Вердикт: не виновен

Эту публикацию я хочу начать с благодарности уважаемым коллегам — А. Васильеву и А. Барановскому. «Суд присяжных: последний шанс Фемиды» стал моей настольной книгой в период рассмотрения уголовного дела, о котором я хочу рассказать. Их опыт помог мне с лёгкостью обойти большинство ловушек, подготовленных процессуальными оппонентами, а их было трое: два государственных обвинителя (в должностях заместителей прокурора района) и адвокат потерпевшего.

Дело, о котором пойдёт речь, было в значительной степени уникальным, но не за счёт его обстоятельств (тут, как раз, всё достаточно банально), а за счёт отношения председательствующего к его рассмотрению. Именно из-за этого отношения в список оппонентов я включил только трёх человек, ведь впервые за долгое время (и к своему удивлению) я имел дело с настоящим арбитром. Не могу сказать, что был согласен со всеми её действиями и решениями, но какого-либо подыгрывания одной из сторон я тоже не видел.

Изучив до корки вышеуказанное пособие А. Васильева и А. Барановского и выслушав с десяток лекций адвоката Насонова С.А., я готов был столкнуться с полным неприятием версии защиты и отказом в удовлетворении всех ходатайств. Но реальность оказалась совершенно иной, чему я безгранично рад.

Версия обвинения

18 июля 2016 года в период времени с 00 часов 00 минут до 03 часов 00 минут С.А.Г. (далее – подзащитный), имея умысел на причинение смерти С.П.Е. (далее – потерпевший) из-за сложившихся между ними личных неприязненных отношений, находясь на водительском сидении своего припаркованного автомобиля, нанёс к подошедшему к нему (автомобилю) потерпевшему один удар ножом в область грудной клетки, после чего догнал убегающего к своей машине С.П.Е. и ударил его ножом ещё раз в поясничную область.

Оба удара причинили повреждения, квалифицированные как причинившие тяжкий вред здоровью потерпевшего. Умысел С.А.Г. не был доведён до конца по независящим от него обстоятельствам – поскольку С.П.Е. успел сесть в автомобиль и уехать с места происшествия, после чего обратился за медицинской помощью.

По мнению следователя, вину подзащитного подтверждали показания потерпевшего С.П.Е., данные им в ходе допроса и проверки показаний на месте, трёх очевидцев преступления – свидетелей Т.Е.В., Ф.А.А. и С.Е.Ю., подтвердивших версию обвинения, и заключение судебно-медицинского эксперта, согласно выводам которого обнаруженные у С.П.Е. повреждения могли образоваться при обстоятельствах, описанных потерпевшим.

Кроме того, одним из ключевых доказательств обвинения была видеозапись с камеры наблюдения, зафиксировавшей начало конфликта между С.А.Г. и С.П.Е. за несколько часов до инкриминируемого события. В последующем её (запись) государственный обвинитель планировал использовать для доказывания мотива подзащитного на совершение преступления, а также опровержения выдвинутой защитой версии.

Однако, как это обычно и бывает, представителям стороны обвинения навредил их собственный односторонний взгляд на дело и имеющиеся в нём доказательства.

Подоплёка уголовного дела

Как вы уже обратили внимание, инкриминированные С.А.Г. события произошли в июле 2016 года. Уже через несколько дней было возбуждено уголовное дело по ч.2 ст. 111 УК РФ. Но до января 2019 года оно существовало в режиме постоянной перезагрузки (как компьютер при перегреве процессора) – неоднократно приостанавливалось и возобновлялось. Причина: потерпевший (точнее С.П.Е., ведь соответствующий статус ему присвоили лишь спустя два с половиной года) не являлся для дачи показаний. Сознаваться в предполагаемом преступлении тоже никто не желал. Вот дело и стало «глухарём».

Подзащитный с тех пор несколько раз уезжал из Калужской области в г. Краснодар, где жили его родители, но всегда возвращался обратно. Работал, встречался с друзьями, в общем – жил своей жизнью. О произошедшем было забыто.

А вот у С.П.Е. судьба сложилась иначе: в июле 2018 года его осудили за убийство молодого человека, которого «потерпевший» спровоцировал на драку. Его защитники настаивали на необходимой обороне, но суд с ними не согласился. В октябре того же года апелляция оставила приговор в отношении С.П.Е. без изменения. И вот, спустя три месяца, потерпевший вдруг обращается в администрацию исправительного учреждения с заявлением о готовности дать показания о событиях 2016 года.

Вы можете задаться вопросом: зачем я рассказываю про осуждение С.П.Е.? Ведь эти два дела не связаны друг с другом. И вы будете правы. Более того, я также считаю, что взаимосвязи между ними нет.

Но адвокат С.П.Е. решил эту взаимосвязь создать в показаниях своего доверителя, который при допросе заявил, что застреленный им молодой человек пытался убить С.П.Е. по заказу С.А.Г. Полагаю, коллеги, что цель подобных показаний и доказывания соответствующей версии вам понятна.

И вот заявление поступило в отдел полиции, дело возобновили и передали по подследственности в районный отдел СК РФ, поскольку усмотрели в действиях С.А.Г. признаки преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 30 ч.1 ст. 105 УК РФ.

На момент первого допроса С.П.Е. в качестве потерпевшего мой будущий подзащитный находился в г. Краснодаре у своих родителей, поэтому следователь, заручившись соответствующим рапортом оперуполномоченного и подготовив постановление об избрании меры пресечения в виде подписки о невыезде и надлежащем поведении (которое никогда не объявлялась С.А.Г.), совершенно спокойно объявила С.А.Г. в розыск.

12 апреля 2019 года С.А.Г. был задержан в г. Краснодаре и доставлен в Козельский межрайонный следственный отдел СК России по региону. 14 апреля суд по ходатайству следователя изменил (!) С.А.Г. меру пресечения на заключение под стражу. Спустя две недели после ареста ко мне обратились родственники С.А.Г.

Позиция защиты

Главная сложность в работе над этим делом заключалась в том, что на момент моего вступления в него подзащитный уже дал показания в качестве подозреваемого и обвиняемого, в которых отрицал свою причастность к преступлению. Он утверждал, что не знает, по какой причине С.П.Е. оговаривает его. В общении со мной и адвокатом, осуществлявшим защиту с момента задержания, С.А.Г. придерживался такой же позиции.

Лишь спустя три месяца после первой встречи с подзащитным и неудачной очной ставки с потерпевшим нам удалось убедить С.А.Г. в бесперспективности избранной им линии защиты.

Дополнительно допрошенный по моему ходатайству С.А.Г. пояснил следователю, что за несколько часов до инкриминируемого события у него произошла встреча с С.П.Е., в ходе которой последний потребовал от подзащитного отдать ему деньги, задолженные потерпевшему другом подзащитного – Ш.Е.О.

Получив отказ, С.П.Е. ударил С.А.Г. ножом в руку и угрожал ему физической расправой. После этого товарищи доверителя обезоружили С.П.Е., который спешно уехал. Через час конфликт между потерпевшим и подзащитным был урегулирован «уважаемыми» людьми.  Через два часа после этого С.А.Г. двигался на своём автомобиле по направлению к своему дому.

В какой-то момент доверитель увидел, что ему навстречу едут несколько автомобилей, водители которых переключили фары в режим «дальнего света» и остановились, перекрыв дорогу С.А.Г. Из автомобилей стали выходить люди. Доверитель приоткрыл водительскую дверь своего автомобиля и выглянул из него, чтобы поинтересоваться, что произошло.

Заметив, что вышедшие из автомобилей мужчины, среди которых был С.П.Е., вооружены битами и направляются к нему, подзащитный попытался закрыть водительскую дверь, но потерпевший одной рукой удержал её, а второй достал из имевшейся при нём наплечной сумки нож, при этом сообщив С.А.Г., что разговор ещё не окончен.

Учитывая предыдущее поведение С.П.Е. (удар ножом), наличие у него холодного оружия, численное превосходство потерпевшего и прибывших с ним лиц, среди которых были свидетели Т.Е.В. и Ф.А.А. (всего с С.П.Е. было около 6 человек), их вооружённость битами, ночное время суток и отсутствие технической и временной возможности уехать, С.А.Г. расценил слова потерпевшего как угрозу, а демонстрацию ножа – как намерение применить его. Подзащитный схватил имевшийся в автомобиле кухонный нож и, подставив для защиты одну руку, второй с ножом начал лихорадочно размахивать перед потерпевшим. Через несколько секунд С.А.Г. заметил, что потерпевший побежал в сторону своего автомобиля.

Он (подзащитный) вышел из своей машины и устремился в сторону ближайшего двора, опасаясь расправы со стороны приятелей С.П.Е. Причинил ли он фактически какие-либо ранения потерпевшему и в какие области, С.А.Г. не знает, так как не смотрел в его сторону при нанесении ударов. 

После этого мной было заявлено несколько ходатайств, направленных на проверку показаний подзащитного: о проведении очных ставок со свидетелями Т.Е.В. и Ф.А.А. (дополнительной целью этого требования была закладка процессуальной «мины» на случай неявки в суд указанных лиц); о проведении проверки показаний С.А.Г. с выходом на место. В удовлетворении этих ходатайств мне ожидаемо было отказано, но положительный результат, как вы понимаете, мне и не нужен был.

Кроме того, к моменту допроса мной были установлены и опрошены очевидцы первоначального конфликта между С.А.Г. и С.П.Е., в ходе которого последний сам нанёс подзащитному удар ножом.

От них же я узнал, что данный конфликт зафиксирован камерой видеонаблюдения и соответствующая запись имелась в распоряжении сотрудников полиции, проводивших первоначальные следственные действия (к счастью, в уголовном деле она также оказалась).

Отобранные мной объяснения я приложил к ходатайству о допросе указанных лиц в качестве свидетелей, которое было удовлетворено. Как выяснилось позднее, некоторые из опрошенных уже допрашивались следователем полиции в 2016 году и отрицали свою осведомлённость о произошедшем (что, естественно, создавало противоречие с данным мне объяснением). Несмотря на это при дополнительном допросе они подтвердили следователю всё сказанное мне, не спасовали они и в суде.

Должен упомянуть, что в процессе работы над делом мной также привлекался специалист-психолог для обследования психоэмоционального состояния подзащитного в момент, когда к нему приблизился с ножом потерпевший (от этого направления пришлось отказаться).

Также из отдела полиции (по запросу) я получил сведения о том, что перед первым допросом свидетель Т.Е.В., находившийся в следственном изоляторе по обвинению в жестоком убийстве и изнасилованиях, перевозился в ИВС района на одном автомобиле с потерпевшим. Если знаете условия перевозки следственно-арестованных в буханках и газелях, находящихся в парке УФСИН, то наверняка понимаете, как эту информацию я надеялся использовать в дальнейшем.

Запасся я и справками-характеристиками на свидетеля Т.Е.В. Все указанные документы из тактических соображений я решил придержать до суда.

Дополнительно мной была организована работа и в другом направлении: я настоял на выделении из уголовного дела материала проверки в отношении С.П.Е. по факту ножевого ранения доверителю и вымогательства у него денег.

Делалось это для использования полученных в ходе неё документов в доказывании противоправных действий потерпевшего. В частности, меня интересовала фиксация имеющегося у подзащитного шрама на руке актом освидетельствования (в котором следователь в рамках уголовного дела мне отказала) или заключением эксперта.

Опущу детали футбольного перебрасывания материала между районным отделом полиции и СК РФ в течение полугода, отмечу лишь, что назначения судебно-медицинской экспертизы в отношении С.А.Г. я добился лишь в январе 2020 года. При этом её заключение, которым было установлено причинение подзащитному лёгкого вреда здоровью, старательно укрывалось от меня следователем (тем же, что расследовал уголовное дело), руководителем следственного отдела и курирующим заместителем прокурора района (который в дальнейшем поддерживал обвинение).

Заявления об ознакомлении с материалом проверки, жалобы в прокурору района и области оставались без удовлетворения.

Ожидаемо адвокатский запрос в экспертное учреждение также не дал результата – в выдаче копии заключения начальником бюро мне было отказано. К счастью, столь важный для защиты документ удалось получить на стадии судебного разбирательства, о чём я расскажу далее.

К моменту дополнительного допроса С.А.Г. мной уже была озвучена мысль о целесообразности рассмотрения дела судом с участием присяжных заседателей. Данное предложение было поддержано вторым адвокатом, доверитель также на него согласился. При принятии соответствующего решения мы руководствовались следующим:

1. Максимальное наказание, которое могло быть назначено С.А.Г. за покушение на убийство, составляло 11 лет 3 месяца. В случае признания смягчающим обстоятельством противоправного поведения потерпевшего верхняя планка была бы дополнительно снижена. То есть, ориентируясь на сложившуюся практику назначения наказания по этой категории дел, при рассмотрении дела в общем порядке можно было ожидать 6 лет лишения свободы. При неблагоприятном исходе дела, рассмотренного присяжными заседателями (при признании С.А.Г. заслуживающим снисхождения, в чём я не сомневался) очевидно было бы назначено аналогичное наказание. Таким образом, данная форма судопроизводства не имела очевидных недостатков или преимуществ в вопросе определения срока лишения свободы;
2. Судебная практика (без присяжных) почти не знает оправдательных приговоров и прекращённых дел в связи с признанием обвиняемого действовавшим в пределах необходимой обороны. В свою очередь присяжные, неискушённые юридическими тонкостями и обладающие (в отличие от профессионально деформированных сотрудников следствия и прокуратуры) житейской мудростью и реальным взглядом на вещи, очевидно, более объективно рассматривают подобные ситуации;
3. На момент рассмотрения уголовного дела двое ключевых для обвинения фигур – потерпевший С.П.Е. и свидетель Т.Е.В. были заключены под стражу, что, безусловно, не было бы проигнорировано присяжными и вызвало бы у них много вопросов;
4. По состоянию на 18 июля 2016 года С.А.Г. было всего 19 лет, при этом С.П.Е. и его друзьям было не менее 29-30. Данное обстоятельство, по моему мнению, должно было привлечь сочувствие и симпатии присяжных на сторону подзащитного;
5. Внешность потерпевшего и его манера общения проявляли в нём человека, имеющего низкие моральные качества и криминальные убеждения, что не могло быть не замечено присяжными заседателями;
6. Все товарищи С.А.Г., ставшие очевидцами первоначального конфликта, инициированного потерпевшим, выгодно отличались по моральному облику от друзей С.П.Е.
7. Эмоциональное воздействие на профессионального судью – это несбыточная мечта, на присяжных – хорошая возможность.

 При ознакомлении с материалами уголовного дела выяснилось, что у следствия имеется ещё один очевидец произошедшего – жена потерпевшего (свидетель С.Е.Ю.), которая наблюдала происходящее с балкона квартиры, расположенной на седьмом этаже дома, с расстояния более трёхсот метров в ночное время суток при отсутствии какого-либо освещения на улице. Естественно, она показания дала также лишь в марте 2019 года (после мужа), а до этого ничего не видела и не слышала.

Поскольку я посещал место происшествия и знал о том, что оно отделено от дома потерпевшего деревьями, в графике ознакомления с материалами уголовного дела я изложил следователю ходатайство о проведении следственного эксперимента с участием свидетеля С.Е.Ю., которое было удовлетворено.

Результат мероприятия – свидетель не имела возможности наблюдать происходившее на месте происшествия с балкона своей квартиры, поскольку обзор загораживает дерево. Несмотря на это, жена потерпевшего дала дополнительные показания, согласно которым указанное дерево было значительно ниже в 2016 году (полагаю, что комментарии излишни).

По окончании выполнения требований ст. 217 УПК РФ нами заявлено согласованное ходатайство о рассмотрении уголовного дела судом с участием коллегии присяжных заседателей.

Отбор присяжных

 Не буду отдельно останавливаться на предварительном слушании, поскольку на этой стадии подзащитный поддержал своё ходатайство. Он пояснил суду, что ему известны правовые последствия рассмотрения дела судом присяжных, особенности обжалования приговора, постановленного на основании их вердикта. Никаких угроз, шантажа со стороны председательствующего или сотрудников прокуратуры (о которых рассказывают некоторые коллеги) у нас не было.

После недолгих размышлений и консультации с ранее привлекавшимся специалистом-психологом, мы определили предпочтительные для защиты характеристики присяжных: возраст – не младше 40 лет; желательно женщины; наличие детей в возрасте от 16 до 20 лет. Предполагалось, что лица, соответствующие указанным параметрам, будут наиболее психологически предрасположены к С.А.Г., в котором видели бы своего ребёнка.

Вынужден признать, что в процессе опроса мной была допущена тактическая ошибка: кандидатам был задан вопрос о детях, который выявил несколько «идеальных» присяжных. К сожалению, цель защиты была распознана представителем потерпевшего, которая заявила всей пятёрке мотивированный отвод, удовлетворённый председательствующим.

Но я придумал, как обратить эту оплошность в свою пользу: после заявления стороной обвинения немотивированного отвода ещё одной женщине старшего поколения, я (согласовав свою позицию с доверителем и коллегой) заявил, что у защиты не имеется отводов ни к кому из оставшихся кандидатов. Убеждён, что этот шаг позволил нам уже в начале привлечь к себе симпатии коллегии присяжных (которая оказалась чисто женской и большей частью – старше 40 лет).

Судебное разбирательство

Весь процесс по уголовному делу длился в течение недели каждый день – с 02 по 06 марта этого года (включая стадию отбора присяжных).

День 1. По признанию одного из присяжных, сделанного после окончания рассмотрения дела, — именно после моего вступительного слова коллегии «стало всё понятно». При этом должен отметить, что оно было достаточно коротким и готовил я его не более получаса.

Поскольку версия защиты о произошедшем возле детского сада «Колокольчик» (место предполагаемого преступления) могла быть подтверждена только показаниями подзащитного, мной было принято решение сразу поставить перед присяжными несколько вопросов, которые они должны были пронести через всё судебное разбирательство и оценивать доказательства сквозь их призму. Не буду приводить их в самой публикации, поскольку в приложении к ней размещу текст моего вступительного слова.

Отмечу, что при его произнесении я сразу установил зрительный контакт с коллегией и сознательно не использовал письменные заметки. Того же правила придерживался мой коллега. Полагаю, что это создало положительный (для нас) контраст с выступлением государственного обвинителя, который стоял к присяжных боком и не отрывался от документов.

Ещё перед отбором присяжных заседателей я попросил родителей подзащитного передать ему через следственный изолятор костюм, рубашку и галстук. Также мной было предложено (и поддержано вторым адвокатом) при обращениях к подзащитному называть его только по имени, в то время как потерпевшего – по фамилии или по статусу. Подобное обращение, по моему мнению, создало дополнительное положительное отношение у присяжных к доверителю.

После объявления председательствующим о начале представления доказательств стороной обвинения С.А.Г. заявил о своём желании давать показания по обстоятельствам дела, на что судья (несмотря на еле слышное возражение дезориентированного заместителя прокурора) дала своё позволение.

Данный тактический ход позволил защите первой начать формирование у присяжных внутреннего убеждения об обстоятельствах дела. Кроме того, к моменту начала представления доказательств государственным обвинителем прошло более часа, в связи с чем внимание даже профессиональных участников процесса уже не было стопроцентным. Что тут говорить о присяжных?

Во время дачи подзащитным показаний о противоправных действиях самого потерпевшего за несколько часов до событий возле детского сада «Колокольчик» я, не располагая ранее упомянутым заключением эксперта о тяжести вреда здоровью С.А.Г., просил у председательствующего разрешение на демонстрацию имеющегося у доверителя шрама от ножевого ранения, нанесённого С.П.Е. Разрешение судом было дано, возражений от стороны обвинения не поступило.

После подробного изложения подзащитным своей версии обстоятельств дела государственный обвинитель и представитель потерпевшего задали несколько незначительных вопросов, часть из которых по разным причинам (по просьбе защиты) была снята председательствующим (касались обстоятельств, о которых уже давались показания; призывы к предположениям и т.д.).

По окончании допроса государственный обвинитель заявил о наличии у него ходатайства процессуального характера. В отсутствие присяжных он пояснил, что просит огласить первоначальные показания С.А.Г., в которых он отрицал свою причастность к совершению преступления. Этого ходатайства мы ждали и подготовили для подзащитного вразумительный ответ на вопрос о том, почему он изменил свои показания и отказался от ранее сказанного. Но, в любом случае, соглашаться с ходатайством мы не намерены были.

В качестве аргумента против его удовлетворения мы с коллегой сослались на то, что С.А.Г. на момент его допроса следователем в качестве подозреваемого имел право не свидетельствовать против себя и это право вовсе не означает, что он должен был молчать, сославшись на ст.51 Конституции РФ – дача показаний, не соответствующих действительности, также является формой реализации указанного права.

К нашему удивлению в удовлетворении ходатайства государственного обвинителя судом было отказано по указанному нами основанию. Впрочем, это не помешало ему через день заявить аналогичное ходатайство, которое в этот раз судом отклонено не было. Чтобы не останавливаться на этом малопонятном эксцессе, хочу сразу отметить, что изменение показаний подзащитный объяснил таким же образом: воспользовался правом не свидетельствовать против себя; не знал, кому можно доверять; был молод и не имел достаточно жизненного опыта.

Между тем, согласие с нашей позицией по первому ходатайству обвинения показало объективный настрой председательствующего, поэтому я решился на заявление ходатайства об истребовании из экспертного учреждения отсутствующего у меня заключения в отношении подзащитного.

Своё ходатайство я аргументировал невозможностью самостоятельного его получения защитой ввиду нахождения соответствующего материала проверки в прокуратуре района и отказа начальником бюро в выдаче копии документа. Также я пояснил, что поскольку позиция доверителя связана с его защитой от преступного посягательства потерпевшего, данное доказательство позволит подтвердить его доводы в этой части.

Во избежание затягивания процесса мной было предложено суду обязать государственного обвинителя представить данное заключение. Государственный обвинитель и представитель потерпевшего ожидаемо возражали, ссылаясь на то, что наличие у С.А.Г. повреждений их квалификация по тяжести не имеют отношения к рассматриваемому делу. Несмотря на это, моё ходатайство судом было удовлетворено.

Последней своей просьбой к суду я решил завершить создание благоприятной для защиты атмосферы: с позволения председательствующего в зал судебного заседания была допущена мать С.А.Г. Поскольку видеть сына на протяжении года она могла лишь в камере на заседаниях по продлению срока содержания под стражей, её эмоции представить не сложно. А вот прокурор, вероятно, не понял, как эти эмоции, «находящиеся» в метре от присяжных, могут повлиять на рассмотрение дела. Увы… я уже говорил про профессиональную деградацию сотрудников прокуратуры?

Дальше был допрос потерпевшего, оправдавшего все мои надежды своим поведением и косноязычием. В начале мы вовсе решили не задавать ему никаких вопросов – всем, итак, всё было понятно. Но в какой-то момент… он изменил показания по существенному для нас обстоятельству. Так, в ходе предварительного следствия С.П.Е. пояснял, что после урегулирования конфликта он встретился со своими друзьями, среди которых были свидетели Т.Е.В. и Ф.А.А.

Последние стали агитировать его на отыскание С.А.Г. и предлагали «разобраться» с ним, на что С.П.Е. согласился и вместе с товарищами на четырёх автомобилях в ночное время суток поехали разыскивать подзащитного. В суде потерпевший сообщил, что с друзьями просто ехал к себе домой для совместного времяпровождения.

Я до сих пор не могу понять мотивацию этого человека и его адвоката, которая не могла не предвидеть последующее оглашение показаний её доверителя. Неужели надеялись на то, что эти противоречия покажутся суду несущественными? Профессиональному судье, возможно, так бы и показалось. Но в суде присяжных всё совершенно иначе.

Когда закончил государственный обвинитель я провёл небольшую пытку С.П.Е. о деталях произошедшего на «Колокольчике», в ходе которой он сказал, что вышел из своего автомобиля лишь для того, чтобы попросить подзащитного отъехать в сторону и пропустить его с друзьями и признал, что С.А.Г. из своего автомобиля вылезти не пытался, а во время нанесения потерпевшему удара ножом, находившимся в одной руке, второй он от С.П.Е. закрывался.

Ходатайство об оглашении показаний потерпевшего судом было удовлетворено. При их зачитывании (как и других протоколов следственных действий) я приближался к присяжным и особо интересные для защиты моменты выделял интонационно. Это позволило сохранить внимание присяжных и оставить в их памяти ключевую доказательственную информацию.

После допроса потерпевшего была просмотрена та самая видеозапись, которая фиксировала первоначальный конфликт между С.А.Г. и С.П.Е. Государственный обвинитель пытался прокомментировать её содержание, указав на агрессивное поведение подзащитного, но я возразил, отметив, что присяжные заседатели исследуют доказательства непосредственно и должны делать собственные выводы от увиденного. Данное возражение судом было принято, прокурору запрещено комментировать видеозапись во время просмотра.

Попытку «привнести свою лепту» предприняла и представитель потерпевшего, но тут уже сама председательствующая отреагировала запретом и попросила присяжных не принимать во внимание слова адвоката. Сами же присяжные увидели всё, что было необходимо – подтверждением тому стала реплика одной из членов коллегии: «вот он ножом мальчика бьёт».

В возражениях на ходатайство государственного обвинителя об оглашении протокола осмотра следователем данной видеозаписи я использовал аналогичную аргументацию, пояснив, что в соответствующем документе содержатся собственные выводы должностного лица, проводившего расследование, которые могут быть необъективными, и не должны приниматься во внимание присяжными. В очередной раз прокурору отказали.

В этот же день были допрошены двое свидетелей обвинения – Ш.Е.О. и Л.А.В. Первый был как раз тем самым другом С.А.Г., вместо которого (по мнению потерпевшего) подзащитный должен был отдать денежный долг. Это обстоятельство он и подтвердил, добавив, что потерпевший неоднократно применял к нему насилие и угрожал расправой в случае невозврата денег. Естественно, председательствующий просил присяжных не учитывать данные показания, но разве информация может просто так стереться из памяти?

Свидетель Л.А.В. сообщил суду, что лично видел, как во время урегулирования конфликта потерпевшему по его просьбе вернули нож, выбитый товарищами С.А.Г. чуть ранее после конфликта, устроенного С.П.Е.

Как в дальнейшем в прениях заявит государственный обвинитель, «эти лица вполне могли бы стать свидетелями защиты». Тогда зачем же вы попросили допросить их как свидетелей обвинения, уважаемый прокурор? И правда — нет ничего прекраснее, чем борьба стороны обвинения со своими собственными доказательствами…

 День 2.

По ходатайству государственного обвинителя было оглашено заключение судебно-медицинского эксперта в отношении потерпевшего, а также допрошены сам эксперт и врач, оказывавший первую помощь С.П.Е. при его поступлении в медицинское учреждение.

Наличие у С.П.Е. повреждений и их квалификацию по тяжести сторона защиты не оспаривала. В этой части для нас важно было проследить за тем, чтобы выводы вышеуказанного заключения были оглашены прокурором полностью. Так, эксперт указывал, что «в момент формирования каждого из повреждений положение С.П.Е. могло быть любым, при котором травмирующая область была доступной для продолжения травмирующих сил». 

Затем следовал другой «специальный» вывод: «образование указанных выше повреждений при обстоятельствах, указанных в протоколе допроса С.П.Е. от 05.04.2019 года, протоколе проверки показаний на месте, не исключаются». Не трудно догадаться, что в дальнейшем сторона обвинения ссылалась именно на последнее утверждение, выдав его за доказательство, полностью опровергающее показания С.А.Г. о нанесении им потерпевшему обоих инкриминируемых ударов в тот момент, когда С.П.Е. стал залезать в машину подзащитного (напомню, что по версии обвинения С.А.Г. догнал потерпевшего и нанёс ему второй удар в поясничную область). Естественно, я не мог умолчать об этом лукавстве прокурора в своём выступлении и напомнил присяжным полное содержание выводов эксперта.

Врачу и эксперту нами какие-либо вопросы не задавались, лишь было заявлено два возражения на попытки прокурора и адвоката потерпевшего узнать у допрашиваемых «что было бы, если бы».

Допрошенный в тот же день свидетель Б.Д.З. подтвердил, что занимался урегулированием конфликта между С.А.Г. и С.П.Е. В ходе встречи с ними потерпевшему по его просьбе был возвращён нож, ранее отобранный у С.П.Е. товарищами подзащитного. Данный нож был положен потерпевшим в имевшуюся при нём небольшую сумку через плечо, что согласовалось с показаниями С.А.Г.

Также свидетель добавил, что после ранения потерпевший самостоятельно на своём автомобиле приехал к нему домой, чтобы показать ему «как жизнь обернулась» и попросить Б.Д.З. отвезти его в больницу.

Тогда же были допрошены свидетели С.С.А., А.Б.О. и С.З.Э., которые подтвердили показания подзащитного о нанесении ему потерпевшим ножевого ранения и вымогательстве денег, факт возврата С.П.Е. ножа.

После допроса государственный обвинитель объявил, что готов предоставить заключение эксперта, о котором просила сторона защиты, при этом добавил, что по его указанию проверка по выделенному в отношении С.П.Е. материалу была возобновлена и в рамках неё была проведена повторная экспертиза в отношении подзащитного, которая не установила какого-либо вреда здоровью. Прокурор просил приобщить к материалам дела заключение повторной экспертизы, а в приобщении первоначального заключения защите отказать.

Для изучения второго документа я попросил председательствующего сделать перерыв. Согласно его тексту, эксперт ходатайствовал перед следователем о предоставлении ему С.А.Г. для очного освидетельствования, но ему было отказано в такой возможности. На это обстоятельство я обратил внимание председательствующего, пояснив, что подобное заключение вызывает сомнение в своей полноте и обоснованности. В свою очередь документ, об истребовании которого просила защита, по этим параметрам нареканий не вызывает.

И тут председательствующий принял парадоксальное (на мой взгляд) решение – постановил приобщить к материалам дела оба заключения и исследовать их выводы в присутствии присяжных заседателей за исключением тех фрагментов, где указывалось на наличие/отсутствие факта освидетельствования подзащитного. Деваться некуда – исследовали.

3 судебное заседание принесло нам трёх ключевых свидетелей обвинения – Т.Е.В., Ф.А.А. и супругу потерпевшего – С.Е.Ю.

Когда в зал судебного заседания зашёл первый из них, прикованный наручниками к двум сопровождавшим его сотрудникам конвоя, я убрал обратно в папку все заготовленные мной ответы МВД, содержащие сведения об этапировании его с потерпевшим и характеризующие данные (которые закон не запрещает исследовать при присяжных). И многочисленные вопросы к нему разом отпали – прокурор за нас сам всё сделает, и покажет присяжным всё, что нужно.

Свидетель был коренастым мужчиной 35-40 лет с белой как у трупа кожей, длинной рыжей бородой, злыми маленькими глазами, длинными собранными в хвост волосами, множеством татуировок и низким хриплым голосом. Полагаю, что ответы уважаемому оппоненту в синей форме («мне почём знать, мент?.. наверное, на Луну улетели!») завершили формирование у присяжных не только мнение о друзьях потерпевшего и о нём самом, но и обо всём деле. Было вполне предсказуемо, что свидетель не подтвердил данные им на следствии показания, которые прокурором с разрешения председательствующего были оглашены, но только по моей просьбе – в полном объёме, в том числе с упоминанием о том, что С.П.Е. пригласил его поехать разобраться «с чурками».

Ф.А.А., который выглядел не менее презентабельно, чем предыдущий его товарищ, также при допросе запамятовал причины сбора и поездки к детскому саду «Колокольчик». Оглашение протокола допроса на предварительном следствии память свидетеля не восстановило – он старательно отрицал всё, что было там написано, ссылаясь на забывчивость. Защиту такие свидетели обвинения полностью устраивали.

Супруга потерпевшего была обезоружена протоколом следственного эксперимента. Конечно, она рассказала присяжным об уникальном дереве, выросшем между её домом и местом происшествия, но думаю, что её познаниям в области ботаники никто не поверил. Зато благодаря ей я смог дополнительно показать присяжным отрицательный уровень честности её мужа, подробно расспросив её о том, насколько хорошо она вместе с маленькими детьми в 2 часа ночи приготовилась принимать в гостях друзей С.П.Е., среди которых был свидетель Т.Е.В.

День 4. Прения. К ним я готовился с первого судебного заседания – как интеллектуально, так и эмоционально. Содержание прений прилагаю и выделять в них отдельные тезисы не вижу смысла. Отмечу лишь, что государственный обвинитель по своему обычаю сосредоточился на подготовленной им стопке бумаг и сухо, показывая всё своё волнение, зачитал содержащийся в них текст. Но должен отдать ему должное – коллега пытался дать оценку всем моим доводам.

Более трёх часов шло обсуждение вопросного листа, подготовленного председательствующим, в котором содержалось лишь 4 стандартных вопроса (всё, как рассказывал А. Васильев на Сибирском юридическом форуме в 2019 году). Сторона обвинения естественно была со всем согласна – ещё бы, там была отражена лишь версия обвинения без учёта иных озвученных защитой позиций.

Поэтому мной было подготовлено 6 дополнительных вопросов, касавшихся как обстоятельств нанесения подзащитным ударов (оба повреждения причинены потерпевшему, когда он полез с ножом в автомобиль подзащитного), так и мотивации С.А.Г. к защите от нападения самого С.П.Е. (в том числе о возможном совершении действий, выходящих за рамки необходимой защиты).

В итоге после долгого перерыва председательствующий представил нам на обозрение новый вариант вопросного листа, состоявший уже из 6 вопросов, в которых она попыталась учесть позицию стороны защиты (в приложении). Не могу сказать, что я был полностью доволен сформулированными судьёй вопросами, поскольку потенциально они могли создать противоречие в вердикте. Но и абсолютно плохими их назвать тоже нельзя было.

Присяжных пригласили в зал судебного заседания. Огласили вопросный лист. Председательствующий произнёс напутственное слово и отправил коллегию совещаться.

Так, как 6 марта 2020 года, я не волновался никогда. Ведь в постоянных общих порядках ты всегда знаешь, чего ожидать (в большинстве случаев). И вот в 19 часов 20 минут секретарь судьи позвала нас в зал. На тот момент присяжные совещались всего около 2 часов. И это говорило об одном – они пришли к единогласному решению.

Когда председательствующая оглядела переданный ей старшиной вопросный лист и попросила их вернуться в совещательную комнату, чтобы написать «без ответа» на вопрос, который его не требует, ко мне начало приходить осознание, хотя истощённый процессом мозг неохотно его принимал.

Через две минуты прозвучали желанные слова: «Не виновен. Решение единогласное».

Я осознаю, насколько объёмным получился мой рассказ. Но поскольку я убеждён, что мы собрались на этом портале для того, чтобы делиться друг с другом полезным опытом, а не адвокатскими байками, то постарался отразить здесь всё этапы и детали своей работы. Спасибо за терпение!