Найти юриста / адвоката / эксперта
Заканчивается одно их самых тяжелых дел. Сегодня было оглашение приговора.
Запомнилась картина у зала суда: обвинитель вышел встречать «своих» свидетелей. «Вы кто?» — спрашивает он у подходящих людей. «Я опер такой-то», «Я эксперт», «Я следователь». Он кивает, даёт последние наставления перед допросом. Его взгляд падает на одну женщину. «А вы кто?». «Я мама подсудимого». Он секунду смотрит на неё и говорит: «Да… Вашему сыну грозит пожизненное». Так он её «ободрил». Веселый был обвинитель. Это был разгар процесса.
Ко мне она пришла 30 октября прошлого года. Сын — в СИЗО три месяца. Завтра — продление меры. До этого был адвокат по назначению. А в деле — чудовищный «букет»: 12 эпизодов по статьям 132 (части 4 и 5!), 135 в отношении двух несовершеннолетних, одна из которых его дочь, один эпизод шестилетней давности, где беспомощное состояние потерпевший встает в силу ее малолетности.
Акссесуары интимных предметов BDSM (наручники, кляп, плетки и прочие «анальные бусы» — что бы это ни значило). И главное — уже написанное «чистосердечное признание» по одному эпизоду. ст. 151 УК РФ, ст. 242 УК РФ воткнули уже в конце следствия — что б голова не качалась.
На продление пришла милая девушка- если б не китель СК, я б ее принял за потерпевшую.
Первое время на меня смотрела волком: «Вы не верите девочкам? Психолог-педагог подтвердил, что все так и было… » Я ж их не видел, отвечаю, про верю-не верю рано говорить. Психолог - энтузиаст таких дел, даже грамоты от СК имеет.
Но все таки со следователем контакт более-менее сложился. Я вообще стараюсь со следователями создавать и поддерживать рабочий контакт — хоть мы и по разные стороны процессуальной баррикады, но все ж мы делаем одно дело.
Девушка очень ответственная, аккуратная, но находится под сильным прессингом старших начальников. Жаль, что еще немного лет и она станет циничной и жестокой и начнет «включать» гестапо. Но это еще не скоро. Я показал ей, как начинать допрос с подозреваемым, кстати… Но это отдельная тема публикации.
Работа адвоката по делам против половой неприкосновенности несовершеннолетних выходит за рамки чисто защитной деятельности. Необходимо постоянно решать проблемы процессуальной защиты, психологической поддержки подзащитного и контроля его поведения, чтобы предотвратить его самостоятельные действия, которые могут нанести ущерб позиции защиты.
Также значима работа с родственниками, которая также оказывается в эмоционально напряженной ситуации и им необходимы разъяснения процессуальных принципов, не раскрывая существо дела сверх минимума, с которым я могу их ознакомить. Впрочем, со всеми основными материалами дела их ознакомил адвокат по назначению, да и по личным контактам (в СК и ИДН есть одноклассницы родственников, которые охотно делились с ними подробностями).
На самой первой консультации я ей поставил задачу восстановить и обеспечить психологический контакт с мамой ее внучки — потерпевшей. Но, увы, желание защитить своего сына пересилило мои инструкции. Скандал с потерпевшими полностью разрушили возможность как-то компенсировать моральный вред и тем самым смягчить позицию обвинения. Впрочем, это случилось до моего входа в дело. что я не преминул подчеркнуть в суде на судебном допросе мамы потерпевшей.
Обычно эта составляющая часто остается «за кадром», но без нее невозможно обеспечить целостность и эффективность выбранной линии защиты.
Как я писал в одной из своих статей: «Почему “добровольные” признания почти никогда не бывают добровольными». Клиент — домашний, несудимый мужчина 40 лет — был сломлен.
Оперативная работа сделала своё: «Допрос — это всегда форма насилия. Дыба, кнут и раскалённые клещи остались в учебниках истории, но психологическое давление, усталость, дезориентация — никуда не делись». Он дал показания, которые стали фундаментом обвинения. А в камере на него тут же повесили клеймо, жить с которым невыносимо тяжело.
Первая задача: стать «нянькой».
Это не метафора. Подзащитный был подавлен, его версия событий скатывалась в обвинения дочери в «ЛГБТ-поведении» и прочую ерунду, которую я всеми силами пресекал. Моя работа началась не с кодексов, а с психологической поддержки.
Я ездил в СИЗО не только по процессуальной необходимости. Как я отмечал раньше, такие поездки — «чтобы вытереть сопли, объяснить, как себя вести в камере» — это отдельная часть работы, которую делает не каждый. Его мама героически таскала «грев» на пол-СИЗО: от сигарет до постельного белья. Мы стали для него единственной связью с адекватным миром.
Вторая задача: выстроить тактику «сдерживания».
Когда обвинение имеет на руках признание и хочет «пожизненного», цель защиты — не выиграть всё (это иллюзия), а минимизировать ущерб. Не дать частному признанию стать доказательством по всем эпизодам. Не позволить квалификации катиться до ч.5 ст. 132 УК РФ.
Мы провели 11 полноценных судебных заседаний. Это не бюрократия. Это стратегия. Как я считаю, чем больше заседаний, тем глубже судья (несмотря на обвинительный уклон) вынужден вникать в дело, видеть его слабые стороны, сомневаться. Мы методично били:
1.По процессуальным нарушениям: допросы несовершеннолетних без видео, «отказы», оформленные задним числом, экспертизы «ни о чем».
2.По вопиющим противоречиям в поведении второй потерпевшей (десятки её звонков подсудимому после «изнасилования»).
3.По полному отсутствию вещдоков по «порнографии» (ст. 242 УК РФ).
Третья задача: вести за руку.
Перед каждым заседанием — подробный инструктаж: что будет, как себя вести, что говорить. После — разбор полётов. Я запрещал ему любую «самодеятельность», о опасности которой писал: «Ваши записи и объяснения могут быть восприняты как отсутствие раскаяния или попытка переложить вину… Позиция разрушена - наказание приближается к максимуму».
Он научился отвечать только на вопросы, не растекаясь в оправданиях. Хотя да, в последнем слове сам себе добавил несколько лет срока, скатившись в свои рассуждения. Я даже демонстративно обернулся на него, он понял «Мне надо заканчивать?», но все таки продолжил...
Итог 12-го заседания — приговор.
Прокурор, как и обещал матери, запросил 21 год строгого режима. Фактически, «пожизненное». Я уже говорил клиенту: за убийство с расчленением могли бы дать меньше. Но с учетом всего обвинительного мог и пожизненное. Все таки и на него подействовали наши аргументы.
Но наша годовая оборона дала результат. Суд назначил 15 лет.
Это не просто цифра. Это тактическая победа:
Суд ОТКАЗАЛСЯ от применения п. «б» ч.5 ст. 132 УК РФ — самой тяжкой квалификации, которая вела к верхнему пределу.
Суд ПОЛНОСТЬЮ ОПРАВДАЛ по одному эпизоду ст. 242 УК РФ, признав отсутствие состава и право на реабилитацию. Оправдательный вывод суда по отдельному эпизоду — это нечастность, ключевой элемент конструкции приговора. Он позволяет оценить избирательность и критичность доказательства, что подтверждает представление о «сплошной доказанности» всего обвинительного массива.
Компенсация морального вреда снижена с 1.5 млн на 500 тыс. рублей.
Выводы для коллег:
В «безнадёжных» делах цель — не оправдание, а жёсткое ограничение урона. Наша оборона срезала 6 лет и самую тяжкую статью.
Адвокат — это ещё и психолог, и нянька, и тактик. Без выстраивания человеческих отношений и постоянного ведения клиента даже юридически верная стратегия развалится.
Количество заседаний — ваш союзник. Не торопите процесс. Каждое заседание — это возможность посеять сомнение. Каждое заседание позволяет суду соприкоснуться с материалами дел непосредственно, увидеть динамику показаний, ответы экспертов, реакцию стороны.
Боритесь за каждую «мелочь»: оправдание по второстепенной статье (ст. 242) — это не мелочь. Это рычаг для апелляции и признание системой своей ошибки. В длительном процессе суд неизбежно выходит за рамки фабулы обвинения и начинает анализировать доказательства не как формальный набор, а как совокупность фактов, требующих внутренней критики.
Этот приговор с его внутренними противоречиями (оправдали по одному, но осудили по другому на таких же шатких доказательствах) — идеальная основа для апелляции. Год обороны завершён. Начинается год контратаки.
Уважаемый Владимир Владимирович, хорошая публикация. Важная для тех, кто продолжит свою юридическую деятельность при адвокатской монополии.
Успеха в апелляционной инстанции.
Уважаемый Олег Юрьевич, спасибо за отклик и добрые пожелания! Что касается монополии, моя публикация была, скорее, о личном выборе и профессиональной специализации. Что же до самой адвокатской монополии — я, как известно, являюсь её последовательным противником. Согласен, что сам по себе статус адвоката не гарантирует ни качества защиты, ни готовности браться за сложные дела. Это вопрос личной ответственности и этики, а не только формального допуска. Но, возможно, стоит обсудить это отдельно и более предметно — тема того заслуживает. Ещё раз благодарю!
Уважаемый Владимир Владимирович, по таким делам, защите всегда очень сложно и тяжело работать, в том числе и в силу предубеждённости стороны обвинения и судей, и сильно «перекошенной» оценке доказательств, которые на деле часто подменяются только словами даже не самих «потерпевших», а их вольной интерпретацией следователем :x :@
При таких исходных данных, результат вашей работы безусловно
можнонужно считать успехом, и я надеюсь, что на стадии обжалования приговора Вам удастся ещё сильно сократить объём и тяжесть обвинения.Уважаемый Иван Николаевич, разумеется, и я надеюсь года два-три отыграть на второй (возможно и третьей) инстанции. Честно говоря, я рассчитывал на приговор 12-13 лет. Но два-три года подсудимый сам «поднял» себе на последнем слове. Ну как же так — я ж ему даже дал текст последнего слова, сказал выучить наизусть и доложить. Нет же, начал нести отсебятину. Ну пару лет вот так и нагнал точно. Кого там в суде интересует правда и его рассуждения — логично или нелогично.
Уважаемый Владимир Владимирович, подписываюсь под всеми заключениями о роли адвоката. Адвокат — это не просто специалист в области права, осуществляя защиту по уголовному делу, он является единственной ниточкой, связывающей доверителя с внешним нормальным миром, он единственная надежда и опора.
Вывод об отсутствии необходимости поторапливаться я бы дополнил не только на стадии судебного разбирательства, но и на стадии предварительного следствия. Но самое главное чтобы, как говорят чекисты, клиент не вышел сам на себя.
Уважаемый Алексей Вячеславович, ну я участвовал на этапе предварительного следствия, но то, что было зафиксировано на раннем этапе уже из дела не выкинуть. И да, мы не торопились...
Уважаемый Владимир Владимирович, при наличии признания в одном эпизоде, полученного при защитнике (хоть и по назначению), 15 лет по 12 эпизодам ч.4 ст. 132 УК РФ — это уже успех.
Меня с профессиональной точки зрения заинтересовало вот это:
Мы методично били:
1.По процессуальным нарушениям: допросы несовершеннолетних без видео, «отказы», оформленные задним числом, экспертизы «ни о чем».У меня никак не может реализоваться мысль о недопонимании сотрудниками СК РФ требований закона о применении видеозаписи или киносъёмки, которое они из раза в раз обходят возражениями матерей против видеозаписи, оставляя без внимания требование о проведении киносъёмки. Было несколько случаев участия в подобных делах и выявления таких нарушений, которые до логического конца довести не удалось из-за расторжения соглашений.
И ещё. Пару раз при работе по назначению в апелляции попадались случаи допроса малолетних потерпевших и свидетелей и последующего оглашения их показаний, данных в досудебном производстве. Убеждён, что это противоречит требованиям ч.6 ст. 281 УПК РФ.
Недавно столкнулся с аналогичным подходом суда по своему делу. Апелляционная инстанция (Мосгорсуд) решил «не заметить» такие доводы.
Случаем, у Вас не схожие нарушения?
Уважаемый Курбан Саидалиевич, увыУ меня никак не может реализоваться мысль о недопонимании сотрудниками СК РФ требований закона о применении видеозаписи или киносъёмки, которое они из раза в раз обходят возражениями матерей против видеозаписи, оставляя без внимания требование о проведении киносъёмки. В моем деле прямо следствием полностью игнорировались ст.ст.190, 192 УПК РФ. Даже сам специалист — педагог-психолог на судебном допросе признал — следователь «переводил» слова потерпевших на суконный язык протокола. (ст. 190 УПК РФ п.2. Показания допрашиваемого лица записываются от первого лица и по возможности дословно). Это было бы смешно, если бы не было страшно: на очной ставке педагог разъясняет потерпевшей (15 лет) значение слов «неприязненные отношения» и «дефекация», потерпевшая говорит «он тогда меня трогал за ляшку», при этом в протоколах прямо из 19 века «Я была невероятно ошеломлена» и все термины из гинекологии и проктологии.Что бы не делал подсудимый -все он делал в отношении клитора. Следователю надо бы замуж :)Такие дела должна расследовать старая циничная сволочь — такая как я. Следователь то явно читал Карамзина «Бедная Лиза», но потерпевшая испытывает трудности с обучением и имеет большую академическую задолженность по основным предметам, которые препятствовали переводу в 9 класс. В протоколе допросов нет заявлений об отказе видеофиксации, но есть в материалах дела некие рукописные заявления от представителей потерпевших об отказе. Да там список процессуальных нарушений — на десяток листов в моей позиции защиты. Но, честно говоря, это несколько другая тема — это блог. Тут для читателей, для специалистов я собирался писать в другом разделе портала — судебная практика.
Уважаемый Владимир Владимирович, Да, дела такого рода, очень сложные. У меня как то подзащитный (ст.131) в камере СИЗО повесился, но я продолжал в процессе участвовать. Результат: двоих «подельников» суд оправдал и моего бы оправдал но на момент вынесения приговора он уже был мертв а я так и не смог с ним поговорить. Заключили со мной соглашение и я сразу в СИЗО поехал а там и узнал что ночью свел счеты с жизнью.
Уважаемый Сергей Николаевич, примите мои искренние соболезнования в связи с той тяжелой ситуацией, с которой Вам пришлось столкнуться. Потеря подзащитного в таком случаях — это тяжелейшее испытание для любого адвоката, выходящее за рамки профессиональной деятельности. Ваша стойкость и продолжение работы в таких обстоятельствах вызывают глубокое уважение. Ваш случай — трагическое исключение, которое, к сожалению, лишний раз демонстрирует, насколько хрупкой может стать психика человека в условиях изоляции и давления обвинения.
↓ Читать полностью ↓
Вы затронули важную тему. В моей практике по подобным статьям также чаще всего встречались клиенты с определённым психологическим портретом. Здесь важно сделать одно профессиональное наблюдение: человек с выраженными психическими отклонениями, старческими перверсиями или тяжёлыми формами расстройств волевой сферы, как правило, просто не имеет финансовых возможностей для оплаты моей работы. Они попадают в систему через защитников по назначению, и их дела редко доходят до адвокатов, работающих по соглашению. Поэтому в моей практике, как и, полагаю, у многих коллег, оказываются клиенты иного склада.
Это, как правило, личности с сохранным интеллектом, часто социально адаптированные, но эмоционально незрелые, с выраженным эгоцентризмом и, что скрывать, глубоко подавленные и трусливые как в отношениях с женщинами, так и в ситуации противостояния системе. Их «слом» на первом же допросе — обычное дело. Именно эта внутренняя слабость, парадоксально, часто удерживает их от крайних шагов, таких как суицид. Их страх перед физической болью слишком велик. Они больше склонны к самооправданию, бегству в фантазии или, как мой подзащитный, к попыткам построить абсурдные версии, лишь бы не признавать суть проблемы.
Это не оправдание их поступков, а констатация факта, который помогает выстраивать защиту. Задача адвоката в таких условиях — стать для них тем «стержнем», которого им не хватает, и одновременно жестким цензором, не позволяющим их страхам и фантазиям разрушить линию защиты. Мой подзащитный, например, в прошлом имел отношения с эффектной женщиной, стрип-танцовщицей, но ее муж быстро их раскусил и таки да - нанес моему подзащитному травмы «средней тяжести».
Ваш случай — суровая реальность, которая напоминает нам всем, что за каждым делом, каким бы «типовым» оно ни казалось, стоит человеческая судьба, балансирующая на грани. Желаю Вам сил и чтобы в дальнейшей практике Вам не встречались такие трагические обстоятельства. И спасибо, что поделились — это важный опыт для всех нас.
Уважаемый Владимир Владимирович, подзащитный — парень 19 лет. С двумя такими же сняли женщину за деньги. Привела их домой. Там муж — колясочник (прям сцена из Бумера, где Сиплый коробочки клеит а в соседней комнате его жена с мужиком). По очереди вступала с ними в другой комнате, пока остальные пили с инвалидом.
Поняла, что парни имеют богатых родителей и стала требовать денег сверх в три раза. Ребята оставили ранее оговоренную сумму и ушли. Женщина заявила в полицию, муж подтвердил о насилии. ВУД и всех в СИЗО. Мой, видимо послабее оказался. Определили в одиночку там он и повесился. В общей навряд ли ему это позволили.
Дело шло быстро (а чего там, есть свидетель). В суд дело пришло, назначили а потерпевшая не пришла. Видимо все же совесть была у нее, от передоза прям за несколько часов до суда умерла. Муж-колясочник в суде дал показания о том, что оговорил парней по указанию жены. Он был полностью от нее зависим, он так в суде и сказал, что выбора не было у него...
Оправдали.
Уважаемый Сергей Николаевич, спасибо, что поделились подробностями. Теперь эта история обрела трагическую ясность. Девятнадцать лет… Возраст, когда ошибки кажутся непоправимыми, а страх — абсолютным. Этот случай — ярчайшая иллюстрация того, что опытный адвокат мог бы спасти человеку жизнь.
↓ Читать полностью ↓
Нетрудно точно описать механизм: запуганного, впервые столкнувшегося с системой почти подростка, которому опера красочно расписали «безвыходность» его положения и «особую любовь» к таким статьям на зоне, легко сломать. Он видит только пропасть, а ему не показывают лестницу — все те процессуальные возможности, слабые места обвинения (как та же зависимость мужа-свидетеля от потерпевшей, которая в итоге и всплыла), шансы на переквалификацию или даже на прекращение дела за примирением (ведь изначально была договорённость о деньгах). Вместо этого он получает от системы в лице «защитника» по назначению формальное присутствие, а по сути — молчаливое подтверждение своего краха. Именно в этот момент адвокат и должен стать тем, кто не просто «представляет интересы», а возвращает человеку почву под ногами, объясняет, что даже тюрьма — это не приговор всей жизни, а этап, через который можно пройти.
Вы говорите, что не смогли с ним поговорить. Это ключевое. Наша работа — это в огромной степени работа со страхом и отчаянием доверителя. Мы не только юридические тактики, но и, в каком-то смысле, «переводчики» с языка ужасающего абсурда системы на язык человеческих возможностей и надежды. Мы обязаны доносить до них: «Да, ситуация тяжелая. Но она — не конец. Давай разбирать её по косточкам. Вот слабое звено, вот наша стратегия, вот что мы можем сделать».
Судьба вашего подзащитного — урок для всех нас. Он показывает, что в самом начале, в первые дни в СИЗО, от нашей готовности быть не формальной фигурой, а активным защитником в полном смысле слова, может напрямую зависеть жизнь человека. Не только юридическая, а физическая.
Вы проделали огромную работу, добившись в итоге оправдания. Это невероятно важный и правильный результат, который восстанавливает справедливость, пусть и посмертно. Но эта история теперь — ещё и мощный аргумент в пользу того, почему принцип «никого не оставлять наедине со страхом системы» должен быть одним из главных в нашей профессии. Спасибо вам за мужество рассказать об этом. Это заставляет задуматься и, несомненно, спасёт чью-то жизнь в будущем.
Уважаемый Владимир Владимирович, да большой работы не было. Были сложности по согласованию позиции. Двое в СИЗО, понятно что вызвать обоих вместе невозможно. Готовились разматывать свидетеля в суде, до этого никак не могли с ним встретиться так как он полностью зависим от жены (паралич ног + перелом позвоночника + коляска). А он сразу начал в суде кричать о том что ребята не виноваты а он их оговорил так как жена пригрозила ему не кормить, не поить, рот заклеить скотчем и голым в коляске на балкон (дело зимой было). Понятно, испугался…
Уважаемый Сергей Николаевич, ваша скромность делает вам честь. Фраза «большой работы не было» — это признак высочайшего профессионализма, для которого виртуозное разрешение сложнейшей ситуации является частью мастерства.
Тем не менее, результат — оправдательный приговор по такому делу — это всегда великолепная и крайне редкая победа, какой бы путь к ней ни казался вам в ретроспективе логичным и выверенным. Вы же понимаете, что чистосердечные и деятельные раскаяния уже были у следствия «в кармане». И этот результат стал возможен именно благодаря вашей квалификации, настойчивости и умению работать с доказательствами там, где система изначально видела лишь формальность. Что там в суде исследовать-то — женщину изнасиловали, вот показания ее, вот показания свидетеля, вот признание — делов то на два заседания.
Жаль, что эта профессиональная победа омрачена самой глубокой личной трагедией, которую уже не исправить. Вы абсолютно правы в своем первом комментарии: ключевым моментом стал именно тот начальный этап, когда молодой человек остался наедине со своим страхом, не увидев вовремя той самой «лестницы», которую вы в итоге блестяще выстроили в суде.
Ваша работа — это и есть та самая высшая квалификация, когда адвокат не просто «обходит препятствия», а в условиях ограничений (согласование позиции, невозможность встреч) создаёт стратегию, которая приводит к справедливости. Именно поэтому добиться такого резульата и с такой же легкостью повторить такое может только специалист такого же высочайшего уровня: нужны не только знания УПК, но и безупречная процессуальная интуиция, и готовность идти до конца.
Уважаемый Владимир Владимирович,
может напрямую зависеть жизнь человека. Не только юридическая, а физическая.Все очень тонко в этом Мире, иногда благие намерения приводят к противоположным результатам.
Следователем служил, дело о ДТП, машина упала с обрыва, муж-водитель отделался переломом руки а жена и ребенок погибли. Виноват, не справился с управлением, лысая резина, дождь.
Предъявил обвинение, отвез к прокурору (тогда он арестовывал). Прокурор говорит, ну что делать? Сам себя ведь наказал, избирай подписку. Он домой пришел и повесился, а арестовали бы, глядишь в общей камере и полегче ему было и под присмотром. Сами знаете, смотрящий (старший) по камере отвечает за то что происходит. В общей, без разрешения или указания сверху, не повесишься.
Уважаемый Сергей Николаевич, самоубийство в условиях камеры возможно даже без специальных приспособлений. Вскрытие вен, повешение (или, точнее, удушение) действительно являются одним из наиболее распространённых и эффективных методов. Для удушения может быть достаточно веса головы, если использовать подручные средства вроде шнурков или оторванной полосы ткани. Надо только потерять сознание и вес головы завершит процесс.
Было у коллеги дело — опера задержали девушку по ст 228 и оставили сидеть в кабинете в наручниках, дозревать и вышли куда-то. Так она сидя удавилась не помню подробностей — вроде шнурком от капюшона. Опера получили реальный срок. Коллега тогда была следователем по этому делу. Один мой клиент, склонный к суициду, был в СИЗО, спал, обнимая бомжа под нарами- что б не вскрылся. Днем на виду, а вот ночью — что б руки были видны «напарнику». И никуда не деться. Кстати, его статус после этого не пострадал — как был мужиком, так и остался, во всяком случае пока я наблюдал.Но вы абсолютно правы в своём дополнении. Формальный «присмотр» в камере — в таких случаях обычно работает, но механизм самоуничтожения иногда бывает тихим и изощрённым.
Уважаемый Владимир Владимирович, здравствуйте! Прочитал Вашу статью о завершении сложного дела с большим интересом. Вы делитесь не только юридическими аспектами защиты, но и своими размышлениями о моральной стороне работы адвоката по таким деликатным делам. Лично я никогда не берусь за такую категорию уголовных дел, душа не лежит, не могу через себя переступить. Ваша готовность «вытирать сопли» и объяснять, как себя вести в камере, заслуживает уважения. Ваша работа по сбору процессуальных нарушений, выявлению противоречий в показаниях потерпевших и отсутствию вещдоков – это пример грамотной и последовательной защиты, которая позволила «срезать» значительную часть срока и избежать самой тяжкой квалификации по ч.5 ст. 132 УК РФ.
Уважаемый Александр Александрович, благодарю вас за столь внимательное прочтение и добрые слова. Вы тонко подметили ключевой момент, который действительно лежит в основе моей профессиональной философии.
↓ Читать полностью ↓
Я просто выполняю свою работу. Как врач, который не спрашивает, «хороший» или «плохой» человек перед ним, а борется за его жизнь и здоровье, адвокат обязан защищать права и законные интересы своего доверителя. Моя цель — не «отмазать» кого бы то ни было от ответственности. Моя цель — помочь правосудию состояться, то есть добиться, чтобы ответственность была назначена точно, соразмерно и исключительно в пределах доказанного.
Человек, попавший в систему уголовного преследования, независимо от своей фактической вины, оказывается под колоссальным прессом всей мощи государственной машины. В этот момент я становлюсь для него не «спасителем», а единственным проводником к справедливости, тем, кто обязан обеспечить соблюдение всех процессуальных гарантий, данных ему законом.
Мы все отмечаем системную проблему: следствию, к сожалению, слишком часто свойственно искусственно «натягивать» максимально тяжкую квалификацию на все эпизоды, превращая уголовное преследование в инструмент репрессивного давления. В такой ситуации адвокат — не противник судьи. Мы с судом — участники одного процесса, и наша общая, по сути, задача — отсеять шелуху обвинительных предположений и оставить только твёрдое ядро доказанных фактов, чтобы приговор был не только суровым, но и законным, обоснованным и справедливым.
Я глубоко уважаю вашу позицию и считаю, что умение отказываться от дел, к которым «душа не лежит», — это тоже признак профессиональной честности. Просто мой путь и мое понимание долга лежат в иной плоскости: кто-то не может «переступить через себя», чтобы защищать таких людей, а я не могу переступить через принцип, что каждый, даже самый неприглядный с точки общества обвиняемый, имеет право на квалифицированную защиту и честный суд. Без этого принципа само правосудие теряет смысл. И надо понимать, что «неприглядным» этот человек становится только по приговору суда, вошедшего в законную силу.
Защищая человека, мы фактически защищаем правосудие.
Ещё раз спасибо за ваш ценный отзыв и понимание.
Уважаемый Владимир Владимирович, браво. Адвокат — это ещё и психолог, и нянька, и тактик. Лично для меня всегда сложнее быть нянькой. Сейчас в одном деле мама арестованного говорит — съездите к нему в СИЗО (200 км. в одну сторону), ему нужна мужская поддержка, при этом линия защиты уже давно обсуждена и согласована, вот тебе и нянька — адвокат. Спасибо за публикацию, труд Ваш был титанический, понимаю Ваши эмоции при выступлении с последним словом доверителя.
Уважаемый Александр Евгеньевич, ваш комментарий бьет точно в цель и поднимает одну из самых щепетильных тем нашей профессии — тему профессиональных границ и той самой работы «няньки». Тот, кто не сидел в ожидании в очередях СИЗО, кто не видел, как телефон после дня без связи закипает от десятков пропущенных вызовов и сообщений, тот, пожалуй, не до конца понимает, из какого ценного ресурса на самом деле складываются эти «поддержки».
↓ Читать полностью ↓
Вы абсолютно правы — 200 километров в одну сторону это подвиг, на который способен не каждый. И я вас прекрасно понимаю: когда линия защиты выверена, а вся процессуальная работа выполнена, такая поездка превращается из юридической необходимости в некие дополнительные услуги. И это достаточно сложное решение.
В своей практике я находил для таких ситуаций компромисс, который, возможно, покажется вам прагматичным. Я соглашался на поездки «по просьбе» — будь то самого подзащитного или его матери — на строго определённых условиях. Они оплачивали такси туда и обратно (потому что личный автомобиль в таких поездках — это не транспорт, а расходный материал) и отдельный гонорар за потерянный день. Не за юридическую услугу, а именно за день жизни, вычеркнутый из рабочего графика, за десятки несовершенных звонков и перенесенных встреч. Это не жадность. Это уважение к своему времени и к своему труду, без которого невозможна эффективная помощь другим. Это способ оставить силы на то, чтобы быть тактиком и юристом, не выгорая до тла в роли няньки.
Поэтому ваш случай — это вызов. Согласиться и потратить сутки на дорогу и ожидания? Или вежливо, но твердо очертить границы, объяснив, что адвокат — это не служба психологической помощи, а его время — главный инструмент для реальной борьбы? Истина, как всегда, где-то посередине, и она каждый раз требует выбора.
Колпино и Горелово, конечно, ближе. Но и туда каждая поездка — это потеря целого дня. Спасибо вам за то, что подняли эту тему. Она болезненна, неудобна и абсолютно необходима для честного разговора о том, кто мы такие на самом деле в этой системе — бездонные источники поддержки или специалисты, чья прочность имеет свой предел. Ваше решение, каким бы оно ни было, будет правильным, потому что продиктовано опытом и ответственностью.Вы, конечно, и сами прекрасно знаете эту золотую аксиому, но всё же хочу напомнить — ни при каких условиях не берите ничего у родственников для передачи. Меня неоднократно просили передать «самые безобидные» вещи — от иголок с нитками (штаны ушить) и триммера для стрижки волос до картонной иконки и фотографии жены. Я всегда отказываюсь наотрез, и советую вам делать то же самое. Риск того, что в предмете может быть что-то запрещённое или что его сочтут таковым, всегда перевешивает любую, даже самую искреннюю, просьбу.
Если подзащитному нужны канцелярские принадлежности для работы с материалами дела — ручки пластиковые, чистую бумагу — я даю свои, из портфеля. Это вопрос элементарной безопасности. Даже со скрепками бывают проблемы: иногда конвой в зале суда их не пропускает, опасаясь, что металлическую проволоку можно использовать не по назначению. На такой случай у меня всегда есть запас пластиковых «скрепок» — они обычно не вызывают вопросов.
Эта не паранойя. Это ваш щит. Одна непроверенная вами лично ручка с полым корпусом или «иконка» с сомнительным наполнением может стать основанием для серьёзных проблем, вплоть до обвинения в попытке передачи запрещённых предметов. Наша задача — выстраивать защиту, а не создавать для себя дополнительные проблемы из лучших побуждений.