Уважаемые коллеги!
Проблемы достаточности обоснования следователями направляемых в суды ходатайств о заключении обвиняемых под стражу и о продлении сроков содержания под стражей не раз обсуждались на Праворубе, в СМИ, в решениях Верховного Суда РФ. Однако вопрос остается актуальным, поскольку критерии оценки судом обоснованности заявленных ходатайств и достаточности представленных в их обоснование материалов разнятся не только по регионам нашей необъятной Родины, но и по судам одного субъекта федерации.
Мы уже стали привыкать к тому, что предусмотренные ч. 1 ст. 97 и ч.1 ст. 108 УПК РФ основания для избрания меры пресечения в виде заключения под стражу представляются следователем суду, мягко говоря, не достаточно аргументировано, зачастую носят гипотетический характер. Практика развивается таким образом: материалы следователей все тоньше, а решения об удовлетворении их ходатайств об избрании в отношении обвиняемых меры пресечения в виде заключения под стражу принимаются судами все легче. Надо сказать, что отдельные следователи все же стараются обосновать свои ходатайства представленными в суд материалами – показаниями свидетелей и потерпевших о «возможном» оказании давления на них со стороны обвиняемого, документами о наличии у последнего намерения покинуть родные края и т.д.
Однако, в уходящем году я столкнулся с вопиющими, с моей точки зрения, случаями необоснованного удовлетворения ходатайств следователя судьями одного из районных судов Санкт-Петербурга.
Свои решения о заключении обвиняемого под стражу и в дальнейшем о продлении срока этой меры пресечения суд неизменно обосновывал представленными следователем материалами, а именно конкретными протоколами допросов потерпевшего и свидетеля. Проблема в том, и на это неоднократно обращалось внимание суда, что представленные следователем копии протоколов допросов не содержали никакой информации не только о необходимости избрания в отношении обвиняемого меры пресечения, но даже о его причастности к инкриминированным деяниям! Например, в протоколе допроса потерпевшего описано лишь событие преступления, а причастные к нему лица не установлены: потерпевший сообщил следователю, что не знаком с напавшими на него людьми, описал внешность только одного из них, и это описание совершенно не соответствовало внешности обвиняемого. Что касается протокола допроса свидетеля, на который также сослался суд при обосновании заключения обвиняемого под стражу, то в его тексте вообще отсутствовали сведения о событии преступления, а были описаны взаимоотношения свидетеля и обвиняемого задолго до этого события.
Но самое интересное в этой истории заключается в новой практике представления следователем в суд материалов, обосновывающих его ходатайство. Новелла состоит в том, что вместо копий протоколов конкретных следственных действий следователь приобщил к материалам лишь их титульные листы, на которых указано название следственного действия, время и место его производства, данные участвовавших лиц. То есть суд не имел возможности ознакомиться с содержанием протоколов следственных действий. Однако, несмотря на мои заявления о том, что при таких обстоятельствах суд не может дать оценку представленным «доказательствам», а значит и проверить обоснованность заявленного следователем ходатайства, решения были приняты не в нашу пользу.
Обосновывая свои решения, суд сослался, в том числе, на тайну следствия(!), выразив мнение о том, что следователь вправе ограничивать участников уголовного судопроизводства в информации о данных расследования.
При апелляционном обжаловании решений суда я неоднократно указывал на то, что действия судьи не соответствуют основным принципам уголовного судопроизводства, что забота о тайне следствия вовсе не входит в полномочия суда, что существует специальный порядок для сохранения в тайне данных следствия, который применен не был, что суд не может принять решения на основании материалов, содержание которых ему не известно, и т.д. и т.п.
Апелляционные жалобы оставлены без удовлетворения.
Вот такая у нас практика, коллеги! При такой тенденции можно предположить, что вскоре следователи вовсе перестанут направлять в суды материалы в обоснование своих ходатайств, а решения о заключении обвиняемых под стражу будут приниматься судами автоматически. Тем более, что нам пророчат всеобщую автоматизацию и компьютеризацию. Остается лишь вопрос роли суда в нашем больном уголовном процессе.
P.S.: замечу, что через девять месяцев «напряженного» следствия квалификацию содеянного моим доверителем изменили с «атомных» и особо тяжких п.п. «а», «в», «г» ч. 2 ст. 126, п. «б» ч. 4 ст. 162, п. «б» ч. 3
ст. 163 УК РФ на «безобидную» часть 1 ст. 175 УК РФ, он был освобожден из-под стражи, а уголовное преследование в отношении него прекращено.