Заочная ставка

Мы очень боялись очной ставки. И даже срывали ее. Не потому, что опасались изобличения обвиняемого, а потому что предполагали незаконные действия следователя по созданию ложных доказательств его виновности. Потому что я знаю, как это делается — к сожалению, имеется сложившаяся устойчивая практика. 

Следователь не провел по делу опознание. Не знаю, почему. Скорее всего, не был уверен в его положительном исходе. И что тогда делается? Тогда делается псевдоопознание в ходе очной ставки. Обвиняемого и потерпевшего, как положено, сажают друг напротив друга, после чего потерпевший на первый же вопрос, знает ли он сидящего перед ним, бодро отвечает, что это тот самый злодей и есть. Ловушка захлопнулась.

А в чем разница с опознанием? — спросит меня непосвященный. Она в том, что опознание провести многократно сложнее. Оно специально так сложно устроено, чтобы предотвратить ошибку. Есть набор гарантий, защита от дурака. Многие это видели в кино, кому интересны подробности — см. ст. 193 УПК РФ.

Опознающего предварительно допрашивают о тех признаках, по которым он запомнил злодея и намерен его опознать. Опознаваемого при этом сажают в ряд с похожими на него внешне статистами, при этом он может занять любое место. Присутствуют понятые, призванные засвидетельствовать происходящее, в том числе нарушения, на которые обратит внимание, например, адвокат. В их присутствии опознающий, опять же, должен объяснить, по каким признакам он опознал человека. 

В ходе очной ставки (ст. 192 УПК РФ) ничего подобного нет. Вопрос, ответ, все. Что нам было делать в этой ситуации, чтобы предотвратить подмену ею опознания? Ведь потерпевшего могли просто научить правильному ответу на тот самый важный вопрос. Пришлось креативить (голь на выдумки хитра).

Я дал указание подзащитному сидеть, не показывая лица. Нет у него обязанности демонстрировать свой фейс. Вот и должен он был сидеть напротив потерпевшего фейсом в тейбл. Ведь очная ставка не для того, чтобы личико разглядывать, а чтобы вопросы задавать и на них отвечать. Положение «лицом вниз» этому не препятствует, к тому же обвиняемый в дискуссии участвовать не собирался (его право). Это происходило в доковидные времена, когда медицинские маски в моду еще не вошли, хотя можно было и иным способом скрыть лицо, но мы решили то, что решили. 

Прибыли в следственный комитет, поднялись на этаж, попытались зайти в кабинет к следователю, но нас не пустили — попросили подождать в коридорчике. Сторону потерпевших в кабинете следователя мы разглядеть успели. Это недобрый знак. Потерпевшего и его представителей инструктировали. Подобный инструктаж включает правильные с точки зрения следователя ответы на вопросы. Я еще раз со своей стороны настоятельно попросил подзащитного припрятать лицо. 

Заходим в кабинет. Во главе стола (буквой «Т») сидит следователь. По одну руку от него находится потерпевший (ребенок) с законным представителем, по другую сторону на нашем  месте навалены какие-то дела. Нам некуда сесть. Мы в растерянности. И тут следователь предлагает нам разместиться… на диванчике в углу кабинета. За спиной, то есть, у потерпевшего! Тот нас не видит. Вообще в нашу сторону не смотрит. Играет в папин телефон. 

Я думал, что это я креативлю, а креативил следователь. Разместить одного участника очной ставки за спиной у другого — это попрание основ. Название следственного действия «Очная ставка» происходит, насколько я понимаю, от слова «очи» (глаза, то есть). Это допрос друг друга глаза в глаза (лицом к лицу). Что же имеем мы? Потерпевший, уткнувшийся в телефон, и за его спиной обвиняемый, втиснувшийся в диван, согнувшийся в три погибели по моему указанию лицом в пол. Картина. 

Я был хитер, а следователь еще хитрее. Переиграл меня вчистую. Я прятал лицо обвиняемого, а следователь спрятал его целиком. Бывает же такая удача. Смысл действий следователя остался для меня сокровенным. Скорее всего, с одной стороны, он получил указание провести по делу очную ставку, не понимая для чего, с другой -  пожелание уберечь потерпевшего (ребенка) он лишних контактов с обвиняемым (кстати, тоже ребенком, хоть и постарше). В результате неизгладимо обезобразил традиционное классическое следственное действие, придав ему нетрадиционную ориентацию.

На первый вопрос потерпевшему, знает ли он обвиняемого, тот честно ответил отрицательно, после чего рассказал обстоятельства совершенного преступления. Все мои 11 вопросов к нему были следователем отведены. Мой подзащитный лицом в пол показания давать отказался. Вот, собственно, и все. Дальше было длительное написание в протокол замечаний с моей стороны по нарушениям в ходе следственного действия. Этих нарушений было больше, чем я сейчас рассказал. 

Повеселило занесенное в протокол заявление участвовавшего в очной ставке психолога, который с точки зрения психоанализа обосновал странную позу моего подзащитного, а также цвет его лица (а вы попробуйте посидеть в такой позе, я посмотрю на ваш цвет). Разумеется, психолог-прозорливец пришел к однозначному выводу о полной и безусловной виновности обвиняемого. Много позднее в поезде (что еще делать в поезде?) я прочитал книгу А. Пиза «Язык телодвижений». Страшная сила, скажу я вам, в руках психолога с дипломом «Академии психоанализа», не имеющей государственной аккредитации и лицензии. 

П. С. Эту историю я потом многократно полоскал в судах первой, апелляционной и кассационной инстанций. После отмены приговора мы вернулись на исходную. В отсутствие опознания, почему-то не проведенного следователем, делать-то что? Сделано было описанное в постскриптуме к другой статье. Чтобы избежать идиотских трактовок необычного поведения подзащитного доморощенными психологами я объяснил его сразу и начистоту.