Суд кассационной инстанции отменил обвинительный приговор, указал на грубые нарушения, необходимость их устранения. Однако указания кассационной инстанции оказались необязательными для нижестоящих судов при новом рассмотрении дела

О вводной части и некоторых промежуточных результатах этого дела я уже писал здесь: Возвращение судом дела прокурору по собственной инициативе после отказа в удовлетворении ходатайства защиты и здесь: Уголовное дело, возвращенное судом прокурору на основании ст. 237 УПК РФ, в обход прокурора попало сразу начальнику СО

Коротко о сути дела: мой Доверитель был привлечен к уголовной ответственности и обвинен по признакам преступления, предусмотренного ч.3 ст. 159 УК РФ, мошенничество, совершенное в составе группы лиц по предварительному сговору в особо крупном размере.

Судом первой инстанции, первоначально поданное мной ходатайство о возвращении дела прокурору в порядке ст. 237 УПК РФ было оставлено без удовлетворения, после нескольких судебных заседаний, уже по собственной инициативе, дело было возвращено прокурору, с указанием на то, что в данном случае обвинительное заключение содержит формулировки, которые позволяют предположить и более тяжкий состав, предусмотренный ч. 4 ст. 159, т.е. в составе организованной группы.

Прокурор не согласился с этим постановлением, обжаловал его в апелляционном порядке, при этом в своем апелляционном представлении привел ссылки на судебные акты на уровне Верховного Суда, выявившие признаки организованной группы, применительно к ч.4 ст. 159 УК РФ,  утверждал об отсутствии в данном деле доказательств наличия признаков «организованной группы» и, соответственно, об отсутствии оснований для возвращения дела прокурору. Защитник второго подсудимого, оказывавший в суде активную помощь государственному обвинителю, также обжаловал постановление суда по сходным основаниям.

Суд апелляционной инстанции к доводам прокурора не прислушался, «засилил» постановление суда первой инстанции, после чего дело, в обход прокурора (с процессуальной точки зрения) попало в следствие, которое переформулировало ранее составленное обвинительное заключение, добавив туда формулировку из постановления суда относительно ч.4 ст. 159 УК РФ.

Прокурор, не читая, утвердил пересоставленное обвинительное заключение и передал дело в суд.

При повторном рассмотрении дела судом ситуация с рассмотрением моего ходатайства о возвращении дела прокурору повторилась. Поскольку основания для возвращения, с моей точки зрения, не отпали, я ходатайство о возвращении дела прокурору заявил непосредственно в начале судебного следствия.

Судья в удовлетворении ходатайства отказала, однако после нескольких заседаний, включая допрос представителя потерпевшего, уже по своей инициативе вернула дело прокурору, с указанием на некорректные расчеты периода совершения преступления конкретными участниками, а также на некорректный расчет размера причиненного вреда.

Дело, по аналогичной схеме, без какого-либо прокурорского постановления попало в следствие, где было в очередной раз пересоставлено обвинительное заключение по той же ч.4 ст. 159 УК РФ и, в очередной раз передано в суд.

При передаче дела очередной судье, она сначала приняла к производству, провела пару заседаний, а затем, совершенно неожиданно для всех, взяла самоотвод. Основание она придумала, более чем нетривиальное, в своем постановлении указала, что является родственником одного из свидетелей обвинения. Оно бы все и ничего, и не вызывало бы сомнений в искренности её устремлений, если бы у избранного ей свидетеля фамилия была бы либо схожая с её фамилией, либо была настолько банальна, что с первого прочтения в списке свидетелей обвинения, приложенного к обвинительному заключению, с ходу и не сообразишь, что это родственник. Ну, может быть, какой-нибудь – Иванов, Петров, Николаев или, на худой конец – Сидоров. Но тут был финт похлеще, фамилия «избранного» свидетеля была – Мартинес-Телетеа. Я подумал, что, если бы у меня был родственник с такой неординарной фамилией, я, наверное, бы угадал его с первого прочтения.

Почему столько внимания этому скромному эпизоду? Я полагаю, что судья попросту «слилась» из процесса, не особо и заморачиваясь в выборе варианта, а «притянула за уши» первый пришедший на ум вариант.

Новая судья, которой дело было передано после неожиданного «слива», с ходу весьма впечатлила всех участников процесса со стороны защиты, заявив еще до начала разбирательства, что «вам очень повезло, вам досталась самая квалифицированная и добросовестная судья в этом районном суде и пока она не прочитает все материалы и не разберется во всех нюансах, никакого итогового решения по делу она не вынесет».

Слышать подобные речи было странно, но на квалифицированное разбирательство по делу надеяться все же хотелось.

Начальный этап судебного следствия отчасти подтверждал вводную «презентацию». Однако, не долго музыка играла…

Примерно через две недели после начала разбирательства первоначальный настрой судьи явно развернулся на прямо противоположный, посыпались откровенные нарушения процесса и прав участников процесса, прежде всего, конечно, права на защиту. Вынужден был неоднократно заявлять возражения против действий председательствующего и после совершенно вопиющих нарушений процесса, пришлось заявить отвод. В удовлетворении отвода ожидаемо было отказано и нарушения продолжились.

В завершении процесса, уже на рассчитывая на какой-либо положительный исход, запросил все протоколы судебных заседаний, в последнем заседании просил предоставить время для подготовки к выступлению в прениях с учетом содержания всех протоколов и результатов рассмотрения наших ходатайств в этом последнем заседании, на мой взгляд весьма значимых и в удовлетворении которых было немотивированно отказано.

В предоставлении времени на подготовку к выступлению в прениях было отказано, пришлось ориентироваться на ходу и обходиться без письменного текста заявления. В материалы дела в итоге попало только то, что секретарь успела записать в протокол с голоса.

В итоге, сообщнику, оформившему явку, признавшему вину и частично возместившему вред – два года условно, моему подзащитному – три года лишения реального. Взяли под стражу в зале суда.

Сказать, что я был в шоке от такого решения, ничего не сказать. У меня было стойкое ощущение, что мой подзащитный получил срок не за собственные деяния, а ровно за мою несговорчивую позицию в суде. Размышления не из легких. Что лучше – проявить принципиальность до конца и в результате получить реальный срок для подзащитного либо «наступить на горло…»?

Необходимость подачи апелляционной жалобы ни у кого из участников никаких сомнений не вызывала. Результат работы «Мосгорштампа» не позволил пересмотреть мое крайне скептическое отношение к нему. Апелляция ожидаемо «засилила» приговор первой инстанции. Мой подзащитный отбывал срок в СИЗО и участвовал в заседаниях через систему ВКС.

Сверх всякого ожидания порадовала кассация. Не только отменила приговор, но выдала такие формулировки определения, что дальнейшее движение процесса не должно было вызывать сомнений… на первый взгляд.

Особенно меня впечатлила фраза о том, что суд апелляционной инстанции может устранить все указанные нарушения в рамках собственной компетенции, прямо предусмотренной УПК.

Учитывая, что кассацией отмечены были весьма существенные нарушения, вплоть до отсутствия доказательств, подтверждающих наличие признаков организованной группы, но также и то, что причастность моего подзащитного фактически не доказана, в результате недоработок в том числе на уровне предварительного следствия, результатом устранения на уровне апелляции, по моим представлениям, могло быть только безусловное оправдание.

Однако, апелляция оказалась выше предписания закона об обязательности постановления кассационной инстанции. Рассмотрение откладывалось трижды, что само по себе – весьма нечастое явление.

Первый раз я даже отнесся с «пониманием» после того, как председательствующий в судейском составе судья кулуарно мне поведал: «Только позавчера получил материалы, не успел еще прочитать».

Второй раз отложили, «успокоив», типа – не волнуйтесь – следующий раз все решим, даже не сомневайтесь.

Третий раз не стали даже дожидаться до назначенного срока, секретарь позвонил накануне по телефону, сказал, что заседания не будет и можно не приезжать. На мой возмущенный вопль: «Доколе?», он смущенно спросил, а он то тут причем, он просто транслирует принято решение. Пришлось согласиться, что он то тут конечно, не причем. Все бы ничего, но для моего подзащитного подходил уже год реальной «отсидки», причем по моему глубокому и вполне обоснованному убеждению, ни за что, буквально.

При оглашении определения апелляционной инстанции стало понятно, что вопреки позиции кассационной инстанции, апелляционный состав не взял на себя ответственность за принятие законного и обоснованного решения по делу и благополучно переложил ответственность за принятие итогового решения на суд первой инстанции.

И опять мы в суде первой инстанции, уже пятый судья и четвертый процесс с начала.

Мое вступительное слово с призывом не затягивая процесс, выполнить обязательные для всех участников процесса рекомендации суда кассационной инстанции, были решительно отвергнуты – мы не можем принять итоговое решение без исследования доказательств.

Четвертый круг близился к завершению.

«Исследование» доказательств на этот раз свелось к перелистыванию гособвинителем описей томов дела в рамках двух заседаний и зачитывание еле внятной скороговоркой реквизитов части документов. Мои попытки обратить внимание участников на значимое (с моей точки зрения) содержание отдельных документов, решительно пресекались председательствующим – вы даете оценку доказательствам, а мы еще на этапе исследования.

Мои возражения против действий председательствующего трижды встречались вопросом (с нескрываемой надеждой в голосе): «Вы заявляете мне отвод?». Приходилось трижды разочаровывать: «Что Вы, я лишь обращаю внимание на очевидные грубые нарушения ведения процесса».

Дважды разочаровал председательствующего на его вопросы: «Вы заявляете ходатайство о возвращении дела прокурору?». «Нет, что Вы, я лишь обращаю внимание на невыполнение требований ст. 220 УПК РФ».

Когда же грубейшие нарушения начали очевидно зашкаливать, отвод пришлось заявить, в результате получили ожидаемый отказ.

Ходатайство о возвращении дела прокурору пришлось заявить. Председательствующий не сразу решился нас послать, взял перерыв.

В возвращении прокурору было отказано. При этом постановление суда было еще менее мотивированное чем все предшествующие.

В заключительном выступлении в прениях начал с того, что еще раз напомнил об обязательности в силу закона указаний суда кассационной инстанции, акцентировал внимание на обстоятельствах, свидетельствующих о недоказанности самой причастности моего подзащитного к инкриминируемому деянию, об имеющейся в деле письменной позиции государственного обвинителя об отсутствии доказательств, подтверждающих наличие признаков организованной группы, т.е. фактически об отсутствии состава… Всё не впрок.

Обвинительный приговор, условный срок, который был подсчитан с учетом срока, отбытого в СИЗО таким образом, что наказание суд посчитал отбытым и освободил от исполнения наказания. Второй подсудимый также получил тот же условный срок, что и по итогам предшествующего процесса, да с ограничениями.

Очередной поход в «Мосгорштамп» увенчался очередным «засиливанием» очевидно незаконного приговора и опять никого не впечатлили мои рассуждения на тему, что закон нужно выполнять, а кассационную инстанцию игнорировать неправильно.

Готовимся к кассационному обжалованию, где планирую акцентировать внимание очередной коллегии УС, что позиция этой безусловно уважаемой инстанции на предшествующем «круге» была очевидно проигнорирована апелляцией, потом судом первой инстанции, потом опять же апелляцией и так, в итоге, уже три раза.

Единственное утешение в этой печальной истории, что подзащитный на свободе, трудоустроился на прежнем месте работы, где его знают и ценят как специалиста, и безо всяких ограничений (как его «подельник»).

Как показывает данный конкретный пример, даже получение на уровне кассации вполне обоснованной и хорошо прописанной в определении позиции, мы не получаем гарантии положительного пересмотра незаконного обвинительного приговора.

«Бодание с дубом» продолжается.