2. Вопрос возможного — всегда для нас вопрос необходимого.
Наша жизнь — это всегда необходимость познания и то, что само по себе познание от нас не зависит, это наша же участь быть узнаваемыми через наше познание, если и есть то, что может страшить нас, так это только то, что в свое время мы можем, наконец, понять и отобрать у себя эту способность не быть тем, что мы есть в антиподов тому, чем мы быть никогда по своей воле не хотели бы.
И наша тупость и наше отупление — все вестники несчастий и удач в зеркале плохонького мужа общественной деятельности. Наши мозгинастолько однородны, что вселенная захлебнется от этой дутости проблем, как это любят называть статики и психологи познания.Может быть, нам, конечно же, стоит и задуматься и остановиться и прийти к тому, что есть необходимость познания, к тому, что необходимо познавать и знать, но это только в далеком будущем и мы всегда отодвигаем от себя этот экзамен на прочность, эту необходимость доминировать над самими собой в области необходимости самое себя. Такова позиция богов и такова необходимость мысли для самое себя.
Но что значит, это в сравнении с необходимыми формами объективации, несмотря на то, что именно мы и есть то, что должно превзойти нам самим, а уже затем всем тем, кто хочет не отравиться ядом змей? Змеи всегда похожи на тех, кого они жалят, ибо сметь делает нас близнецами.
Кто такие дети, кто есть форма детенышей для нас, а кто форма необходимости для ненормального существования в отношении нормального круга вещей? Может быть, нам стоит отметиться в неопределенности познания таким образом, чтобы навсегда отвести в сторону необходимость бытия самое себя через бытие самое себя? Кому необходимо это?
Это всегда необходимость познания в отношении нереальности и поэтому нам, конечно же, приходится отмечать в области разумности только одно — только то, что может принадлежать нам и только, то, что мы можем унести с собою — свой хвост, свое движение свою мягкость в прикосновении к проблемам самого различного порядка. Но что есть змея, когда она раздражена и когда она готова ужалить? Она, прежде всего, необходимость боязни и необходимость опасения самое себя в области того, чтобы не ужалить свой собственный хвост не поймать свою собственную судьбу, но разве возможно это, разве возможны формы уверенности, которые всегда отдают необходимостью отношений к чередованию их с отравленностью познания в самом начале его осуществления?
3. Как змея сбрасывает кожу, так и нам необходимо познание нашего знания в его извращенности слов и непередаваемости смыслов различного чувствования, разного рода.
Мы осторожны, мы весьма спрятаны и совершенно ничего не видим, но очень многое слышим и чувствуем таким образом, что просто не можем позволить себе оставаться глухими. Но вид наш всегда пугает вас, вы всегда смотрите на нас так, как будто бы мы готовы вас ужалить, но на что нам жизни ваши, если цель наша то, чему обязаны жизнью вы?
Вам всегда хочется изловить нас, чтобы посадить в клетку и показывать как не стоит относиться к ближнему своему, но что вы знаете о своей смерти, что знаете о том как необходимо быть, чтобы жить в нашей шкуре вечного обновления, вечного терзания? Вы не слышите музыки отдаленного, наверное, потому что всегда слишком далеко хотели бы смотреть, но каждый раз видите нас, даже, если вы и не мыши. Может быть, придет время, когда я скажу вам в чем мудрость наша, но это время придет не в ваш век, он слишком скоротечен для того, кто не смотрит в самую глубь вещей, не живет там.
Вулканы всегда любят поговорить, перед тем, как извергнуть себя, мы всегда слышим их, но никогда не видим их, но сколько из нас готовы пожертвовать собой ради того, чтобы ощутить прелесть его горения. Нам право же совсем не за что купить место туриста в огненном в круге.
Проходит время, оно считает ритмику мгновений, мы знаем о себе не больше чем о ценности хвоста и никогда не наблюдаем за собой так пристально как вы, наверное, от того, что не знаем, когда мы заканчиваемся или когда начинаемся, мысль, знаете ли, ужасно уроворотливая штука, приходится создавать то, что может быть подобно ей во всех формах изворотливости судьбы.
Но наступает день и мы уходим, уползаем далеко вглубь самое себя, забывая о всякой видимости познания в отношении самое себя, так именно тогда мы можем сказать себе чего нет и поэтому прийти к себе так, как этого не делает никто, -тихо и спокойно. Так, что нет ни одного, кто мог бы оценить наше достояние в отношении неперсонифицированного круга жертв. Мы, в общем то, символичны и чем больше символизма для нас, тем страшнее познание наше, ибо именно оно предтеча наша и именно его боятся враги наши, принимая его за угрозу… Но не, кажется ли вам, что вы просто не приучены слушать и от того шипим мы для вас? Может быть, и мы не правы, но таков мир и этот мир создан нами и вы боитесь его, так, что не вам судить о возможностях наших. Может быть, конечно же, мы и скажем когда — нибудь вам «нет», но при таком отношении нам придется вечно путаться в числе своих жертв, пока же мы каждый раз говорим «да» вашей смерти, смерти двуногих без права полета.
4.Знаки доверия.
О том, что наша жизнь тяжела знаем только мы и только в отношении нас. Но только мы опять же знаем насколько тяжело всякий раз, говоря «мы» знать, что говоришь о себе, что собственность мироощущения есть твой иммунитет познания, живущий в тебе до тех пор, пока умирает человеческое. Вечная война, грозящая быть убийством- вот то, что исповедует сильный духом до слабости отчаяния своего могущества. Нам не узнать насколько мы ничтожны и не избежать сладости одиночества человека, мы созданы для созвездий и погибаем одиноко, но недоступно.
Как это может быть, как это случилось с нами? Да мы заложники случайности как причины необходимости, необходимости нас для себя, для всех тех, кому мыадресованы, кем будем пропитаны, учтены, зазубрены и любимы(?). Задыхаясь в оковах того, что сам создал в том, что только ты и можешь понять, как некоторого рода данность ощущений всегда понимаешь, что полезность твоя для себя самого ужасна.
Каждый день делать труднейший выбор и смеяться в лицо всему тому, что есть уже не ценность и безвременьебытия… как страшно порой мне становится перед мыслью, перед тем, что сильнее меня и движет мною, заставляя делать выводы и безупречные(?- ха!) схемы. Чертовски сложно оценить существо того, что может быть принято как данность бытия познания. Чудовищно быть заложником познания и при этом понимать отсутствие его содержательности, понимать что именно познание и есть эталон измерения всего и вся и в тебе, и вне тебя. Оно есть форма бытия тебя самого как того, что предстоит тебе сделать во имя своего познания.
Может быть, именно поэтому наше существование ограничивается бытийностью - «нельзя быть ради того, что должно быть лучшим в отношении всего остального», - что и должно быть для насобыденным. Мы живем в кругу недоверия и вечного скитания в облаках собственной радости.
Может быть, радость и есть то, что формирует наше отчаяние, так как слишком остро чувствуется конечность и необходимость завершения всего легкого и трепетного для нас. Но в целом, мы всегда остаемся на грани предвкушения, ибо даже наша жизнь есть формирование восприятия, ради которого мы готовы работать и ради чего мы должны это предвкушать. Но поверьте мне, как человеку заменимому самим собой во всех отношениях, - рано или поздно случается форма отторжения самое себя ради себя.
Тот путь синтезированности успеха и побед, ради которого мы и работаем, и живем, всегда оканчивается цепью неуверенности познавательного в отношении объекта познания. Конечность любого процесса, не имеющего отношения к творческому, – почему бы и нет? Вот то, что нами постоянно движет в отношениях с людьми, мы — то прекрасно понимаем их конечность в отношении нас. Они есть форма конечности такого порядка, при котором нет возможности продолжиться в каком бы то ни было отношении.
Может быть, это и глупо, может быть, это вполне необдуманно, но в любом случае это бесчеловечно. Нам не приходится познавать все это именно таким образом, нам приходится жить и работать с аффектами именно такого плана, именно в таком качестве, и именно в таком уровне возражения и обсуждений. И, может быть, поэтому разница социума, обнаруживающаяначало в разочарованиях усилий героев, продиктована безжалостностью тирании именно властного философа, всего того, что понимает жизнь другого какзаданную конечность, а потому именно бесценность.
Отвечать на вопросы нам поэтому всегда намного легче, чем их ставить, задавать вопросы есть легкость уныния, отвечать на них – есть очарование прагматичности знания будущего в обмен на смену массовок незнания в настоящем, пусть даже у полных идиотов. И именно поэтому мы легко приобщаемся ко всему тому, что было до нас и будет после нас в форме, лишенной личного человеческого содержания в отношении того, с кем мы собираемся вести нашу беседу. Но может быть и именно поэтому нам не стоит так много говорить о себе и быть настолько самонадеянными, ибо именно наша самонадеянность делает нас заложниками общественного строя и общественных форм разумности, как только мы начинаем разумно мыслить, мы становимся формой придатка к самое себя.
5.Почему мы живем «под»?
Почему мы жалим и убиваем все что сверху, все поверхностное? Почему мы не любим этой поверхностности? Почему нам так необходимо абсолютное отсутствие воздуха пустоты и беззаботности? Почему мы всегда слышим то, что никому не нужно и почему мы всегда готовы уловить бурю и катастрофу до того, как она пройдет через ваше поздняковое ощущение? Почему мы таковы, как есть, и почему мы дети Сатаны, почему мы можем задать себе вопрос о том почему мы такие? И почему мы можем рассмеяться, когда вид наш отравляет ваши сердца в части эстетики разумных рассуждений? Не потому ли, что мы есть дети приобщенности к тому, что есть для вас всего лишь то, на что можно опереться в повседневности вашей?
Вы ходите по тому, что есть основа нашего исследования, по тому, чем живем мы и, наверное, поэтому не ждем от вас познания, но наше знание может убить вас и вы избегаете всего, возможности узнать продукт нашего отношения к себе, вы считаете нас опасными и потому весьма настороженны в отношении любого вопроса причинности в отношении любой возможной формы данной причинности, несмотря ни на какие формы отношения к самое себя.
И может быть мы и сами как — нибудь соотнесены в самое себя с вами, но при этом нам приходится говорить о том, что нам необходимо познавать таким образом, чтобы мы могли отвратить наши взоры от всего, что есть возможного в том, что есть вы.
И может быть, конечно же, с течением времени и настает тот момент, когда мы сможем говорить к вам, но тогда вы уже есть ничто и лежите перед нами, закопанный своими родственниками… разговор к мертвецу не настолько уж приятное, занятие поверьте мне.
Какой же выход? Переводить состояние жизненности в состояние явной смертности?
Наша жизнь — это всегда необходимость познания и то, что само по себе познание от нас не зависит, это наша же участь быть узнаваемыми через наше познание, если и есть то, что может страшить нас, так это только то, что в свое время мы можем, наконец, понять и отобрать у себя эту способность не быть тем, что мы есть в антиподов тому, чем мы быть никогда по своей воле не хотели бы.
И наша тупость и наше отупление — все вестники несчастий и удач в зеркале плохонького мужа общественной деятельности. Наши мозгинастолько однородны, что вселенная захлебнется от этой дутости проблем, как это любят называть статики и психологи познания.Может быть, нам, конечно же, стоит и задуматься и остановиться и прийти к тому, что есть необходимость познания, к тому, что необходимо познавать и знать, но это только в далеком будущем и мы всегда отодвигаем от себя этот экзамен на прочность, эту необходимость доминировать над самими собой в области необходимости самое себя. Такова позиция богов и такова необходимость мысли для самое себя.
Но что значит, это в сравнении с необходимыми формами объективации, несмотря на то, что именно мы и есть то, что должно превзойти нам самим, а уже затем всем тем, кто хочет не отравиться ядом змей? Змеи всегда похожи на тех, кого они жалят, ибо сметь делает нас близнецами.
Кто такие дети, кто есть форма детенышей для нас, а кто форма необходимости для ненормального существования в отношении нормального круга вещей? Может быть, нам стоит отметиться в неопределенности познания таким образом, чтобы навсегда отвести в сторону необходимость бытия самое себя через бытие самое себя? Кому необходимо это?
Это всегда необходимость познания в отношении нереальности и поэтому нам, конечно же, приходится отмечать в области разумности только одно — только то, что может принадлежать нам и только, то, что мы можем унести с собою — свой хвост, свое движение свою мягкость в прикосновении к проблемам самого различного порядка. Но что есть змея, когда она раздражена и когда она готова ужалить? Она, прежде всего, необходимость боязни и необходимость опасения самое себя в области того, чтобы не ужалить свой собственный хвост не поймать свою собственную судьбу, но разве возможно это, разве возможны формы уверенности, которые всегда отдают необходимостью отношений к чередованию их с отравленностью познания в самом начале его осуществления?
3. Как змея сбрасывает кожу, так и нам необходимо познание нашего знания в его извращенности слов и непередаваемости смыслов различного чувствования, разного рода.
Мы осторожны, мы весьма спрятаны и совершенно ничего не видим, но очень многое слышим и чувствуем таким образом, что просто не можем позволить себе оставаться глухими. Но вид наш всегда пугает вас, вы всегда смотрите на нас так, как будто бы мы готовы вас ужалить, но на что нам жизни ваши, если цель наша то, чему обязаны жизнью вы?
Вам всегда хочется изловить нас, чтобы посадить в клетку и показывать как не стоит относиться к ближнему своему, но что вы знаете о своей смерти, что знаете о том как необходимо быть, чтобы жить в нашей шкуре вечного обновления, вечного терзания? Вы не слышите музыки отдаленного, наверное, потому что всегда слишком далеко хотели бы смотреть, но каждый раз видите нас, даже, если вы и не мыши. Может быть, придет время, когда я скажу вам в чем мудрость наша, но это время придет не в ваш век, он слишком скоротечен для того, кто не смотрит в самую глубь вещей, не живет там.
Вулканы всегда любят поговорить, перед тем, как извергнуть себя, мы всегда слышим их, но никогда не видим их, но сколько из нас готовы пожертвовать собой ради того, чтобы ощутить прелесть его горения. Нам право же совсем не за что купить место туриста в огненном в круге.
Проходит время, оно считает ритмику мгновений, мы знаем о себе не больше чем о ценности хвоста и никогда не наблюдаем за собой так пристально как вы, наверное, от того, что не знаем, когда мы заканчиваемся или когда начинаемся, мысль, знаете ли, ужасно уроворотливая штука, приходится создавать то, что может быть подобно ей во всех формах изворотливости судьбы.
Но наступает день и мы уходим, уползаем далеко вглубь самое себя, забывая о всякой видимости познания в отношении самое себя, так именно тогда мы можем сказать себе чего нет и поэтому прийти к себе так, как этого не делает никто, -тихо и спокойно. Так, что нет ни одного, кто мог бы оценить наше достояние в отношении неперсонифицированного круга жертв. Мы, в общем то, символичны и чем больше символизма для нас, тем страшнее познание наше, ибо именно оно предтеча наша и именно его боятся враги наши, принимая его за угрозу… Но не, кажется ли вам, что вы просто не приучены слушать и от того шипим мы для вас? Может быть, и мы не правы, но таков мир и этот мир создан нами и вы боитесь его, так, что не вам судить о возможностях наших. Может быть, конечно же, мы и скажем когда — нибудь вам «нет», но при таком отношении нам придется вечно путаться в числе своих жертв, пока же мы каждый раз говорим «да» вашей смерти, смерти двуногих без права полета.
4.Знаки доверия.
О том, что наша жизнь тяжела знаем только мы и только в отношении нас. Но только мы опять же знаем насколько тяжело всякий раз, говоря «мы» знать, что говоришь о себе, что собственность мироощущения есть твой иммунитет познания, живущий в тебе до тех пор, пока умирает человеческое. Вечная война, грозящая быть убийством- вот то, что исповедует сильный духом до слабости отчаяния своего могущества. Нам не узнать насколько мы ничтожны и не избежать сладости одиночества человека, мы созданы для созвездий и погибаем одиноко, но недоступно.
Как это может быть, как это случилось с нами? Да мы заложники случайности как причины необходимости, необходимости нас для себя, для всех тех, кому мыадресованы, кем будем пропитаны, учтены, зазубрены и любимы(?). Задыхаясь в оковах того, что сам создал в том, что только ты и можешь понять, как некоторого рода данность ощущений всегда понимаешь, что полезность твоя для себя самого ужасна.
Каждый день делать труднейший выбор и смеяться в лицо всему тому, что есть уже не ценность и безвременьебытия… как страшно порой мне становится перед мыслью, перед тем, что сильнее меня и движет мною, заставляя делать выводы и безупречные(?- ха!) схемы. Чертовски сложно оценить существо того, что может быть принято как данность бытия познания. Чудовищно быть заложником познания и при этом понимать отсутствие его содержательности, понимать что именно познание и есть эталон измерения всего и вся и в тебе, и вне тебя. Оно есть форма бытия тебя самого как того, что предстоит тебе сделать во имя своего познания.
Может быть, именно поэтому наше существование ограничивается бытийностью - «нельзя быть ради того, что должно быть лучшим в отношении всего остального», - что и должно быть для насобыденным. Мы живем в кругу недоверия и вечного скитания в облаках собственной радости.
Может быть, радость и есть то, что формирует наше отчаяние, так как слишком остро чувствуется конечность и необходимость завершения всего легкого и трепетного для нас. Но в целом, мы всегда остаемся на грани предвкушения, ибо даже наша жизнь есть формирование восприятия, ради которого мы готовы работать и ради чего мы должны это предвкушать. Но поверьте мне, как человеку заменимому самим собой во всех отношениях, - рано или поздно случается форма отторжения самое себя ради себя.
Тот путь синтезированности успеха и побед, ради которого мы и работаем, и живем, всегда оканчивается цепью неуверенности познавательного в отношении объекта познания. Конечность любого процесса, не имеющего отношения к творческому, – почему бы и нет? Вот то, что нами постоянно движет в отношениях с людьми, мы — то прекрасно понимаем их конечность в отношении нас. Они есть форма конечности такого порядка, при котором нет возможности продолжиться в каком бы то ни было отношении.
Может быть, это и глупо, может быть, это вполне необдуманно, но в любом случае это бесчеловечно. Нам не приходится познавать все это именно таким образом, нам приходится жить и работать с аффектами именно такого плана, именно в таком качестве, и именно в таком уровне возражения и обсуждений. И, может быть, поэтому разница социума, обнаруживающаяначало в разочарованиях усилий героев, продиктована безжалостностью тирании именно властного философа, всего того, что понимает жизнь другого какзаданную конечность, а потому именно бесценность.
Отвечать на вопросы нам поэтому всегда намного легче, чем их ставить, задавать вопросы есть легкость уныния, отвечать на них – есть очарование прагматичности знания будущего в обмен на смену массовок незнания в настоящем, пусть даже у полных идиотов. И именно поэтому мы легко приобщаемся ко всему тому, что было до нас и будет после нас в форме, лишенной личного человеческого содержания в отношении того, с кем мы собираемся вести нашу беседу. Но может быть и именно поэтому нам не стоит так много говорить о себе и быть настолько самонадеянными, ибо именно наша самонадеянность делает нас заложниками общественного строя и общественных форм разумности, как только мы начинаем разумно мыслить, мы становимся формой придатка к самое себя.
5.Почему мы живем «под»?
Почему мы жалим и убиваем все что сверху, все поверхностное? Почему мы не любим этой поверхностности? Почему нам так необходимо абсолютное отсутствие воздуха пустоты и беззаботности? Почему мы всегда слышим то, что никому не нужно и почему мы всегда готовы уловить бурю и катастрофу до того, как она пройдет через ваше поздняковое ощущение? Почему мы таковы, как есть, и почему мы дети Сатаны, почему мы можем задать себе вопрос о том почему мы такие? И почему мы можем рассмеяться, когда вид наш отравляет ваши сердца в части эстетики разумных рассуждений? Не потому ли, что мы есть дети приобщенности к тому, что есть для вас всего лишь то, на что можно опереться в повседневности вашей?
Вы ходите по тому, что есть основа нашего исследования, по тому, чем живем мы и, наверное, поэтому не ждем от вас познания, но наше знание может убить вас и вы избегаете всего, возможности узнать продукт нашего отношения к себе, вы считаете нас опасными и потому весьма настороженны в отношении любого вопроса причинности в отношении любой возможной формы данной причинности, несмотря ни на какие формы отношения к самое себя.
И может быть мы и сами как — нибудь соотнесены в самое себя с вами, но при этом нам приходится говорить о том, что нам необходимо познавать таким образом, чтобы мы могли отвратить наши взоры от всего, что есть возможного в том, что есть вы.
И может быть, конечно же, с течением времени и настает тот момент, когда мы сможем говорить к вам, но тогда вы уже есть ничто и лежите перед нами, закопанный своими родственниками… разговор к мертвецу не настолько уж приятное, занятие поверьте мне.
Какой же выход? Переводить состояние жизненности в состояние явной смертности?
