Частичный отказ гособвинителя от обвинения

Хочу поделиться информацией о первом своём деле. 

Около года назад на заре своего становления ко мне обратился старый знакомый и попросил вступить в дело его родственника, на которого дело по ст. 162 УК РФ (разбой по предварительному сговору группой в составе трёх лиц с угрозой применения насилия, опасного для жизни и здоровья) уже направлено в военный суд и вот-вот состоится предварительное слушание. Поскольку дел по соглашениям в то время у меня было всего лишь два, я решил вступить в новое дело. 

На руках у доверителя было достаточное подробное обвинительное заключение, почитав которое, я почувствовал перспективу минимального успеха, который обозначил целевой перспективой.

Подзащитный (военнослужащий-срочник — ВС) обвинялся в том, что в сговоре с другими двумя военнослужащими (срочник © и контрактник (К)), которые планировали после разбоя посетить представителей другого пола, напали на двух более молодых срочников (МС1 и МС2), силой закинули их в машину К, где под угрозой вывезти в лес и продолжить применение силы (дословно) потребовали выдачи денег и ценностей, после чего ВС и С пошарили у обоих потерпевших в карманах, нашли несколько сотен рублей, ржавый телефон, которых для удовлетворения корыстной страсти не хватило, после чего все втроём потребовали у обоих снять деньги с обнаруженных в карманах банковских карт, поехали к ближайшему банкомату, сняли 2 т.р.

Затем, согласно обвинению, С потребовал у МС1 очистить телефон от всего лишнего и передать ему, при отказе дал «по шапке», напомнил про «вывезти в лес» и добился своего. Затем обоих молодых отправили в часть молчать, после чего распорядились похищенным.

Защитную перспективу я почувствовал в «угрозах вывезти в лес и там применить насилие», которые, собственно, и были обозначены стороной обвинения как угроза применения насилия опасного для жизни и здоровья, так как по логике вещей такая угроза для меня не укладывалась в те рамки, в которые её загнало следствие. 

Вступив в дело и подробно изучив его материалы, я убедился, что правильно определил для себя перспективу. Некоторые сомнения появлялись при чтении показаний обвиняемых вояк, которые, за исключением моего доверителя, неоднократно давали при защитниках признательные, но несколько отличающиеся друг от друга, показания.

В не менявшейся части они в целом соответствовали показаниям потерпевших, со слов которых насилие и угрозы вывезти в лес происходили от начала и до конца нападения, причём активные действия исходили от ВС и С, а К командовал последними. При этом С и К показывали, что ВС был ни при чём, просто оказался наблюдателем, а телефон ему они ему дали, чтобы не обижался на них.

Мой доверитель отрицал вину в разбое и вообще в насилии и угрозах, а телефон забрал у С, поскольку тот вместе с К не пожелали его допустить к участию в вечерних процедурах. 

Вот такой вот детский сад тех, кто призван самоотверженно защищать нас с Вами с оружием в руках в случае войны.

Все трое изначально находились под наблюдением командования, но С, который в принципе был зачинщиком и наиболее активным участником преступления, успел посамовольничать, чуть не загремел по другому факту грабежа, из-за чего угодил под стражу.

Порыскав в судебной практике несколько дней, поспрашивав коллег про «вывезти в лес», я понял, что никакой практики по схожей угрозе нет. От слова совсем. Поскольку я к тому времени успел уже освоить прелести московского правосудия, основанного на презумпции правоты обвинения, основанного даже лишь на голых показаниях потерпевших, я начал нервничать.

Ко времени рассмотрения дела потерпевшие успели разъехаться по домам, в суд обеспечили явкой только одного, второй участвовал по ВКС (МС1). 

Оба потерпевших начали плыть в показаниях и начали путаться по поводу момента поступления угроз вывозом в лес. МС1, просивший жестко наказать обидчиков, то показывал, что угрозы были лишь перед расставанием, но потом начал говорить, что нападавшие всё время повторяли угрозы, а МС2, который допрашивался на третий день, на уточняющий вопрос судьи ответил, что угрозы имели место в самом конце после передачи денег и телефона. То есть, признак опасной угрозы начал рушиться.

Занервничавший обвинитель попросил суд прервать допрос потерпевшего (молодого человека, действительно, мы (три адвоката) замучили допросом в течение почти двух часов по разным мелочам до того, что начал ошибаться в некоторых очевидных обстоятельствах).

До судебных заседаний мы имели немного времени для общения с гособвинителем и предлагали ему ускорить процесс, отказавшись от обвинения в разбое и перейдя на грабёж, поскольку опасная (по мнению обвинения) угроза была высказана уже после завладения имуществом, что исключает квалификацию деяния как разбоя. Тот — ни в какую.

До следующего дня времени было несколько дней. Видя упёртость гособвинителя, доверитель совсем сник и это побудило меня к новым мыслям. 

Коллегия адвокатов у нас большая и в конторе всегда бывает несколько адвокатов. Так вот, вернувшись в офис после заседания поздно вечером, я наткнулся на двух коллег, которые, несмотря на присутствие других адвокатов, очень громко обсуждали квалификацию чьих-то действий по похищению человека, связанному с вымогательством.

И тут меня осенило! Я больше никого не слышал. Просто посмотрел диспозицию п. «в» ч.2 ст. 126 УК РФ - «похищение человека, совершенное с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия».

И спрашиваю себя: а как квалифицировать не угрозу вывезти в лес и применить насилие, а реальный вывоз субъекта в лес и насилие над ним? Отвечаю себе: это похищение человека и в зависимости от наличия насилия, опасного для жизни или здоровья, может квалифицироваться по п. «в» ч.2 ст. 126 УК РФ. 

И далее спрашиваю: а собственно похищение является насилием, опасным для жизни или здоровья? Отвечаю: нет, по логике вещей.

Для верности задаю вопрос уже охрипшим друзьям. Оба с ходу отвечают: конечно является таким насилием, ты чего это вдруг?

И тут же вопрос: господа, тогда с какой дурости наш законодатель придумал такой квалифицирующий признак похищения, как «совершенное с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия», ась?

Не сразу вкурили. Объясняю, что если само похищение является опасным для жизни или здоровья насилием, то квалификация по п. «в» ч.2 ст. 126 УК РФ должна выглядеть так: "применение насилия, опасного для жизни или здоровья, путём применения насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия". 

Вроде поняли. И я уже, обнадёжившись, занялся другими делами.

Перед следующим заседанием решил позвать обвинителя в сторонку. Тот будто не понял. Для себя решил, что он боится обвинения в коррупции. И тогда до заседания выпалил свои мысли вслух прямо в зале при потерпевшем, обвиняемых, адвокатах и родственниках обвиняемых и секретаре судебного заседания. В подробностях. Правда, судьи не было. Просто не мог терпеть абсурдность обвинения, с чем и в годы службы не был склонен мириться.

Обвинитель и так заикался, а тут заикаться ещё сильнее стал. Кое-как доведя допрос потерпевшего до конца, отложились.

Через заседание обвинитель заявил об отказе от обвинения в разбое и определил позицию свою как обвинение в грабеже с соответствующими квалифицирующими признаками. Но почему-то сделал это не в связи с моими пока не высказанными в процессе доводами, а просто так, без какого-либо обоснования. И судья принял это, а в приговоре обосновал переквалификацию тем, что угроза «вывезти в лес» была высказана после окончания хищения, в связи с чем на квалификацию действий подсудимых она не влияет.

В принципе, нас это устроило. Более того, суд в приговоре исключил признак сговора в отношении моего подзащитного, применил ч.6 ст. 15 УК РФ (как же редко это происходит в судах наших, хотя, на мой взгляд, её нужно применять гораздо чаще, например при обвинении по ч.2 ст. 228 УК РФ), а также определил вид ИУ колонию-поселение. Для моего сроком на 1 год, для К — 2 года, а для С — 2,5 года. 

Жаловаться не стали.