глаза на ту методологию, которая сопутствовала нашему прошлому в самых странных его проявлениях, но дело в том, что будущее всегда вскрывает, что умалчиваемое в настоящем, поэтому нет смысла делать вид, что мы как будто бы настолько забывчивы, что уже неграмотны по части ретроспективности своих ошибок. Мы говорим о методологии понимания преступления в годы культа личности, в годы репрессий, массовых антиправовых приговоров, как теперь принято говорить. Кто может с точностью сказать, в то время методология науки не была истинно верифицированной в пределах когнитивной сферы проверки истинности? Конечно, легче всего спрятаться за ширму идеологической зашеренности и все списать на линию партии, еще проще приписать все ошибки одному человеку, тем более тому, кто умер. Если разбавить все это спекулятивными формами познания, и выставить напоказ толпе, то можно создать видимость отсутствия преемственности в стратегии развития. Еще проще считать наш народ за быдло, которому святые огрехи истинны вообще как таковые не нужны, ибо они не по его уму и рассудку. Теория справедливого социального неравенства, довершит начатое дело.
Можно так же поместить себя в заколдованный круг познания из самого познания, и вообще в области мысли нет предела возможности человека в отношении властвования над другим человеком.
Кто в данной ситуации, в ситуации полнейшего хаоса познания, должен возглавить колонну формирования представлений о социальной действительности в будущем?
Наша точка зрения сводится к необходимости формирования на основе науки как общественной формы бытия общественного бытия в возможности, его модели с целью дальнейшего применения в действительности.
Надо попытаться хоть однажды вырваться из плена традиционной отсталости, попытаться перешагнуть предел инертности, хотя бы для того, чтобы оставить воспоминание об этом шаге для практики. Если же мы в итоге получим успех, то это вообще уже может быть зачтено как проходной билет по ту сторону повседневности и серости познания.
Это необходимо делать, как мы уже говорили, в отношении конкретно частного предмета познания, которым является преступление.
Преступления не является чем – то внесоциальным настолько, насколько оно есть социализированность в нашем представлении о социуме. Вот мы говорим, что преступление - это явление, помимо всего прочего, социальное, появляется и обнаруживает свое бытие в границах того или иного спектра понятий о социуме. Но вот вопрос, что есть социум в нашем представлении о нем и в эмпирически заданных рамках, независящих от нашего представления? Каковы пределы соотношения индивидуального, личного и биологического, внеличного, общественного? И так далее, софистически этот вопросник можно расширить до беспредельности …
Смысл наших риторических вопросов в том, чтобы показать, что каждый раз по конкретно- частному вопросу активный субъект познания (ученый) должен проходить все ступени познания ответов на весь возможной тезаурус вопросов, решение которых определяет содержание формы представления о частно – конкретном предмете познания. Это должно быть условием познания. В противном случае, мы имеем дело не с познанием, а с формой веры в те или иные персонифицированные или деперсонифицированные формы суеверия, которое может иметь конечно научную основу, и даже научную доказанность (Импре Лакатос). Существует тысячи аргументов таковой псевдонаучности, которые высмеиваются в кулуарах, но всегда почитаются на виду ристалища «истинности», начиная от ссылок на никому неизвестные места «Философии права» Гегеля, и заканчивая рангом научного звания. Собственно – критическая способность мысли не только не выявляется нашими ортодоксальными формами познания действительности, но и вообще не может быть воспринята сквозь формы познания, которыми мы обладаем. Именно мы так же будем говорить о закономерных ошибках познания, «заколдованных кругах», которые существуют сегодня в науке. Это огромные формы инертности, которые необходимо преодолевать в рамках юриспруденции, юридической науки.
Дело в том, что желаем мы того, или нет, но юриспруденции уготована участь философии - она станет властительнице дум неперсонифицированного круга лиц, именно на ее основе будет происходить познание социума.
От нас зависит каким это познание будет. Если мы сейчас не сформируем то, на основе чего можно будет гарантировать гармоничное развитие общества (правильное отношение к праву), то, в конечном счете, нам придется повторять ошибки (создавать новые казус) на основе старых традиций.
Это положение создалось в результате того, что юриспруденция постепенно включила в себя форму стабилизации мета – реальности. Постепенно то, что ранее было средством, сегодня превратилось в форму бытия, именно алгоритмы формообразования значения той или иной жизненной ситуации попали в сферу влияния права в результате понимания права как орудия и произвольности государства. Счастливая ли это случайность или злой рок, но больше нет сдерживающих мотивов поведения, которые были бы персонифицированы в четкой здравой форме, выступающей альтернативой государству, праву. Человечество, само того не замечая, заковало себя в цепь хрупкой условности, нарушение которой грозит катастрофой именно в силу хрупкости всего сооружения, всего того, что мы называем цивилизацией.
Сегодня существуют народы, которые живут в плену своей традиционности, но живут так, как это должно быть на основе их прошлого, на основе той системы опознавания мира, которую они унаследовали в массовости ощущений аффектов своей истории. Нам, нет необходимости равняться на них, по той простой причине, что мы снимаем в сфере познания только формы отражения внечувственного характера, утилизованные и кристаллизованные формами персонификации мифологии познания, нам чуждо все, и потому мы все себе чужые… если пытаемся жить по тем эталонам и правилам… но слабостью является желание закутаться в тень паутины прошлого, пускай и неудачного, но собственно – своего прошлого. История, как сумма наших представлений о минувшем, не прощает попытки повторности восприятия самое себя. Наш разум не терпит фальши высшего порядка.
Сегодня от нас требуется быть искусниками познания, мы должны из ничего, из пустот смыслов обрести форму бытия того, что является для нас полной загадкой в области критики познания.
Первое с чего мы начнем, этот путь- это преступление, но мы не думаем, что этот путь конечен, и кончаем парой – тройкой диссертационных работ и научных диспутов, это путь познания, которому необходимо предаваться на протяжении истории познания, складывающейся на основе собственно – процесса познавания.
Обратимся к конечности нашего прыжка в пустоты значения, ради чего мы должны пройти данный путь, ради чего мы должны пожертвовать временем удовольствия жизни, ради чего Вы должны дочитать данную работу?
Ради изысков литературы, обреченной в форму философского жанра беседы, или ради сокровенности, приобщение к которой формирует страсть к сплоченности и таинству идей? Будем откровенно честными с истиной, тогда она, возможно, не будет издеваться над нами.
1. Понятие преступления это сфера идеального. Идеальное всегда представлено тем, что оно отражает – вещами действительности. Вещи действительности могут быть либо реализаций идеального, т.е. быть формой бытия идеального в реальном, либо отражать форму причастности к идее. Ко вторым формам относятся такие виды бытия как Бог, истина, вечный двигатель и прочее. К первым относятся вещи, предназначение которых полностью оправдываемо представлением о них. Например, телевизор, компьютер и прочее. Причем изменение предназначения связано с индивидуальностью познания. Вы можете сидеть на телевизоре вместо стула, но только вы можете делать это, ну еще некоторая группа людей, но не все, кто имеет телевизор, имеет представление о том, что такое телевизор. Если бы это было возможным, то, соответственно, изменилось бы само представление о предназначении телевизора. Иными словами, конкретика связана с постоянной формой реализации представления о должном бытии вещи неперсонифицированным кругом лиц.
Это очень простая схема, но на ней держится пол мира.
Преступление может быть так же дуализированно по вышеприведенным основаниям. Но в отличии от «вещи» оно является формой отношения к действию. Иными словами, преступление рождено как значение процесса. Для преступника преступление форма выжить, для государства объект уничтожения в рамках понимания преступности (при всей некорректности такового отношения).
Мы можем говорить о преступлении только с позиции известности нам как субъектам познания о его предназначении (формообразование значения), то, что находится за гранью данных рамок познания для нас недосягаемо. Преступление понимаемо нами в части своего проявления как действительности. Этому учит, например, пенитенциарная преступность, этому пытались научить антропологи.
Для нас, для не преступников, преступление существует только как идеальное представление, которым мы идентифицируем часть чувственной действительности (конкретное действие). Поэтому мы в схеме предначертанности, находимся в положении пользователя телевизора, который не подозревает о том, что телевизор можно не только смотреть.
Суть данных безыскусных метаформ в том, чтобы ориентировать внимание на необходимость универсального познания преступления, потому что за ним стоит не «вещь», связанная нашими представлениям и о ней, а конкретно живой субъект познания, который в круге универсума своего значения приближается к вещам первого порядка (Бог, истина и прочее), — человек. И здесь в определении преступника мы находимся в плену архаичных традиций познания, которым свойственно формообразование представления о человеке по форме его деятельности.
Но в эпоху архаики это было эффективным инструментом потому, что человек не мог выбирать форму персонификации, социум давил на него с силой большей, чем сегодня. Сейчас формы персонификации изменились настолько, что говорить о возможности однозначного суждения по виду деятельности уже нельзя.
2.Преступление общественная форма деятельности. Провозгласив принцип индивидуализации ответственности, мы почему то считаем, что преступление, это нечто, что есть форма девиационности тому, что есть должное и полезное. Криминология говорит о таком явлении как преступность, и раскрывает его через признаки преступления, но пока мы не знаем, что есть преступление в универсуме своего проявления нет возможности говорить о понятии преступности как о том, что улучшает понятие преступления в действенном противостоянии социально- полезного социально- негативному. Та, форма бытия в действительности, которая называется нами преступлением, носит общественный характер, это форма бытия неперсонифицированного круга лиц. И это достаточно точно заметил Дзержинский. Поэтому преступление необходимо изучать как явление, но никак объект уничтожения.
Тем более это подтверждается таким явлениями как организованная преступность, профессиональная преступность и прочее. Для ее познания необходима методология, знание которой позволяло бы универсально понимать природу преступности.
Для ее создания необходимо иметь представления о когнитивных системах, но не на уровне философии, где знание одного индивидуума превращается в форму познания многих, а на правовой основе, ибо само право выступает как когнитивная возможность бытия реальности (форма познания реального). Для этого нам необходимо в уголовном кодексе формировать объективные универсальные вопросы проблематики определения преступления, а не формы познания преступления которые к тому же страдают однобокостью в отношении самое себя.
Пусть простят нас статики и психологи познания, но мы в своих исследованиях менее всего придерживаемся так называемой формы правильного рассуждения. Позволим вспомнить себе прошлое. Это сегодня принято закрывать глаза на ту методологию, которая сопутствовала нашему прошлому в самых странных его проявлениях, но дело в том, что будущее всегда вскрывает, что умалчиваемое в настоящем, поэтому нет смысла делать вид, что мы как будто бы настолько забывчивы, что уже неграмотны по части ретроспективности своих ошибок. Мы говорим о методологии понимания преступления в годы культа личности, в годы репрессий, массовых антиправовых приговоров, как теперь принято говорить. Кто может с точностью сказать, в то время методология науки не была истинно верифицированной в пределах когнитивной сферы проверки истинности? Конечно, легче всего спрятаться за ширму идеологической зашеренности и все списать на линию партии, еще проще приписать все ошибки одному человеку, тем более тому, кто умер. Если разбавить все это спекулятивными формами познания, и выставить напоказ толпе, то можно создать видимость отсутствия преемственности в стратегии развития. Еще проще считать наш народ за быдло, которому святые огрехи истинны вообще как таковые не нужны, ибо они не по его уму и рассудку. Теория справедливого социального неравенства, довершит начатое дело.
Можно так же поместить себя в заколдованный круг познания из самого познания, и вообще в области мысли нет предела возможности человека в отношении властвования над другим человеком.
Кто в данной ситуации, в ситуации полнейшего хаоса познания, должен возглавить колонну формирования представлений о социальной действительности в будущем?
Наша точка зрения сводится к необходимости формирования на основе науки как общественной формы бытия общественного бытия в возможности, его модели с целью дальнейшего применения в действительности.
Надо попытаться хоть однажды вырваться из плена традиционной отсталости, попытаться перешагнуть предел инертности, хотя бы для того, чтобы оставить воспоминание об этом шаге для практики. Если же мы в итоге получим успех, то это вообще уже может быть зачтено как проходной билет по ту сторону повседневности и серости познания.
Это необходимо делать, как мы уже говорили, в отношении конкретно частного предмета познания, которым является преступление.
Преступления не является чем – то внесоциальным настолько, насколько оно есть социализированность в нашем представлении о социуме. Вот мы говорим, что преступление - это явление, помимо всего прочего, социальное, появляется и обнаруживает свое бытие в границах того или иного спектра понятий о социуме. Но вот вопрос, что есть социум в нашем представлении о нем и в эмпирически заданных рамках, независящих от нашего представления? Каковы пределы соотношения индивидуального, личного и биологического, внеличного, общественного? И так далее, софистически этот вопросник можно расширить до беспредельности …
Смысл наших риторических вопросов в том, чтобы показать, что каждый раз по конкретно- частному вопросу активный субъект познания (ученый) должен проходить все ступени познания ответов на весь возможной тезаурус вопросов, решение которых определяет содержание формы представления о частно – конкретном предмете познания. Это должно быть условием познания. В противном случае, мы имеем дело не с познанием, а с формой веры в те или иные персонифицированные или деперсонифицированные формы суеверия, которое может иметь конечно научную основу, и даже научную доказанность (Импре Лакатос). Существует тысячи аргументов таковой псевдонаучности, которые высмеиваются в кулуарах, но всегда почитаются на виду ристалища «истинности», начиная от ссылок на никому неизвестные места «Философии права» Гегеля, и заканчивая рангом научного звания. Собственно – критическая способность мысли не только не выявляется нашими ортодоксальными формами познания действительности, но и вообще не может быть воспринята сквозь формы познания, которыми мы обладаем. Именно мы так же будем говорить о закономерных ошибках познания, «заколдованных кругах», которые существуют сегодня в науке. Это огромные формы инертности, которые необходимо преодолевать в рамках юриспруденции, юридической науки.
Дело в том, что желаем мы того, или нет, но юриспруденции уготована участь философии - она станет властительнице дум неперсонифицированного круга лиц, именно на ее основе будет происходить познание социума.
От нас зависит каким это познание будет. Если мы сейчас не сформируем то, на основе чего можно будет гарантировать гармоничное развитие общества (правильное отношение к праву), то, в конечном счете, нам придется повторять ошибки (создавать новые казус) на основе старых традиций.
Это положение создалось в результате того, что юриспруденция постепенно включила в себя форму стабилизации мета – реальности. Постепенно то, что ранее было средством, сегодня превратилось в форму бытия, именно алгоритмы формообразования значения той или иной жизненной ситуации попали в сферу влияния права в результате понимания права как орудия и произвольности государства. Счастливая ли это случайность или злой рок, но больше нет сдерживающих мотивов поведения, которые были бы персонифицированы в четкой здравой форме, выступающей альтернативой государству, праву. Человечество, само того не замечая, заковало себя в цепь хрупкой условности, нарушение которой грозит катастрофой именно в силу хрупкости всего сооружения, всего того, что мы называем цивилизацией.
Сегодня существуют народы, которые живут в плену своей традиционности, но живут так, как это должно быть на основе их прошлого, на основе той системы опознавания мира, которую они унаследовали в массовости ощущений аффектов своей истории. Нам, нет необходимости равняться на них, по той простой причине, что мы снимаем в сфере познания только формы отражения внечувственного характера, утилизованные и кристаллизованные формами персонификации мифологии познания, нам чуждо все, и потому мы все себе чужые… если пытаемся жить по тем эталонам и правилам… но слабостью является желание закутаться в тень паутины прошлого, пускай и неудачного, но собственно – своего прошлого. История, как сумма наших представлений о минувшем, не прощает попытки повторности восприятия самое себя. Наш разум не терпит фальши высшего порядка.
Сегодня от нас требуется быть искусниками познания, мы должны из ничего, из пустот смыслов обрести форму бытия того, что является для нас полной загадкой в области критики познания.
Первое с чего мы начнем, этот путь- это преступление, но мы не думаем, что этот путь конечен, и кончаем парой – тройкой диссертационных работ и научных диспутов, это путь познания, которому необходимо предаваться на протяжении истории познания, складывающейся на основе собственно – процесса познавания.
Обратимся к конечности нашего прыжка в пустоты значения, ради чего мы должны пройти данный путь, ради чего мы должны пожертвовать временем удовольствия жизни, ради чего Вы должны дочитать данную работу?
Ради изысков литературы, обреченной в форму философского жанра беседы, или ради сокровенности, приобщение к которой формирует страсть к сплоченности и таинству идей? Будем откровенно честными с истиной, тогда она, возможно, не будет издеваться над нами.
1. Понятие преступления это сфера идеального. Идеальное всегда представлено тем, что оно отражает – вещами действительности. Вещи действительности могут быть либо реализаций идеального, т.е. быть формой бытия идеального в реальном, либо отражать форму причастности к идее. Ко вторым формам относятся такие виды бытия как Бог, истина, вечный двигатель и прочее. К первым относятся вещи, предназначение которых полностью оправдываемо представлением о них. Например, телевизор, компьютер и прочее. Причем изменение предназначения связано с индивидуальностью познания. Вы можете сидеть на телевизоре вместо стула, но только вы можете делать это, ну еще некоторая группа людей, но не все, кто имеет телевизор, имеет представление о том, что такое телевизор. Если бы это было возможным, то, соответственно, изменилось бы само представление о предназначении телевизора. Иными словами, конкретика связана с постоянной формой реализации представления о должном бытии вещи неперсонифицированным кругом лиц.
Это очень простая схема, но на ней держится пол мира.
Преступление может быть так же дуализированно по вышеприведенным основаниям. Но в отличии от «вещи» оно является формой отношения к действию. Иными словами, преступление рождено как значение процесса. Для преступника преступление форма выжить, для государства объект уничтожения в рамках понимания преступности (при всей некорректности такового отношения).
Мы можем говорить о преступлении только с позиции известности нам как субъектам познания о его предназначении (формообразование значения), то, что находится за гранью данных рамок познания для нас недосягаемо. Преступление понимаемо нами в части своего проявления как действительности. Этому учит, например, пенитенциарная преступность, этому пытались научить антропологи.
Для нас, для не преступников, преступление существует только как идеальное представление, которым мы идентифицируем часть чувственной действительности (конкретное действие). Поэтому мы в схеме предначертанности, находимся в положении пользователя телевизора, который не подозревает о том, что телевизор можно не только смотреть.
Суть данных безыскусных метаформ в том, чтобы ориентировать внимание на необходимость универсального познания преступления, потому что за ним стоит не «вещь», связанная нашими представлениям и о ней, а конкретно живой субъект познания, который в круге универсума своего значения приближается к вещам первого порядка (Бог, истина и прочее), — человек. И здесь в определении преступника мы находимся в плену архаичных традиций познания, которым свойственно формообразование представления о человеке по форме его деятельности.
Но в эпоху архаики это было эффективным инструментом потому, что человек не мог выбирать форму персонификации, социум давил на него с силой большей, чем сегодня. Сейчас формы персонификации изменились настолько, что говорить о возможности однозначного суждения по виду деятельности уже нельзя.
2.Преступление общественная форма деятельности. Провозгласив принцип индивидуализации ответственности, мы почему то считаем, что преступление, это нечто, что есть форма девиационности тому, что есть должное и полезное. Криминология говорит о таком явлении как преступность, и раскрывает его через признаки преступления, но пока мы не знаем, что есть преступление в универсуме своего проявления нет возможности говорить о понятии преступности как о том, что улучшает понятие преступления в действенном противостоянии социально- полезного социально- негативному. Та, форма бытия в действительности, которая называется нами преступлением, носит общественный характер, это форма бытия неперсонифицированного круга лиц. И это достаточно точно заметил Дзержинский. Поэтому преступление необходимо изучать как явление, но никак объект уничтожения.
Тем более это подтверждается таким явлениями как организованная преступность, профессиональная преступность и прочее. Для ее познания необходима методология, знание которой позволяло бы универсально понимать природу преступности.
Для ее создания необходимо иметь представления о когнитивных системах, но не на уровне философии, где знание одного индивидуума превращается в форму познания многих, а на правовой основе, ибо само право выступает как когнитивная возможность бытия реальности (форма познания реального). Для этого нам необходимо в уголовном кодексе формировать объективные универсальные вопросы проблематики определения преступления, а не формы познания преступления которые к тому же страдают однобокостью в отношении самое себя.
