47.
Человек как носитель суммы представлений, купленных посредством переживаний, есть самодостаточность последующего момента переживания самое себя в настоящем по отношению к будущему. При том, что качественность данных моментов определяется степенью длины той или иной формы реализации бытия в возможности в действительность.Данная качественность определяет не только отношения переживания в самое себя и по отношению к самое себя, но и маску, с которой персонифицирует себя человек в области перспективы переживания. С этой точки зрения не все формы реализации бытия в возможности в действительность являются игрой. Все формы реализации в отношении самое себя делятся в зависимости от степени алеантности, и это непосредственным образом влияет на само качество бытия в возможности. Для нашего субъекта его бытие в возможности всегда алеантно в процессе своего возникновения и всегда радует его, но в отношении структурирования и объективирования алеантность падает, и, соответственно, уменьшается возможность радоваться себе как форме организации проводника бытия в возможности в действительность. Это означает, что с течением времени наш субъект все меньше и меньше понимает, кто он и для чего существует и как ни странно, он так же становится перед вопросом определения личной судьбы в отношении познания. И данное определение не предвещает ничего положительного ни в области познания, ни в области понимания самое себя. Он есть форма понимания своей предначертанности и ничего более.
Единственное отличие в данном механизме, — каждое новое переживание мысли несет в себе так же и отречение от предыдущего связующего, оно несет в себестоимость отречения в отношении нового познания и результирующее начало всегда отличается от самого субъекта познания по степени понимания самим субъектом невозможности жить тем, что тобою самим сделано, того, что тобою выстрадано. И при всем при этом существует необходимость жить именно так, но жить в области внечувственного переживания, в области познания способного только объективировать самое себя, в области отсутствия какой — либо чувственности познания.
Таким образом, наш субъект шаг за шагом приходит к себе как к машине, как к сложной форме, форме организации личного, чуждого человеческому по природе своей деятельности.
Страдания, которые он получает за это, познание самое себя? Вряд ли чувственность такого порядка можно уместить в понимании страдания. Это намного страшнее.
Временная пирамида структурируется таким образом, что наш субъект приобщается к общественной форме рассуждения, но сам и есть универсум общественного, он выходит на орбиту суждения, подобную общественному в суждении и поэтому не может быть понятсторонниками форм рассуждения частного порядка, понимание которых всегда есть лишь реализация ожидания в отношении тебя как равного по степени подобия и встречности (поля ограниченности). Поэтому, наверное, у нас нет друзей среди живых и собеседников среди мертвых. Мы дружим с теми, кто не может говорить и только жить в нас в изолированности нашего холодного отношения к чужой истине, ставшей формой определения для миллионов.
Но ревность не страшна нашему познанию и поэтому мы всегда охотно общаемся с друзьями.
Окружение живых тянет на дно своей амплитудой предсказуемости ожидания, оно постоянно заставляет совершать эквилибристику мысли в отношении неограниченного круга вопросов и поэтому говорит нам вечно о степени товарищеского отношения к той или иной области познания, и мы должны понимать это как однозначность приказа быть одиноким даже в самом человеческом смысле этого понимания.
Общественное познание, как мы уже говорили, строится всегда на определении чувственно — воспринимаемого там, где в отношении объектов это невозможно. Создаются удилища мысли – символы, но в целомпознание общественного типа — это всегда познание в отношении чувственного, чувственной конкретики. Собственно именно поэтому по большому счету примирение между личным моментом и общественным невозможно, именно в силу того, что личное всегда есть прототип общественного, правда, в отношении его восприятия, затем недоверия и нейтральности, а в завершении – антипод по войне и, наконец, само общественное.
Терпение в данном случае должно быть, вероятно, выше любогопрепятствия и само по себе терпение человека есть форма препятствия для общественного в возможности нанесения ему какого – либо вреда. Но так же есть и сомнение, одна из форм общественного, которая практически не изживается из индивидуального сознания, является всегда формой его реализации в человеке, если уже не по содержанию, то по форме.
Мысль, которая убивает, так же чужда обывателю, как и представление о данной мысли вне сферы ее реализации (дестабилизация какой – либо парадигмы бытия в действительности общественного плана), наш субъект только потому и стремится к реализации бытия в возможности в действительность в пределах неперсонифицированного круга лиц, что данное бытие в возможности убивает его в части принадлежности только ему одному. Быть услышанным бездной — вот наша гибель.
Каждый из нас ищет свою пропасть достаточно глубокую, чтобы бросившись в нее, можно было научиться жить в преддверии смерти. Но в момент, когда приходит сумма сомнения в отношении правильности, когда маятник от уверенности переходит в фазу самокритичности, в фазу несогласия, в фазу заблудших метаморфоз духа, приходит необходимость осознания невозможности бытия как человека и приходит необходимость спрятаться и не выходить, и не принимать никакие намеки и дары данного общества. С этой точки зрения я могу вам сказать – никогда не расстраиваться и не быть падшими духом в отношении какого бы то ни было события, даже если жизнь уходит корнями в неизменность и все сражения проиграны- наша война слишком подвержена случайности, даже, если мы и пытаемся исключить ее тяжким трудом. Мы работаем с той областью, где случайность формуется только нами и только ради нас и поэтому может быть мы всегда способны сказать себе «нет», но нам всегда придется говорить себе «да», так как вне этогосуществование теряет для нас не только целесообразность, но и вообще уверенность того, что оно есть.
Дилемма бытия существующего и не существующего, носит для нас множественный характер, постепенно мы понижаемся до признания бытия больше идеальной формой, нежели чувственно — удостоверяемой системой взаимодействия разума с объектами материального мира. Сначала помещаем его в рамки согласия с тем, что это существуетв определенном времени и месте, и ранее существовало для нас. Потом другое становится для нас формой объективации идеи собственного «я», но и потом мы находим, что наше «я » так же полно иллюзий, и что мы являемся формой неизвестности самих себя, и мы попадем в сеть спутанности объяснений перед самими собой, кто мы такие и для чего существуем и нам приходится вечно оправдывать свое существование и признаваться самим себе, что мы ошибались. Приходится становиться во многом выше собственно – критики и снова, и снова признаваться себе, что ни форма, ни стиль не выбраны верно, но в гордости, свойственной только личному познанию, удостоверять свою божественность перед теми, кому даны мы в пророки. Так происходит всегда и от этого западня нашего положения постепенно убивает нас и уже сами мы, как ходячая развалина не можем сказать себе, что мы есть, и вот тут-то наше естество начинает говорить за нас. И что же? Нам ничего не остается, как соглашаться с ним и кивать ему головой и оправдывать его в глазах самое себя.
Но может быть мы пройдем и этот барьер, и много сотен страниц сгорит в камине, или будет заклеймено позором отречения, но оно все равно преследует нас и не прощает предательства в отношении бессознательности отношения к нему и никогда не убьет, пока не удостоверится, что весь арсенал пыток уже исчерпан.
Порой самое тяжелое… нам кажется, что вот уже мы обрели покой, вот уже наконец мы поняли, что именно данная область бытия является нашим прибежищем, что данное состояние творческой удачи, творческого нападения серых будней будет нами поддерживаемо и азартно увидено в области постоянства, несмотря ни на что, но нет,- именно в данную минуту мы можем поменять свое решение и нас размозжит горесть отчаяния и горесть обид и сомнения, отрава которая под силу только бизонам познания, и то, если они уже давно трупы в отношении самопознания. А наша семья, наш дом, наше счастье незнания истинности в любви и наше похотливое все могу и все хочу! Разве не привыкли мы в самой опасности понимания обывательского видеть похоть увиденного жизненного, все таки найти свою смерть, свой рок и свою судьбу? Сколько раз мы готовы испытывать чувственность и сколько раз мы готовы растоптать в себе самые сложные хитросплетения Венеры, с тем, чтобы только контролировать силу собственного рассудка, собственности в отношении познания. О как же нам хочется, как же нам бесправным рабам познания, хочется конвертировать возможность собственности в отношении данного познания, в отношении его первичной результативности, в отношении возможности быть рядом, быть тем, кем нам в действительности не быть никогда…
….Пусть простят меня статики и психологии… да мы готовы просить прощения, и мы самые искренние друзья, и мы же самые ревнивые враги собственной воли отречения и признания, мы не можем быть преданы и обмануты и поэтому нет среди нас и вокруг нас того, кто мог бы это не сделать, ибо вокруг нас то, что выбрали мы в момент своей судьбы – мрак безысходности, бездна одиночества, отсутствие возможности пути, смысла обретения …
Но не стоит отчаиваться, говорю я вам, ибо то, что делаем мы всегда лучше того, что не знаем мы, и что не будет для нас формой познания в отношении знания. Мы всегда будем знать лишь то, что есть, и есть только то, что знаем уже по своему вкусу. Ибо все мы обладаем хорошим вкусом, каким отвратительным бы он не был.
Пройдут века и через несколько сот тысяч лет нам все — таки придется понять себя, но при этом понимать себя мы будем уже мозгами тех, кто только родится, и тех, кто по сравнению с нами слабее, и это может утешить нас в настоящем? Кто знает, какой ценой далась нам эта победа.
Нашему субъекту придется прожить жизнь с ощущением того, что каждое его действие, каждое его движение есть значимость для миллионов тех, кто будет жить после него, для тех, кому уготована судьба восприятия его и понимания его. Он должен понимать это и поэтому его бытие не должно быть слишком ответственным, и мы не призываем к этому. Но, с одной стороны, нами движет всегда желание менять методологию познания, так как именно такая форма отношения к себе и позволяла в настоящем осуществлять именно такое познание, но, с другой, когда избавляешься от самого страха не творить и не мыслить больше, приходит возможность приказывать себе и властвовать над самими собою. Это право, купленное на ярмарке собственной плоти может сыграть хорошую службу в отношении понимания самое себя в любой форме организации бытия в возможности по отношению к действительному. Соответственно, вопросы, которые мы ставим в отношении неперсонифицированного круга лиц, это вопросы всегда конечного плана, ответ на которые не может носить половинчатого характера спекулятивного мышления в отношении торговли ценностями в конечном результате познания.
Именно такое отношение, отношение сильного к сильнейшему – нагая форма бытия в данном социуме.
Человек как носитель суммы представлений, купленных посредством переживаний, есть самодостаточность последующего момента переживания самое себя в настоящем по отношению к будущему. При том, что качественность данных моментов определяется степенью длины той или иной формы реализации бытия в возможности в действительность.Данная качественность определяет не только отношения переживания в самое себя и по отношению к самое себя, но и маску, с которой персонифицирует себя человек в области перспективы переживания. С этой точки зрения не все формы реализации бытия в возможности в действительность являются игрой. Все формы реализации в отношении самое себя делятся в зависимости от степени алеантности, и это непосредственным образом влияет на само качество бытия в возможности. Для нашего субъекта его бытие в возможности всегда алеантно в процессе своего возникновения и всегда радует его, но в отношении структурирования и объективирования алеантность падает, и, соответственно, уменьшается возможность радоваться себе как форме организации проводника бытия в возможности в действительность. Это означает, что с течением времени наш субъект все меньше и меньше понимает, кто он и для чего существует и как ни странно, он так же становится перед вопросом определения личной судьбы в отношении познания. И данное определение не предвещает ничего положительного ни в области познания, ни в области понимания самое себя. Он есть форма понимания своей предначертанности и ничего более.
Единственное отличие в данном механизме, — каждое новое переживание мысли несет в себе так же и отречение от предыдущего связующего, оно несет в себестоимость отречения в отношении нового познания и результирующее начало всегда отличается от самого субъекта познания по степени понимания самим субъектом невозможности жить тем, что тобою самим сделано, того, что тобою выстрадано. И при всем при этом существует необходимость жить именно так, но жить в области внечувственного переживания, в области познания способного только объективировать самое себя, в области отсутствия какой — либо чувственности познания.
Таким образом, наш субъект шаг за шагом приходит к себе как к машине, как к сложной форме, форме организации личного, чуждого человеческому по природе своей деятельности.
Страдания, которые он получает за это, познание самое себя? Вряд ли чувственность такого порядка можно уместить в понимании страдания. Это намного страшнее.
Временная пирамида структурируется таким образом, что наш субъект приобщается к общественной форме рассуждения, но сам и есть универсум общественного, он выходит на орбиту суждения, подобную общественному в суждении и поэтому не может быть понятсторонниками форм рассуждения частного порядка, понимание которых всегда есть лишь реализация ожидания в отношении тебя как равного по степени подобия и встречности (поля ограниченности). Поэтому, наверное, у нас нет друзей среди живых и собеседников среди мертвых. Мы дружим с теми, кто не может говорить и только жить в нас в изолированности нашего холодного отношения к чужой истине, ставшей формой определения для миллионов.
Но ревность не страшна нашему познанию и поэтому мы всегда охотно общаемся с друзьями.
Окружение живых тянет на дно своей амплитудой предсказуемости ожидания, оно постоянно заставляет совершать эквилибристику мысли в отношении неограниченного круга вопросов и поэтому говорит нам вечно о степени товарищеского отношения к той или иной области познания, и мы должны понимать это как однозначность приказа быть одиноким даже в самом человеческом смысле этого понимания.
Общественное познание, как мы уже говорили, строится всегда на определении чувственно — воспринимаемого там, где в отношении объектов это невозможно. Создаются удилища мысли – символы, но в целомпознание общественного типа — это всегда познание в отношении чувственного, чувственной конкретики. Собственно именно поэтому по большому счету примирение между личным моментом и общественным невозможно, именно в силу того, что личное всегда есть прототип общественного, правда, в отношении его восприятия, затем недоверия и нейтральности, а в завершении – антипод по войне и, наконец, само общественное.
Терпение в данном случае должно быть, вероятно, выше любогопрепятствия и само по себе терпение человека есть форма препятствия для общественного в возможности нанесения ему какого – либо вреда. Но так же есть и сомнение, одна из форм общественного, которая практически не изживается из индивидуального сознания, является всегда формой его реализации в человеке, если уже не по содержанию, то по форме.
Мысль, которая убивает, так же чужда обывателю, как и представление о данной мысли вне сферы ее реализации (дестабилизация какой – либо парадигмы бытия в действительности общественного плана), наш субъект только потому и стремится к реализации бытия в возможности в действительность в пределах неперсонифицированного круга лиц, что данное бытие в возможности убивает его в части принадлежности только ему одному. Быть услышанным бездной — вот наша гибель.
Каждый из нас ищет свою пропасть достаточно глубокую, чтобы бросившись в нее, можно было научиться жить в преддверии смерти. Но в момент, когда приходит сумма сомнения в отношении правильности, когда маятник от уверенности переходит в фазу самокритичности, в фазу несогласия, в фазу заблудших метаморфоз духа, приходит необходимость осознания невозможности бытия как человека и приходит необходимость спрятаться и не выходить, и не принимать никакие намеки и дары данного общества. С этой точки зрения я могу вам сказать – никогда не расстраиваться и не быть падшими духом в отношении какого бы то ни было события, даже если жизнь уходит корнями в неизменность и все сражения проиграны- наша война слишком подвержена случайности, даже, если мы и пытаемся исключить ее тяжким трудом. Мы работаем с той областью, где случайность формуется только нами и только ради нас и поэтому может быть мы всегда способны сказать себе «нет», но нам всегда придется говорить себе «да», так как вне этогосуществование теряет для нас не только целесообразность, но и вообще уверенность того, что оно есть.
Дилемма бытия существующего и не существующего, носит для нас множественный характер, постепенно мы понижаемся до признания бытия больше идеальной формой, нежели чувственно — удостоверяемой системой взаимодействия разума с объектами материального мира. Сначала помещаем его в рамки согласия с тем, что это существуетв определенном времени и месте, и ранее существовало для нас. Потом другое становится для нас формой объективации идеи собственного «я», но и потом мы находим, что наше «я » так же полно иллюзий, и что мы являемся формой неизвестности самих себя, и мы попадем в сеть спутанности объяснений перед самими собой, кто мы такие и для чего существуем и нам приходится вечно оправдывать свое существование и признаваться самим себе, что мы ошибались. Приходится становиться во многом выше собственно – критики и снова, и снова признаваться себе, что ни форма, ни стиль не выбраны верно, но в гордости, свойственной только личному познанию, удостоверять свою божественность перед теми, кому даны мы в пророки. Так происходит всегда и от этого западня нашего положения постепенно убивает нас и уже сами мы, как ходячая развалина не можем сказать себе, что мы есть, и вот тут-то наше естество начинает говорить за нас. И что же? Нам ничего не остается, как соглашаться с ним и кивать ему головой и оправдывать его в глазах самое себя.
Но может быть мы пройдем и этот барьер, и много сотен страниц сгорит в камине, или будет заклеймено позором отречения, но оно все равно преследует нас и не прощает предательства в отношении бессознательности отношения к нему и никогда не убьет, пока не удостоверится, что весь арсенал пыток уже исчерпан.
Порой самое тяжелое… нам кажется, что вот уже мы обрели покой, вот уже наконец мы поняли, что именно данная область бытия является нашим прибежищем, что данное состояние творческой удачи, творческого нападения серых будней будет нами поддерживаемо и азартно увидено в области постоянства, несмотря ни на что, но нет,- именно в данную минуту мы можем поменять свое решение и нас размозжит горесть отчаяния и горесть обид и сомнения, отрава которая под силу только бизонам познания, и то, если они уже давно трупы в отношении самопознания. А наша семья, наш дом, наше счастье незнания истинности в любви и наше похотливое все могу и все хочу! Разве не привыкли мы в самой опасности понимания обывательского видеть похоть увиденного жизненного, все таки найти свою смерть, свой рок и свою судьбу? Сколько раз мы готовы испытывать чувственность и сколько раз мы готовы растоптать в себе самые сложные хитросплетения Венеры, с тем, чтобы только контролировать силу собственного рассудка, собственности в отношении познания. О как же нам хочется, как же нам бесправным рабам познания, хочется конвертировать возможность собственности в отношении данного познания, в отношении его первичной результативности, в отношении возможности быть рядом, быть тем, кем нам в действительности не быть никогда…
….Пусть простят меня статики и психологии… да мы готовы просить прощения, и мы самые искренние друзья, и мы же самые ревнивые враги собственной воли отречения и признания, мы не можем быть преданы и обмануты и поэтому нет среди нас и вокруг нас того, кто мог бы это не сделать, ибо вокруг нас то, что выбрали мы в момент своей судьбы – мрак безысходности, бездна одиночества, отсутствие возможности пути, смысла обретения …
Но не стоит отчаиваться, говорю я вам, ибо то, что делаем мы всегда лучше того, что не знаем мы, и что не будет для нас формой познания в отношении знания. Мы всегда будем знать лишь то, что есть, и есть только то, что знаем уже по своему вкусу. Ибо все мы обладаем хорошим вкусом, каким отвратительным бы он не был.
Пройдут века и через несколько сот тысяч лет нам все — таки придется понять себя, но при этом понимать себя мы будем уже мозгами тех, кто только родится, и тех, кто по сравнению с нами слабее, и это может утешить нас в настоящем? Кто знает, какой ценой далась нам эта победа.
Нашему субъекту придется прожить жизнь с ощущением того, что каждое его действие, каждое его движение есть значимость для миллионов тех, кто будет жить после него, для тех, кому уготована судьба восприятия его и понимания его. Он должен понимать это и поэтому его бытие не должно быть слишком ответственным, и мы не призываем к этому. Но, с одной стороны, нами движет всегда желание менять методологию познания, так как именно такая форма отношения к себе и позволяла в настоящем осуществлять именно такое познание, но, с другой, когда избавляешься от самого страха не творить и не мыслить больше, приходит возможность приказывать себе и властвовать над самими собою. Это право, купленное на ярмарке собственной плоти может сыграть хорошую службу в отношении понимания самое себя в любой форме организации бытия в возможности по отношению к действительному. Соответственно, вопросы, которые мы ставим в отношении неперсонифицированного круга лиц, это вопросы всегда конечного плана, ответ на которые не может носить половинчатого характера спекулятивного мышления в отношении торговли ценностями в конечном результате познания.
Именно такое отношение, отношение сильного к сильнейшему – нагая форма бытия в данном социуме.
