Вообще участие в уголовных делах террористической направленности всегда связано с сильными негативными эмоциями для адвокатов-защитников. Это я о тех коллегах, кто реально вовлекается в процесс защиты своих доверителей.
Помочь доверителям чем-нибудь реально и существенно получается крайне редко, а сроки драконовские. При этом, обычно, уголовные дела расследуют следователи ФСБ РФ, а рассматривают по существу коллегии из трех «матерых» судей Южного окружного военного суда.
Мой подзащитный М.К., что исходя из личной практики по уголовным делам такой категории случается крайне редко, обвинялся только по одному эпизоду и одной статье УК РФ: ч.1 ст. 30 ч.2 ст. 205.5 УК РФ (Участие в деятельности организации, которая в соответствии с законодательством Российской Федерации признана террористической). Санкция данной статьи от 10 до 20 лет лишения свободы.
У двух подельников обычные букеты из статей террористической направленности. Вину в инкриминируемом ему преступлении М.К. категорически не признавал, ввиду чего перспектива получить очень большой срок лишения свободы в случае обвинительного приговора суда была более чем реальна. В защите М.К. в ходе предварительного расследования я не участвовал.
М.К. – ранее не судим, социально адаптирован, на учете у нарколога и психиатра не состоял, успешно завершил обучение в колледже по специальности юрист, исключительно положительно характеризовался, вел активную общественно-полезную жизнь, участвовал в различных общественных движениях, форумах, имел грамоты, награды и дипломы и, более того, планировал в будущем работать в правоохранительных органах, а не заниматься террористической деятельностью, но много ли это значит для наших уголовных судов, тем более военных, и тем более окружных?
Я не буду говорить о виновности либо невиновности моего подзащитного в инкриминируемом ему преступлении в частности и вообще о стандартах доказывания вины подсудимых в уголовных делах террористической направленности, которые пачками рассматриваются в Южном окружном военном суде, это отдельная и, с моей точки зрения, очень печальная история.
Расскажу об одном юридическом казусе в данном уголовном деле, по моему мнению, существенно повлиявшим на его исход.
М.К. обвинялся в участии в деятельности организации, которая в соответствии с законодательством Российской Федерации признана террористической, при этом двое его подельников К. и А. обвинялись в вовлечение (склонение) моего подзащитного в участие в деятельности этой самой организации, и это отдельная статья УК РФ — ст. 205.1 УК РФ (Содействие террористической деятельности).
Интересно было то, что согласно обвинительному заключению и, соответственно, эпизодов, вмененных К. и А., они склонили моего подзащитного к участию и М.К. согласился и стал выполнять действия, являющиеся объективной стороной вменяемого ему преступления, в июле 2017 года, что в принципе подтверждалось материалами уголовного дела.
Однако, согласно этому же обвинительному заключению, моему подзащитному вменялось, что он начал свою преступную деятельность с мая 2018г., что, по сути, было голословным, надуманным, не подтверждалось ни одним исследованным в ходе судебного следствия доказательством и очевидно противоречило обвинению К. и А.
Самое интересное, что совершеннолетним мой подзащитный стал только в апреле 2018 года и, исходя из предъявленного К. и А. обвинения и совокупности доказательств по уголовному делу, на момент совершения инкриминируемого преступления был несовершеннолетним со всеми вытекающими отсюда юридическими и процессуальными последствиями. А последствия более чем существенные, ведь согласно ч. 6.1 ст. 89 УК РФ (Назначение наказания несовершеннолетнему): При назначении несовершеннолетнему осужденному наказания в виде лишения свободы за совершение тяжкого либо особо тяжкого преступления низший предел наказания, предусмотренный соответствующей статьёй Особенной части настоящего Кодекса, сокращается наполовину.
Соответственно стороной обвинения необоснованно и незаконно вменялось время начала совершения М.К. инкриминируемых ему преступных действий – май 2018 года, что помимо нарушения требований ст. 73 УПК РФ о том, что при производстве по уголовному делу необходимо устанавливать время совершения преступления, существенно нарушает права М.К. на защиту, так как по факту с июля 2017 года по 20 апреля 2018 года М.К. был несовершеннолетним и, следовательно, это необходимо было указать в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительном заключении в отношении М.К. и других лиц, производство по данному уголовному делу в отношении М.К., в случае наличия процессуальных оснований, необходимо было осуществлять в соответствии с главой 50 УПК РФ.
Почему это не сделали следователи ФСБ РФ я так и не понял. Возможно, не захотели заморачиваться с соблюдением норм, предусмотренных главой 50 УПК РФ. Наверно им было комфортнее «от фонаря» вменить время совершения преступления, когда М.К. уже был совершеннолетним и не напрягаться по пустякам.
Догадываюсь, что данная дата следствием была выбрана произвольно с учетом того, что М.К. стал совершеннолетним 20 апреля 2018 года, то есть примерно за месяц до этой самой произвольно выбранной следствием даты начала преступной деятельности М.К. – май 2018 года.
Суд в соответствии со ст. 252 УПК РФ не может выйти за рамки предъявленного М.К. обвинению, так как период времени с июля 2017 года по май 2018 года М.К. органом предварительного расследования не вменялся как преступный, следовательно, данное существенное нарушение норм материального и процессуального права, напрямую влияющее на правосудность приговора и нарушающее права М.К. на защиту неустранимо в суде первой инстанции, так как в случае признания М.К. виновным в инкриминируемом ему преступлении суд, по моему мнению, не вправе был назначить М.К. наказание в порядке ст.ст.88, 89 УК РФ.
Я, естественно, заявил в ходе судебного следствия ходатайство о возращении уголовного дела прокурору в порядке ст. 237 УПК РФ. Суд, естественно, сначала не понял, что я от него хочу. «Вы хотите увеличить период преступной деятельности вашему подзащитному на год?» спросил один из членов судебной коллегии. «Да, если это сделает его несовершеннолетним в этом уголовном деле», — ответил я.
Суд отклонил мое ходатайство как преждевременное, но явно был озадачен возникшим казусом. С одной стороны, уголовное дело необходимо возвратить, но следствие ФСБ РФ, нагрузка по другим уголовным делам, общий вектор принятия решений, возмущение прокуратуры и т.д., и т.п., а с другой стороны, как на все это посмотрят вышестоящие суды, если мы об этом нарушении, вне всякого сомнения существенном и серьезным, будем говорить дальше при возможном обжаловании приговора?
Мы все это понимали, и я в принципе ждал компромиссного решения по моему подзащитному в приговоре, тем более суд всячески намекал на то, что возраст моего подзащитного будет учтен в итоговом решении. Судебная коллегия посчитала доводы моего ходатайства о возращении уголовного дела прокурору в порядке ст. 237 УПК РФ неубедительными, но при этом в приговоре факт вовлечения в преступную деятельность М.К. учла в качестве обстоятельства, смягчающего ответственность при назначении наказания.
При этом всем подсудимым в качестве смягчающего обстоятельства суд в соответствии с п. «и» ч.1 ст. 61 УК РФ признал активное способствование расследованию преступлений, изобличение и уголовному преследованию других соучастников. И это при полном непризнании вины всеми подсудимыми и полном отказе от ранее данных в ходе предварительного следствия признательных показаний. Ранее по другим уголовным делам такой же категории при тех же обстоятельствах в этом же суде такой щедрости мною не наблюдалось никогда.
Далее, согласно приговору, суд учел влияние на М.К. старших по возрасту лиц и сославшись на ст. 89 УК РФ назначил доверителю 4 года лишения свободы, из которых почти три года к этому времени он уже отсидел. Обжаловать данный приговор мне мой подзащитный и его родственники категорически запретили. Двое подельников и их защитники приговор обжаловали. Военный апелляционный суд оставил приговор суда без изменений.