К проблеме определения сущности правосудия

Cогласно классическому пониманию, сущностью является такой набор свойств и качеств, бытие которого неизменно и служит основанием для отличия одного предмета познания от другого. В отношении мира предметов и вещей все весьма просто-: сущность познается через функциональность и весь тот тезаурус возможного использования, который не вступает в противоречие с целевым предназначением исследуемого. В отношении форм деятельности человека, не связанных с формированием материального результата, вопрос о сущности намного сложнее. Анализ приобретает структурный характер и наши представления о сущности исследуемого зависят всецело от метода исследования, который во многом определяет целевое назначение исследования.

В вопросе о сущности правосудия надо быть настолько аккуратным, насколько это возможно, как в области определения предмета исследования, так и в области методов познания.

Прежде всего, следует отметить, что правосудие не является надуманным предметом анализа. То, что называется правосудием, — было всегда с тех времен, как возникло общественное сознание. Правосудие имманентно обществу, как и власть.

В настоящее время правосудие – форма осуществления власти, согласно Шарлю Монтескье, чьи идеи так импонируют современности, правосудие – форма актуально сущего судебной власти. Правда, в современности это привело к тому, что правосудие стало формой манципации действий должностных лиц, называемых судьями, но на это никто не обращает внимания. До сих пор, в науке нет определения правосудия. Есть компиляция текста закона, дополненная теоретическими оборотами.

В самом обобщенном виде правосудие понимается как деятельность судебной власти (судов), осуществляемая от имени государства, по разрешению гражданских, административных и, уголовных и прочих дел в определенной процессуальной форме в соответствии с Конституцией и действующим законодательством РФ. Это именно определение деятельности судов. Когда мы полагаем, что мы высоко цивилизованны, и далеко отстоим от мифологии — это ошибка.

Вот такие определения – лучшее доказательство тому, что мы до сих пор находимся в плену мифологического мышления. В данном определении закреплен принцип манципации бытия. Правосудием считается то, что исходит от суда. Ссылка на процессуальную форму, законность – это ритуальность не более. Как и ссылка на то, что стороны, например, не могут в прениях ссылаться на то, что не было исследовано в рамках судебного следствия (исследования), сравните это с принципом мифологии: «существует только то, что названо» (Леви Стросс).

Что касается наших процедур процессуального права, они хоть сегодня и носят теоретизированный характер, но в сущности не отличаются от ордалий древнего права. И те и эти являются ключом к установлению положений, вынесенных из области непосредственной перцепции (виновность подсудимого), вера в них безоговорочна. Но, если ранее ордалия была формой универсального способа установления истины (понятна и судье, и простому наблюдателю), то сегодня таинство судебного производства для обывателя сравнима только с храмовыми обрядами жрецов Древнего Египта – уровень предположения, что нечто происходит.

Обычный человек лишен возможности элементарного — установить причинно-следственную связь между тем, что происходит в суде и результатом по делу. Именно поэтому суды всего мира с успехом отвергают процессуальную форму, она сама по себе ничего не гарантирует в области познания.

Пока это называется коррупцией и судебными ошибками, но история уже выходит на новый виток, где совсем не процессуальные моменты играют решающую роль в постановлении решения. Вот еще один очень интересный момент, который ускользает от исследователей судебной системы. Почему в древности не существовало судов вышестоящей инстанции? Не было понятия обжалования судебного решения. Обычным возражением является то, что инстанционность суда рождается с выделением судебной власти в отдельную ветвь власти. Но теория государства и права достаточно давно убедительно доказала, что власти всегда были присущи три функции: законодательная, исполнительная и судебная.

Более того, разделение властей, это просто разделение трудовой функции власти, не более. Думается, дело в другом, ранее правосудие обеспечивало снятие социального противоречия в области действительного, по результату отправления правосудия снималась социальная напряженность, соответственно, и не было необходимости в подтверждении решения суда. К слову сказать, что только с гуманизацией представлений о наказании, появляется и инстанционность судов (и наоборот).

Отмена смертной казни и тюремного заключения по подавляющему большинству деликтов приводит к тому, что каждый не казненный и не направленный на принудительные работы в заключении, является носителем позиции отличной от мнения суда, выраженного в решении. Он является формой жизни социального противоречия. Так как первейшей формой принуждения для власти является убеждение, создается та самая инстанционность, которую мы имеем сегодня.

Вопросы «заматываются» судебной системой, превращая человека в сутяжника, лишая проблему актуальности (устраняя саму причину социального противоречия, называемого «делом»). С этим же связан рост «посредников» от правосудия (адвокаты, юристы). Постепенно функция последних превращается в функцию толкователей закона в частном порядке, психотерапевта и прочее. Причины такой ситуации не в гуманности общества.

Смертную казнь и телесные наказания отменили не потому, что в XVIII веке внезапно поверили и восприняли идеи Великих Французских Просветителей. Дело в том, что в это время не искалеченный человек стал источником дохода для общества. Ранее телесные наказания не влияли на производительность труда и на способность граждан служить обществу, но с появлением мануфактур, развитием грамотности, ростом рабочих мест, требующих квалифицированных служащих (у которых не покалечены руки и ноги, присутствует язык), тело перестает быть объектом наказания.

Правда, ХХ век показал, что человек изобретательнее истории (развитие промышленности в СССР руками миллионов ЗК). Анализируя исторические примеры в их единстве, необходимо приходишь к выводу, что сущностью правосудия является подтверждение полномочий политической власти. Но это тоже слишком политизированный вывод для того, чтобы быть правдой. Необходимо помнить, что правосудие изначально, как и власть, носили сакральный характер.

Правосудие было основано не на доверии (какое же может быть доверие к власти), а на вере. Вера как область бессознательного принципиально отличается и даже противостоит доверию, которое является продуктом сознательной деятельности человека, основанной на знании, познании. Изначально правосудие получило свой мандат от Бога. Право судить принадлежало Богу и его представителям вплоть до реорганизации реальных институтов монархии. При всей этой архаичности, наши предшественники прекрасно разбирались в предельности компетенции правосудия.

Государство сравнительно недавно присвоило себе универсальность правосудия, лишив рядового человека форм снятия социальных противоречий. Ранее поединок был прекрасной формой осуществления правосудия в отсутствии представителя государства. Так называемый Суд Божий, дуэль, поединок, исполнял функции правосудия четко, справедливо (ибо справедливость как конечность ковалась в его процессе), не требовал содержания и подчинялся четко установленным правилам, являясь при этом публичным институтом общества.

С признанием дуэли варварством, дикостью, по замыслу реформаторов, поединок и состязательность должны были в полной мере обрести себя в зале суда, что и отразилось в процессуальном законодательстве. До сих пор состязательность и формальное равноправие составляют основу судопроизводства в большинстве медиатизированных стран мира. Правда, социальные противоречия в обществе только усилились. Существует концепция, согласно которой баланс сил в обществе составляет такое единое целое, что, отнимая что–то у общества, у гражданина, государство должно предоставлять взамен систему, если не лучшего, то качественно аналогичного порядка. Государство за последние 150 лет отобрало у граждан самостоятельность в решении вопросов, которые на протяжении предыдущих 20–40 тысяч лет составляли исключительную компетенцию частной воли. При этом подразумевается, что система снятия противоречий, предложенная государством взамен настольно совершенна, что необходимость в старых институтах отпала.

Так, сегодня есть форма преступления, которая называется самоуправство, эпизодический анализ с точки зрения здравого смысла на основе только нашей ст. 330 УК РФ не может не вызвать удивления; проще было бы сразу написать, что любое деяние не подпадающее под остальные признаки преступления, предусмотренные статьями Особенной части УК может быть признано преступлением.

Думается, правоприменительная практика не поменялась бы. Всматриваясь в генезис правосудия, отметим, что последнее всегда является внешней функцией власти, направленной к тем, кто властью не является. Вершить суд, так же как и выступать перед народом – это всегда вторичные функции, они не обеспечивают самобытие власти. Сегодня ситуация мало изменилась. До сих пор основа управления государством, основа бытия власти недоступна рядовому гражданину, да и организованно объединенной массе граждан тоже. Государство, как и тысячи лет назад – тайное для своего народа. Работа же отдельных органов государства вообще в своей сути не может быть никогда публичной, или доступной для познания.

Суд же и правосудие призваны быть максимально доступными гражданам. В самой этой концепции Нового времени заложено противоречие, государственная власть (как бы нам не нравились легисты, но здесь они правы) без таинства невозможна. Извлекая суды на свет публичности, постоянной деятельности на профессиональной основе, предписывая им быть доступными, реформаторы XVII-XVIII века не задумывались о компенсационных механизмах. Именно поэтому в этот период времени судебная власть обрастает тайными ритуалами, защищающими ее от тех, кому она должна быть доступна.

Появляются парики, мантии, высокие кресла, помпезные здания, регламенты судебного заседания, форма обращения к суду, метаморфозы «адвокат — защитник», «прокурор — государственный обвинитель», «судья(и) — суд», «прохожий — присяжный» и прочее. Правосудие становится особой сферой реальности, так компенсируются несвойственные функции этой власти. При этом, утратив таинство и компенсировав данную потерю ритуальностью, правосудие стало очевидной жертвой реформы. От него по-прежнему требовали тех же результатов, что и ранее — спокойствия граждан, формирование представления о справедливости реальной власти. При этом ранее, когда судебная функция органически сочеталась с исполнительной и законодательной, отгородившись от народа и его представителей всем тем, что составляло силу государства, отправление правосудия носило естественный характер, согласованный в предельности организации государства вообще, а точнее власти.

Существовала четкая система координат, понятная и простая, равная по силе своей обязательности для всех, кто ниже того, кто и есть государство и власть (Людовик XV «Государство – это я»), представитель Бога, хозяин жизни и смерти. С выделением судебной ветви власти, понадобился четкий ориентир, инструкция для действий (власть беспомощна без приказов). По мысли Великих Просветителей им должен был стать закон.

Девизы того времени – мы должны стать рабами закона, если желаем стать свободными (Гегель); подчиняйся не власти, а закону, уважай не власть, а закон (Джон Локк). В настоящее время иначе как злую шутку или диверсию мирового масштаба, по моему мнению, расценивать это нельзя. Дело в том, что то, что в то время понималось под законом и то, что является законом сегодня совершенно разные вещи. Закон был следствием многолетнего развития, синкретичным соединением традиции прошлого в целесообразности жизни настоящего. Это было то, что сегодня называется Правом.

Люди рождались и умирали, поколения сменяли друг друга – закон был неизменным. Средняя продолжительность жизни закона в то время -150 – 300 лет, при средней продолжительности жизни человека 35- 45 лет. Великие Просветители более всего боялись, что повторится история Римского сената, и пытались защитить закон от узурпаторства персонифицированного круга лиц, обладающих верховной властью. Предмет регулирования закона в то время коренным образом отличался от нашего времени.

Это только сегодня, полсотни лет назад придумали, что право и мораль не совпадающие понятия, и право мораль регулировать не может (весьма удобно!). Но история говорит как раз таки об обратном, везде, где появлялась новая мораль, в особенности новая в том смысле как ее понимал Фридрих Ницше, государство стремилось подчинить ее закону, сделать ее новым законом. Не будет открытием и тот факт, что общее количество законов страны умещалось в 2-х полках библиотеки. Закон выступал квинтэссенцией важнейших положений общества, представляя собой идеальное бытие данного общества, бытие в возможности, лишенное противоречий и коллизий, выверенное столетиями практики, и потому тотальное для сознания, каждого, кто приобщался к нему.

Сегодня от закона в этом отношении не осталось ничего. Единственный закон, который мог бы сравниться с законодательством того уровня, это конституция (учитывая ее жесткий характер), но ей никогда не приобрести ту степень детализации, которую имело рядовое законодательство прошлого. Поставить суд на страже закона в то время было вполне разумным шагом. Суд стал священнослужителем божественного права. Судья стал не случайно доверенным лицом правителя, которому было временно поручено рассудить и установить, а хранителем знания о законе, человеком, посвятившим жизнь закону (отсюда пожизненное назначение судей и наследование судейского места). В то время быть судьей и быть ученым означало одно и тоже. Суд не олицетворял закон, а охранял его от внешних и внутренних девиаций.

Естественно, что Великие реформаторы не представляли себе другого правосудия, да и можно ли было в век разумного и прекрасного, в век веры в Разум, в век прикосновения к сокровенным тайнам природы, представить себе иное? Свобода, равенство, братство… Однако с развитием техники, представлений человека о своих возможностях и, в особенности роста представления власти о своих, ситуация изменилась. Мы не будем подробно останавливаться на всех изменениях, рекомендуем для полного углубления в данную тему работу талантливого историка Освальда Шпенглера «Закат Европы», отметим лишь, что закон перестал быть вечным (ведь ни одна вечность не длится дольше жизни человека), решение суда бесспорным, справедливость имманентностью правосудия, а правосудие формой снятия социальных противоречий.

В итоге мы имеем систему организации общества, в которой невозможно достижение однозначности суждения по основополагающим вопросам социального общежития. Бытие социума определяется столь сиюминутно, бытие власти настолько скоротечно, задачи настолько близоруки, что приходится констатировать, что принцип проживай каждый день как последний является самым актуальным и действенным для современного Homo novus. Казалось бы теория и страхи повседневности. Но с отсутствием правосудия связаны такие социальные проблемы как терроризм, коррупция, организованная преступность. Точнее сказать, отсутствие понимания сущности правосудия.

Сущность организации общества — хаос, отдельные элементы которого в свое время были организованы как система и приняты как система бытия в социуме, понятие естественности не задано a priori, то что кажется человеку естественным и подлинно личным, есть продукт коллективного общежития на протяжении сотен тысяч лет его предков, объединенных в группу под названием нация, народ, государство и прочее (Карл Юнг, Эрик Берн). Вряд ли за последние 150 - 200 лет основы бытия поменялись в диаметрально- противоположную сторону. Людям по-прежнему необходима убежденность, вера, уверенность, спокойствие и безопасность. Человек не может существовать в условиях многозначности, это состояние страха и сомнения, состояние дикой природы, от которой люди отгораживались на протяжении всего своего существования.

Понимание того, что правосудие однозначно детализирует реальность, структурируя ее значение является первым шагом на пути познания его сущности. В результате суда должно произойти снятие неоднозначности и неопределенности по поводу исследуемого вопроса. Решение как продукт такой формы работы, при которой опровергаются все возможные противоречия от кого бы они не исходили, а сознание индивидуумов приводится в соответствие с той областью представлений, которые являются определяющими в настоящее время. Сила власти не в том, что за ней стоят тюрьмы, полиция и весь аппарат принуждения, Толейран был прав, когда сказал Наполеону «Сир, штыки годятся для чего угодно, кроме одного – на них нельзя усидеть».

И сила суда не в том, что это мостик либо в тюрьму, либо на свободу, сила суда в том, что суд должен быть прав не потому, что он прав, а потому, что он суд. Правосудие как форма структурирования и организации социальной материи, как форма однозначности познания и понимания реального. Необходимо ли говорить о том, что судья, в производстве которого находится порядка шести дел ежемесячно, в качестве инструментария порядка тысячи нормативно-правовых актов самого различного содержания, порой противоречащих друг другу, и при этом никаких ритуалов (парики, мантия, помпезность) и прочее и прочее, ex officio даже, если он всей душой желает достичь цели правосудия, не способен этого сделать?

Такое правосудие вызывает раздражение, озлобленность, безверие, правовой нигилизм. Такое правосудие не способно стабилизировать социальные отношения, оно может только усиливать противоречия, и укреплять веру тех, кто их отстаивает. Суд уже давно не владеет умами, суд уже давно не заставляет приходить к истине, суд даже перестал выражать закон, потому что закон не отражает запросов действительного, более не выступает регулятором социума, и тем более формой хранения накопленного знания. Как результат (природа не терпит пустоты) общество саморегулируется, обретая стабилизацию в ритуалах и отношениях, которые сегодня называются коррупцией и организованной преступностью. Т

е, кто занимается террористической деятельностью не злодеи от природы и не выродки от рождения, это люди, существующие в той области социума, которая произведена современной организацией цивилизации. В той степени, в какой нам непонятны их мотивы и образ жизни, в такой же степени им неясны мы и наши ценности. Вряд ли кто-то бы стал бросать бомбу в царя в начале XX века в России, если бы имел возможность через судебное решение повлиять на режим в стране. Вряд ли бы кто-то захотел повлиять на режим в стране через суд, если бы изначально был согласен во всем с режимом, будучи убежден в этом практикой судебной власти.

Справедливое судебное решение- доказательство правоты власти, когда в суде снимаются противоречия в области представлений о предмете, власть доказывает свою правоту гражданину, убеждая последнего. Но есть и другой путь, зачем тратиться на компетентных судей, на познание основ функционирования общества, на разумность законодателя, легче превратить граждан в рабов, сведя функции суда к «проставлению печати». Определенное время эта система может функционировать достаточно успешно, так как у людей коллективно развита вера в суд (для изменения сознания масс необходимы не годы, а столетия), и антипатия к привлекаемым к суду. Правда расплата за такие фокусы ужасна — революции, мятежи, все тот же глобальный террор, но современных правителей на 4 года это мало волнует. В этом отношении уровень ответственности монарха, пребывающего у власти пожизненно и передающего правление кровным родственникам выше на порядок.

Самое страшное, что сегодня на основе того понимания правосудия, которое мы приняли на вооружение, и которое претворяем в жизнь, пытаясь копировать копию без оригинала, будущее государственности в ее классическом понимании видится в весьма мрачном свете. Сущность правосудия необходимо определять не из субъектов (движущая причина), формы деятельности (формальная причина), а из соответствия целевой причины (в данном случае то, ради чего осуществляется правосудие, сегодня тождественно пониманию законности) и результата (материальная причина). Именно согласованность и последовательность 4-х причин бытия, образующих парадигму бытия явления (Стагирит, «Метафизика», книга IX) позволяют определить сущность явления.

С учетом того, что сегодня целевая и материальная причина не составляют парадигму правосудия, осуществляемого судьями от имени государства, следует отметить, что данная парадигма смещается в сферу недоступную воздействию государственной власти (коррупция, организованная преступность). Соответственно, определить сущность правосудия, исходя из эмпирических данных, не представляется возможным. В то же время борьба с коррупцией и организованной преступностью является в таких условиях бессмысленной, так как данные явления составляют формы, де факто, включенные в аппарат государственного управления. Необходимо изменение онтологических основ организации социума, чтобы, определяя сущность правосудия можно было оставаться в правовом поле. Таким образом, проблематика дефиниции сущности правосудия находится за пределами формально-юридического подхода и требует комплексного исследования, на основе универсальных методов познания, позволяющих рассматривать данную проблему в динамике ее развития.

Думается, это позволит в дальнейшем создать такую систему мониторинга соответствия деятельности судов их предназначению, которая позволит избежать трансформации организованной преступности в публично организованное государственно – подобное образование, а в дальнейшем и прийти на смену государству.