О составе преступления

В свое время Платон выдвинул оригинальную концепцию идеального устройства бытия, в соответствии с которой сущность любого предмета подчиняется и, соответственно, доступна для познания через проникновение и сопричастность его «эйдосу». Данная концепция познания не нашла своего широкого практического распространения как методология в силу явной простоты, хотя для своего времени была революционной.

В то же время в современности, в частности в Уголовном праве РФ, с успехом реализован методологический базис Теории Идей Платона. Эйдосом нашего Уголовного закона, тем, чему подчинено все и вся, тем, благодаря чему возможно познание сущности Уголовного права, является конструкция состава преступления, виртуозно разработанная в Платоновском стиле, как нашей доктриной, так и областью правоприменителей.

Действительно, ключом к пониманию нормы уголовного права, всем тем, что соединяет в себе познавательные функции закона, выступая центральным конструктом закона, является понятие состава преступления. Более того, состав преступления, его наличие или отсутствие, в совокупности законодательно указанных признаков, – является единственным основанием для привлечения лица к уголовной ответственности.

Именно на основании познания преступления через состав преступления осуществляется деятельность армии правоприменителей, осуществляется публично-организованное насилие, государственная власть.

С учетом того, что уголовная ответственность выступает предельностью формально — реализуемых полномочий государства в отношении личности, естественно ожидать, что состав преступления, его понятие и сущность должны быть структурированы самым тщательным образом.

Действительно, даже текст закона свидетельствует о воплощение принципа Рене Декарта «ясно и отчетливо» — ст. 8 УК РФ «Основание уголовной ответственности»: «Основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признакисостава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом».

Более того, сама практика соединяет и снимает чуть было возникшее противоречие между понятием преступления, сформулированного ст. 14 УК РФ и понятием состава преступления. Так, основанием для возбуждения уголовного дела, согласно ст. 140 ч. 2 УПК РФ «Поводы и основания для возбуждения уголовного дела» является «наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления», но в то же время основанием отказа в возбуждении уголовного дела является отсутствие в деянии состава преступления ( ст. 24 ч. 1 п. 2 УПК РФ).

Георг Вильгельм Фридрих Гегель рукоплескал бы нашему законодателю, расположившему столь удачно триаду развития идеи преступления, где, соответственно, тезисом является позитивная верифицированность закона (признаки преступления, указанные в законе – nullum crimen sine lege), антитезисом идеальная конструкция, противостоящая практическому тезаурусу признаков, и существующая в форме идеи независимо от последних (состав преступления), а синтезом – сознание правоприменителя, усматривающего, что в совокупности признаков преступления и при их наличии отсутствует состав преступления (снятие противоречия реального и идеального).

Более того, правоприменитель не только не боится следовать путем диалектического развития духа, но, имея на вооружении подобный инструментарий, выносит судьбоносные решения, синкретично сочетая идеальное и реальное. Большинство отмененных приговоров, прекращенных дел – за отсутствием в деянии состава преступления. Это позволяет сделать вывод о том, что состав преступления как теоретическая конструкция уголовного права является центральной категорией, наличие или отсутствие которой и позволяет принимать решение в цепи «общее — единичное», где последнее является предметом уголовно- правовой квалификации. Это, безусловно, удобнее индуктивного метода криминализации преступных посягательств, реализованного, например, в англосаксонской системе права.

Какова же общая конструкция этого Органона познания преступления? Сразу оговоримся, что в теории уголовного права признаки состава преступления, упомянутые в ст. 8 УК РФ трансформируются в элементы, что логически верно, не может же быть такого, чтобы УК РФ был просто сводом деяний, именуемых преступлениями и имеющих свои признаки. Наоборот, признаки преступления отнесены к области деяния и существуют вне связи с лицом и соответствующей для него уголовной ответственностью, в то время как состав преступления объединяет в себе и лицо, и деяние, образуя с последним единое целое.

В практике, уголовное дело возбуждается и без лица ( в отношении неустановленных лиц), но при наличии деяния, подпадающего под признаки преступления. Согласно классической, общепризнанной и доказанной концепции, выделяется 4 элемента состава преступления: объект, объективная сторона, субъект, субъективная сторона. Именно совокупность данных 4-х элементов является основанием для уголовной ответственности.

Теоретически применение данной конструкции в практике позволяет избежать ошибки в квалификации, а следование норме ст. 8 УК РФ – обеспечивает неприкосновенность личности от необоснованного уголовного преследования. Следует отметить, что конструкция состава преступления удивительным образом похожа на конструкцию бытия, разработанную «конкурентом» Платона –Стагиритом (Аристотель) о четырех причинах бытия.

Действительно, целевая причина соответствует мотиву, умыслу преступника, прочим состояниям психики, наличие которых идеально отрицает должно установленное положение вещей (субъективная сторона и факультативный для действительного -объект), формальная – обстановке, форме структурирования пространства и времени, действиям определяющим последних (объективная сторона), движущая – тому, благодаря кому устанавливается определенное состояние реальности (субъект), материальная – результату воплощения целевой причины в действительном (так называемые вредоносные последствия, которые не входят в состав преступления, но являются приоритетными для криминализации – ст. 14 ч. 2 УК РФ).

Есть одна тонкость – структурное не совпадение. Разница между классической парадигмой бытия Аристотеля и конструкцией состава преступления есть результат автономности развития формально-юридической научной мысли современности. Из современных гносеологических традиций совершенно исключена универсальность познания, включающая в себя исследование всех представлений о предмете (основа философии А. Шопенгауэра).

Преступление понимается не как конкурирующая с общепринятой форма реальности, а как исключительный факт действительности, девиация, лишенная социального основания, права на существование. В свое время людологическая школа познания подвергла это положение вещей фундаментальной критике, не будем повторяться. Следует признать, что руководствоваться в квалификации конструкцией Аристотеля намного выгоднее, чем конструкцией состава преступления, если конечно придерживаться того тезиса, что уголовно — наказуемыми являются реально существующие явления в форме действительного, а не идеальные объекты (планы, мысли, намерения).

Оторванность и искусственность состава преступления есть последствие систематизации и канонизирования ряда уступок, допущенных при его структурировании в угоду политической воле. Не забудем о том, что за каждым приговором суда стоит конкретный человек, действия которого осуждены государством, и если этот человек, доверяет государству осуждать себя, то он имеет право, как минимум на законность своего осуждения и разумность закона, а как максимум на мудрость судьи.

В идеале, последний должен получать мудрость не из доктринальных источников и теоретических конструкций (каковым и является состав преступления), а непосредственно из закона (закон, право как форма познания). Смысл конструкции четырех причин состоит в том, что реально существует только то явление, которое содержит в себе все четыре причины, определяется ими в своей сущности как именно данное явление. Этот вывод продуцирован Аристотелем из конструкции идеального и реального (бытия в возможности и бытия в действительности), которые располагаются определенным образом относительно причин.

Именно поэтапный анализ восхождения от целевой причины к материальной и может служить основанием для того, чтобы определить, что является и существует только как идея (бытие в возможности), а что является реальным бытием, явлением. То же самое можно сказать и в отношении преступления, если мы исходим из того, что преступление- это социальное явление, деяние, то преступлением может быть только то, что имеет в своей основе четыре причины бытия, а, соответственно, существует в области действительного, а не предположения о существовании в действительном властьпридержащего лица, пусть даже это предположение и сделано в законодательной форме. О

днако современная конструкция состава преступления позволяет подвергать уголовному преследованию за мысли и намерения, например, ст.209 ч. 1 УКРФ, структурировать конкретные составы преступления таким образом, что на их основе возможно подвергать уголовному преследованию за любое деяние – ст. 330 УКРФ. Положения ст. 8 УК РФ находятся в явном противоречии с нормами процессуального права (в ст. 140 УПК РФ речь идет о признаках преступления), они легализуют необходимость законодательной криминализации, не давая при этом никаких сдерживающих механизмов методологического характера, одновременно оправдывая любые репрессии, возможность которых будет законодательно закреплена.

Если демократия не сложилась как норма приличия, то для ее создания недостаточно провести выборы в парламент. В итоге преступлением признается не то, что уничтожает бытие государства (при том, что право – это бытие в возможности государства, а государство — бытие в действительности права) в рамках «здесь и сейчас», а то, что названо Уголовным законом как преступление. Формой познания преступления является исключительно текст закона, граждане и само государство лишены возможности внепозитивисткого анализа преступления. Эта методология лежит уже за пределами, как методологии Платона, так и Аристотеля, являясь по сути воплощением в жизнь древнейшего мифологического принципа: «существует только то, что названо», а, следовательно, не подчиняется ни законам рацио, ни законам идеала как высшей формы и предельности познания. По сути, так оно и есть сегодня.

Существует каста «жрецов», называющих что- то преступлением (Федеральное собрание и Президент) и каста сведущих (наша титульная доктрина), которые исходя из интересов Божества, именуемого государством называют преступления, вводя описание этого в Уголовный закон. Прав был Гегель, если Бог и существует, то этот Бог государство. Но прав был и В. Соловьев- государство необходимо не для того, чтобы сотворить Рай на земле, а для того, чтобы не допустить ада земного. Проблема квалификации преступления носит глубоко гносеологический характер.

С учетом того, что бесспорно можно подчиняться только разуму, возникает вопрос каким образом должно быть структурировано представление о преступлении, при том, что идеальной задачей привлечения к уголовной ответственности (включающей в себя наказание) является исправление? Очевидным является то положение, что реализация государством принуждения в отношении преступника должна доказать последнему и обществу неправоту преступного поведения. Возможно ли это, если само представление о преступление, реализованное в рамках текста Уголовного закона является вымышленным, придуманным искусственно, то есть противоречит законам организации социальной материи? Является замкнутым на методологию доступную и оправдываемую в рамках самого же правоприменения, базирующегося на данной методологии (конструкция состава преступления)? Думается ответ будет отрицательным.

Впрочем, последователей Платона это не беспокоит (идеальное государство Платона: аристократы, стражники, рабы плюс торговцы под вопросом). Однако гносеологический опыт идейного вдохновителя и наставника Александра Македонского видится более перспективным для построения демократии западного типа. Преступление видится именно как парадигма бытия, состоящее из 4-х причин бытия, без всяких «купюр называния» (формальные, усеченные, материальные составы и прочее). Такое понимание преступления позволяет донести смысл правоприменения не только до компетентных контролирующих вышестоящих органов (никого, например, не удивляет прецедент, de facto, решений ВС РФ), но и до каждого участника правосудия, создав подлинное снятие социальных противоречий, восхитительно описанное Гегелем в его триаде (установленный порядок вещей — тезис, преступление –антитезис, ответственность –синтез, снятие противоречия).

А в дальнейшем позволит исключить уголовное преследование из числа политических инструментов воздействия власти. Подобный анализ преступления не совсем возможен в аристотелевской традиции, изложенный подобным образом данный вопрос занимал бы слишком большой объем. Обычно для упрощения и универсализации прибегают к той базе людологической методологии, которая была наработана за последнее время. Операционная база здесь объединяет в себе две конструкции: четыре причины бытия и парадигму бытия. Парадигма бытия как предельно конечная форма бытия состоит из двух сфер бытия: бытия в возможности (бытие мысли) и бытия в действительности (эмпирически заданная действительность).

Бытие не обнаруживает себя вне мысли, а мысль не обнаруживает себя вне бытия (ср. Гегель: все действительное разумно, все разумное действительно). Бытие в возможности в людологической традиции в формулах обозначается латинским «V», бытие в действительности — «D». Между возможностью и действительностью располагается энтелехия. Энтелехия это процесс перехода, становления бытия в возможности в действительность. При этом действует закон: пока есть становление, нет ставшего, когда есть ставшее, нет становления (ср. Эпикур: пока есть человек – нет смерти, когда есть смерть – нет человека). В формулах энтелехия как переход, воплощение возможного в действительное обозначается как тире «-».
Парадигма бытия раскладывается, соответственно, по 4-м причинам бытия, где целевая соответствует бытию в возможности, движущая – субъекту энтелехии, формальная – энтелехии, без результата реализации, бытие в действительности – материальной. В общем, это весьма непросто вот таким образом анализировать реальность, но все же действенно, поскольку позволяет формулировать социальные процессы, алгоритмируя их.

Например, универсальная формула преступления выглядит следующим образом. (…)- (Va- Da )-Va – (…) > (Va- Da )- Va) + (Vb –Db -Vb) > (Va-Vb) –(Da-Db)=Va-b – Da-b=Va-Da или Vb-Db Так как возможность может существовать в противоречиях, каждое из которых может казаться истинным, то конечная общая формула бытия преступления, как криминализованного деяния выглядит следующим образом. V (2) =Da-Db. Где Va — бытие в возможности общественного плана, должное бытие в возможности, установленный обществом порядок вещей, сложившийся в результате коллективного общежития в неопределенно долгий период времени, и конституированный обществом в нормах права. В традиционной теории уголовного права сопоставлен объекту преступления.

Здесь следует понимать, что преступление существует как представление общества о преступлении и как форма деяния (субъективно). Цепочку (Va — Da )-Va следует понимать как замкнутую парадигму частного порядка (Va — Da ) соответствующую общей идеи Va. При этом частный случай (парадигма частного порядка) только таковой и является, что соответствует общей идеи, должному образу вещей, привнесенному в субъекта данной парадигмы и составляет его сущность, которую он осознает как собственно – личное подлинное состояние своего сознания, и которое реализует, непременно желая этого (быть правильным, не нарушать закон, быть честным и прочие параметры социального общежития).

Часть формулы > (Va — Da )- Va) + (Vb –Db)-Vb) > отражает обязательный элемент столкновения в действительном двух конкурирующих форм организации социальной парадигмы (нормы и преступления). При этом механизм преступного поведения, парадигма преступления, аналогична общественной парадигме.

Преступление это не исключение и действительности, это форма действительного. Данные парадигмы взаимоисключающие, и если в области бытия в возможности противоречия могут существовать одновременно неопределенно долгий срок, то в действительном в одном и том же месте, в одно и то же время, существование двух противоречий действительности всегда представляет собой процесс снятия, антагонизм, по результатам которого остается лишь одно противоречие, которое и составляет наличное действительного. При этом каждый конкретный случай (а действительность всегда конкретна и задана рамками чувственного) столкновения меньше накопленного ранее опыта и существующих ситуаций на тот момент (>) и всегда больше конечного будущего результата, поскольку представленные парадигмами противоречия в любом случае в будущем будут сняты (>).

Поскольку мир существует относительно воли человека только проходя через область сознания, восприятия, далее конкуренция парадигм приобретает вид (Va-Vb) –(Da-Db), где область возможного представлена воспринятыми противоречиями в виде бытия в возможности нормы и преступления, а действительность двумя разными действительностями – долженствованием нормы, которая уничтожена действительным преступления. Далее действительность трансформируется в двухстороннюю парадигму, где и возможность и действительность представлены как результат наличия двух противоречий, воспринятых как в области возможного, так и действительного Va-b – Da-b.

Именно данная ситуация и требует внешнего вмешательства государства, поскольку это деформированная девиационная форма, не соответствующая образу долженствования, заложенному изначально (Va). Соответственно, снятие должно быть исключением одного из противоречий в зависимости от того удается ли это сделать государству, действительность либо восстанавливается, либо сама парадигма ранее считавшаяся преступлением подменяет собою действительное, и в дальнейшем циклично реализуясь в среде неперсонифицированного круга лиц, приобретает форму должного, нормы.

Результатом всей данной цепи является представление о преступлении как о зеркальном негативном отражении действительного, выражаемое формулой V (2) = Da-Db. Преступление только тогда и является преступлением, когда изначально известно, что бытие в возможности имеет две формы развития – апробированную общественную, поддерживаемую (титульную) и негативную, отрицающую первую (преступную)- nullum crimen sine lege. При этом форма структурирования бытия в возможности обоих видов равнозначна — закон. Соответственно, и действительность реализовываемая на основе данной возможности, представлена противоположными формами Da-Db, но опять же здесь они всегда находятся в процессе взаимодействия и не могут составлять единую действительность вида Da-b, там где есть преступление нет государства, а там где есть государство в действительном – нет преступления.

Преступление в рамках своей реализации уничтожает конституированные обществом, государством ценности, подменяя действительное. И наоборот, государство подменяет действительность, созданную преступлением, извлекая преступника из им созданной реальности и заменяя ее на новую (тюремное заключение и прочее). Следует отметить, что преступление является весьма простой формой социальной реальности. Это простая парадигма двузначного порядка (в классической традиции «а» обозначается через «+», а «b» через « — »), поскольку противоречия носят взаимоисключающий характер.

Именно данная простота рассуждения казалось бы совершенно безболезненно позволяет выделять идеальные элементы такого явления как преступления и канонизировать их в рамках элементов состава преступления. Но эта простота обманчива, забывая, что преступление как парадигма бытия является имманентным продолжением нормы, структурируя преступление как самостоятельность и изолированность, создается «матрица» в которую можно произвольно помещать любую сферу социальной деятельности, поскольку преступление имеет социальную природу. Получается перевернутое представление о преступлении. Последнее является формой развития личностного начала в человеке, проявлением начала индивидуальности, т.н. «отрицающего духа» (свойство изменчивости).

Структурирование понимания преступления вне связи с нормой, по отношению к которой оно и является девиацией – невозможно без существенного урона для качества развития общества. Исторически это многократно доказано. Сама же конструкция состава преступления, изначально являясь Аристотелевской парадигмой бытия, увязанной на 4 причины бытия, позволяет любое действие, неугодное политической власти признавать преступлением, приписывая ему общественную опасность. В наш век PR это настолько просто, что удостоверение в данном факте не требует даже исторического анализа, а видно невооруженным глазом. Более того, состав преступления является «резиновой методологией», принцип действия которой построен в духе Гегеля- если факты не соответствуют теории, значит тем хуже для фактов.

Придумываются разновидности составов, создается лексическая путаница, разнородность методов и приемов понимания и прочее и прочее. В конечном же счете все диспуты сводятся к судебной практике, которая наполняет конкретным смыслом закон. Не закон стоит на пути практики, а практика движет законом! И это положение вещей считается приемлемым ( пока это лично кого- то не коснется, конечно). Возможно это так с точки зрения права и тех, кто сведущ в данном лабиринте, это даже занимательно с точки зрения научных диспутов, но с точки зрения того, для кого существует вся эта система – рядовой гражданин, человек, — это недопустимо.

Разрыв между сознанием лица применяющего закон и лица, испытывающего применение данного закона становится опасным. И дело здесь не структурных позициях, а в том, что сам закон весьма далек от тех общественных отношений, которые он призван охранять и косвенным образом регулировать. Соответственно, уголовное право называет все больше преступлений, которые являются не аморальными. Порой криминализуются деяния являющиеся формой сложившихся общественных отношений, или наоборот сложившееся общественные отношения внезапно оказываются преступным деянием. В итоге, уголовное право оттягивает на себя административные функции, выполняя не свойственные ему задачи.

С учетом правоприменительной практики, несовершенства юридической техники, прочих факторов влияния (коррупция, административный ресурс и так далее) правоприменение уголовного закона становится дестабилизирующим началом общества в целом. Подавляющее большинство привлекаемых к уголовной ответственности, отбывших наказание не только не вступают на путь исправления и тому подобное, но превращаются в правовых нигилистов, людей с негативным настроем к любому правовому регулированию вообще. 

О каком правовом государстве как процессе или результате в данном случае можно говорить? Методология, основанная на эмпирическом базисе, являющемся следствием ее использования, обречена на самодостаточность, замкнутость и абсолютизацию своих положений. Она превращается в веру, приобретает недоказуемый характер.

Такая методология хороша для верующих фанатиков, как пример – обоснованность, законность правоприменения уголовного закона 30-х годов ХХ века в СССР. В свете вышесказанного представляется необходимым поставить вопрос о некоторой модернизации методологии структурирования преступления в части состава преступления. Во – первых, как минимум, необходимо называть вещи своими именами, должным образом восстановить в правах авторство Аристотеля, во- вторых прекратить делать вид, что данная конструкция применима исключительно к преступлению.

От того, что мы называем элементы универсальной парадигмы бытия субъект, объект, объективная сторона, субъективная сторона – законы структурирования социальной материи, открытые и описанные более 2 000 лет назад не изменятся. И, наконец, пора прекратить порочную практику видеть состав преступления там, где его нет только потому, что там есть по- другому названные элементы социальной парадигмы бытия.

Полагаем, что развернутая дискуссия на эту тему, начатая еще 5 лет назад в рамках людологических исследований, позволит провести подлинно действенный мониторинг уголовного законодательства в самое ближайшее время.