Pro bono publico. Или как адвокат бесил обвинение и суд. И сам бесился

Только после вечеринки ребята поняли, что
заразительным у Анжелы был не только смех…

Здравствуйте, уважаемые участники «Праворуба» и посетители портала!

Наверное, это одна из самых неоднозначных и спорных моих публикаций хотя бы по оценке полученного приговора по уголовному делу.

Почему адвокат бесил обвинение? Потому что жаловался часто и по существу.

Почему адвокат бесился сам? Потому что поданные жалобы и ходатайства игнорировались по соображениям гладиолуса.

Почему адвокат бесил суд? Потому что вступил в дело.

Но обо всем по порядку.

Часть 1. Непристойное предложение

История берет свое начало в рамках поручения, принятого по назначению. Если лень читать ту занимательную заварушку, то вкратце.

В отношении Доверителя, являвшегося иностранным гражданином, было возбуждено уголовное дело по ч.1 ст. 132 УК РФ (насильственные действия сексуального характера).

Мой подзащитный, по версии следствия, схватил одной рукой будущую потерпевшую, тем самым ограничив ее движение, не давая возможности оказать сопротивление, трогал ее второй рукой поверх одежды за «области тьмы»  (далее без кавычек), т.е. совершил насильственные действия сексуального характера.

Потерпевшую быстренько признали таковой, допросили и провели опознание. Она опознала моего Доверителя, что было неудивительно, поскольку требования ст. 193 УПК РФ (опознание) были предварительно сговорившейся группой следователей проигнорированы напрочь.

После небольшого скандала с одним из участников предварительно сговорившейся группы, вмешательства второго в ход допроса, утраты моих замечаний третьим членом группы, следствие потекло своим чередом.

Естественно, Доверителю, как иностранному гражданину, избрали меру пресечения в виде стражи, которая потом последовательно продлевалась.

Возвращаясь из «Крестов», мне позвонил человек, который представился новым следователем по делу моего Доверителя. Не откладывая в долгий ящик, он сделал мне, по его мнению, очень выгодное предложение.

Предложение было следующее: я убеждаю своего подзащитного признать вину, он в короткие сроки оканчивает следствие, а Доверитель получает минимальный срок (вот интересно, как это они так за суд решают и уверенно гарантируют?).

При этом, как бы по ходу дела, он сообщил, что буквально на днях беседовал с Доверителем на эту тему, когда посещал его в изоляторе. Но тот почему – то упорно все отрицает и не хочет признавать вину. 

-Я правильно понял, что Вы общались с моим подзащитным в мое отсутствие?

-А чего такого? Я просто решил познакомиться с тем, в отношении кого расследую уголовное дело.

Ладно бы мне Доверитель сказал, что к нему приходил следователь и о чем – то пытался с ним разговаривать. Потом пошли бы запросы в «Кресты» на предмет того кто и когда посещал Доверителя, началось бы выяснение и так далее.

Но следователь, видимо, по доброте душевной к адвокатскому труду решил напрямую сообщить защитнику о совершившемся факте.

По поводу сделанного предложения я вежливо отказался, поскольку отсутствие письменных заверений на официальном бланке с подписью и синей печатью меня по – адвокатски, да и по – человечески оскорбляет, а также унижает общественную мораль и нравственность.

Следователь прямого ответа, видимо, не понял и поставил страшнейший ультиматум: если не будет признания по ч.1 ст. 132 УК РФ, то он добавит к обвинению покушение на изнасилование (ч. 3 ст. 30, ч.1 ст. 131 УК РФ). 

-А задвоения квалификации не будет? Одно и то же место, одно и то же время, одни и те же действия, одни и те же области тьмы.

-Да откуда я знаю, что у него было на уме? И вообще эта позиция Главного следственного управления СК РФ: нет признания – квалифицируем по двум составам. 

Вот это, наверное, ГСУ удивилось бы, узнав, что они занимают такую позицию, но вслух я, конечно, об этом не сказал (запомните про позицию ГСУ, дальше суд даст разъяснения относительно этого хитросплетения).

Интересно получается: как отказывать в удовлетворении ходатайств по основаниям того, что нет настроения, так это мы процессуально независимые и самостоятельные фигуры в процессе.

По крайней мере, так написано в п. 3 ч.2 ст. 38 УПК РФ.

А как лохматить бабушку, т.е. нормально и объективно расследовать уголовное дело, так это ГСУ виднее, как квалифицировать, что вменять и «вообще чисто зрительно я подозрительный».

Мы люди крестьянские, могем что-то не так сделать «по слабоумию своему и бестолковости». Еще придется дело прекращать или вообще оправдать, а нас в институте такому не учили.

За все время с этим следователем я встретился один раз, когда подзащитному продлевали меру пресечения. Потом дело передали третьему по счету следователю.

При очередном продлении меры пресечения следователь сообщил о том, что он этапирует Доверителя из «Крестов» в районный ИВС, чтобы предъявить обвинение и допросить…

Вначале нам дали почитать заключения экспертов.

Так, судебно – медицинский эксперт высказал мнение, что у Доверителя не было выявлено каких – либо видимых телесных повреждений.

За ним психолог, психиатр и сексолог сообщили, что с Доверителем все в порядке, мог все осознавать и отдавать себе отчет в совершенных действиях. Тяги к новомодным увлечениям не обнаружено, если по – научному, то расстройств сексуального предпочтения не выявлено.

Потом слово взял эксперт – генетик, проведший исследование штанов потерпевшей, через которые ее трогали за области тьмы.

Эксперт написал такое, что, по моему мнению, следственные органы, впоследствии, вообще не должны ему больше были направлять материалы для экспертиз.

Потому что результат, мягко говоря, получился совсем не с обвинительным уклоном. Эксперт отметил, что: 

«…сделать вывод о принадлежности биологического материала на брюках какому – либо конкретному лицу/лицам, в том числе А., не представляется возможным.

Выделенное количество ДНК не позволяет провести идентификационное исследование следов и сделать вывод о принадлежности биологических следов на кофте какому – либо конкретному лицу, в том числе А.».

Закончив с экспертизами, мы перешли к предъявлению обвинения.

Конечно, такого представления я не ожидал. Одним словом: «Я худею, Рая! Сарай сгорел, а ты живая!».

Следователь достал из папки постановление о привлечении в качестве обвиняемого и передал переводчику для оглашения.

Переводчик кратко сообщил, что Доверителю предъявлено обвинение в совершении целых двух преступлений, а именно ч. 3 ст. 30, ч. 1 ст. 131 и ч.1 ст. 132 УК РФ.

После прочтения формулировок, копия постановления перекочевала Доверителю. На мой беспардонный вопрос: «А мне копию?», следователь вначале посмотрел непонимающим взглядом, а потом сообщил, что для меня копии нет.

Но он этот вопрос решит после допроса. Вместе прогуляемся до отдела и там для меня лично и персонально, не пожалев государевой бумаги и государева тонер – порошка, с государева принтера распечатают отдельную копию. И может быть, наверное, но это не точно, даже подпишут синей ручкой.

Не то, чтобы адвокат злопамятный, но «принципиальность» коллег следователя, ведшего дело, не позабылась, в связи с чем я также решил пойти на принцип.

Мое предложение состояло в следующем: либо следователь выполняет требования ч.8 ст. 172 УПК РФ путем вручения мне копии постановления, либо я ухожу из ИВС и встретимся мы в следующий раз уже в «Крестах», поскольку время нахождения Доверителя вне СИЗО подходило к концу.

Да, неудобно и много времени потратим, но что ж поделаешь…

Чтобы следователю было проще принимать решение, я передал ему чистые листы бумаги, с которыми он хоть мог прийти к сотрудникам ИВС и попросить снять ксерокопию.

Видимо, переговоры немного затянулись, поскольку следователь вернулся спустя 15 минут, несмотря на то, что ксерокс находился в соседнем помещении.

Следователь передал мне копию постановления, скрепленную при помощи степлера. Пролистнув все листы, я обратил внимание, что на них отсутствовала отметка «Копия верна» или хотя бы «живая» подпись.

Я попросил следователя сделать отметку о том, что копия соответствует оригиналу. На уголок листов мною заботливо была приклеена маленькая белая липкая бумажечка, на которой можно было поставить все отметки.

Следователь припирался минут 7, уж очень не хотелось ему расписываться. В обоснование причин следователь сообщил:

-Константин Николаевич, я молодой следователь и не знаю, зачем Вам эта копия, да еще и с моей подписью.

Ситуация начинала утомлять, в помещении становилось душно и не до сантиментов с приличиями.

Я сказал следователю, что, конечно, с учетом формулы обвинения эту копию надо употребить по прямому назначению, но так как я защищаю человека, то просто положу в адвокатское производство. Вот и всё.

На протесты следователя: «Товарищ адвокат! Замечания только на отдельном листе! Товарищ адвокат, замечания только на отдельном листе!», — я уже не обращал внимания, когда писал, что обвинение не разъяснено, перевод обвинения Доверителю не вручен. И не, потому что я плохо отношусь к советскому наследию в виде «товарищ», а потому что УПК РФ не запрещено.

Доверитель вину не признал, а в протоколе допроса было зафиксировано, что к нему в СИЗО приходил другой следователь, оказывал психологическое давление, предлагая признать вину.

В случае отказа, ему вменят две статьи, а для подтверждения следователь открыл свой блокнот, где написал три циферки в разных комбинациях: «131, 132».

Следователь еще зачем – то долго и муторно выяснял у Доверителя платил ли он адвокату какие – то деньги, а потом ушел.

Наверное, им не верилось, что за так называемую «оплату за трудодень» адвокат может так упираться, наглухо не идти на контакт, да и еще постоянно писать жалобы прокурору.

Больше особо каких – то происшествий не было и мы плавно вышли на ознакомление с материалами дела в порядке, предусмотренном ст. 217 УПК РФ.

Особенно меня интересовали записи с камер видеонаблюдения, которые получило следствие. У меня – то, примерно, через неделю после возбуждения уголовного дела на основании запроса было 9 (девять) записей с городских камер.

Но у следователя оказалась десятая, на основании которой они и строили обвинение.

Более того, они каким – то образом без специальных познаний и приспособлений умудрились рассмотреть аж преступление.

Вот в протоколе осмотра записи один следователь из группы пишет, что: «… А. схватил потерпевшую со спины за нижнюю часть тела…», через несколько страниц: «… А. помещает свои руки на нижнюю заднюю часть тела потерпевшей».

Через 3 (три) часа второй следователь зачем – то опять осматривает запись и снова выдает: «…схватил потерпевшую со спины за нижнюю часть тела…».

На удивление из 10 (десяти) поданных ходатайств следователь удовлетворил одно, а именно о вручении защитнику копии обвинительного заключения (ч.2 ст. 222 УПК РФ).

В протокол ознакомления также было записано о необходимости проведения предварительного слушания…

Обвинительное утвердили без проволочек, и дело было направлено в суд.

В канцелярии суда я уточнил, кому дело было передано на рассмотрение. Надеяться на какой – то счастливый случай не приходилось.

Система распределила дело той самой судье…

Часть 2. Слушайте, но мне решительно знаком Ваш портрет!

Принцип непрерывности защиты означает участие одного и того же адвоката в уголовном деле с момента назначения до полного исполнения принятых им на себя обязательств.

В делах по назначению этот принцип подразумевает, что адвокат, участвовавший на стадии предварительного следствия, как правило, участвует и при рассмотрении дела в суде первой инстанции.

Но это все сказки, которые в реальной жизни не претворяются в действительность. Зная номер дела и судью, я отследил дату назначения судебного заседания.

Но ни накануне заседания, ни в день заседания центр назначения не позвонил, чтобы распределить мне заявку.

Оператор центра потом очень долго удивлялся моему звонку и негодованию, просматривая карточку на подзащитного. Новый назначенный адвокат значился «ранее принимавший участие», но при этом карточка была исписана моей фамилией… Непрерывность же.

В судебном заседании Доверителю продлили срок содержания под стражей и назначали дату судебного заседания для рассмотрения дела по существу.

Видимо, судьба у меня такая…

На следующее заседание я скромненько сидел на скамеечке перед залом. Подошел адвокат по назначению и переводчик, с которым мы разговорились о бренном и насущном.

Открылась дверь, вышел секретарь судебного заседания, объявив на какое время приглашаются участники процесса. Тут ее взгляд попал на меня, после чего она сказала: «Ой! Здравствуйте, а Вы чего тут?».

Сообщив, что я тоже на заседание по делу А., я протянул ей свое удостоверение и ордер. Белый ордер адвоката по соглашению, потому что ордер адвоката по назначению выполнен в голубых оттенках.

Секретарь как – то странно удивилась моим документам, взяла их и ушла обратно в зал. Всё пришло в движение.

Секретарь куда – то выбежала из зала. Минут через пять вернулась с государственным обвинителем, буквально влетев обратно в зал и, наверное, пошли вместе в совещательную комнату судьи ябедничать на меня.

Еще через десять минут всех пригласили пройти в зал. Председательствующая объявила заседание открытым и начала проверять явку. Когда дошли до меня, то я представился под протокол и сообщил, что осуществляю защиту А. на основании соглашения.

Судья на меня посмотрела вопросительно, а потом так негромко сообщила всем, что какие – то чудеса творятся, раз появился адвокат Марков К.Н., умудрившийся до начала заседания как – то заключить соглашение с подсудимым, а потом еще и в дело вступить (нет, ну какой подлец и негодяй!).

Зачем – то об этих обстоятельствах судья намеревалась вынести постановление с отправкой в палату, чтобы меня проверили и приняли дисциплинарные меры.

Забегая вперед, скажу, что в палату так ничего и не ушло. Да даже если бы и ушло то, что там написали бы? Пришел в процесс и вступил в дело? И? Не предъявил соглашение?

Ну, намек ясен.

Государственный обвинитель оглашала обвинительное заключение, как будто видела его в первый раз. Хотя нет, действительно она его видела в первый раз, да и то, взяв в руки том уголовного дела. На столе даже надзорного производства не было, наверное, в сумочку не поместилось…

После оглашения обвинительного заключения пошли стандартные вопросы: понятно ли Доверителю обвинение, признает ли он себя виновным и желает ли он выразить свое отношение к предъявленному обвинению.

Он сказал, что ему все понятно, виновным себя не признает, выражать отношение к обвинению не желает.

Судья уже хотела предложить государственному обвинителю определить порядок исследования доказательств, но тут я попросил предоставить мне возможность выразить свое отношение к обвинению (ч.3 ст. 273 УПК РФ).

Судя по реакции, такое в этом зале суда не практиковалось, и было в диковинку.

При выражении отношения к обвинению, я сообщил, что в отличии от Доверителя мне оно вообще непонятно.

Это ж как можно было совершить покушение на изнасилование, имея умысел на совершение насильственных действий сексуального характера?

Потерпевшая заявила, что совершенными действиями ей был причинен физический вред, однако следователь даже не потрудился определить характер  и степень вреда, количество, локализацию и механизм образования телесных повреждений. Про освидетельствование никто и не задумывался (ст. 179 УПК РФ).

Часть обвинения была фантазией следователя, поскольку в обвинении указано, что А. сообщил потерпевшей о намерении совершить с ней насильственный половой акт в естественной форме (половое сношение).

В уголовном деле, доросшем до 4 (четырех) томов, об этом вообще ни слова, тем более от потерпевшей.

В связи с чем встал резонный вопрос: отчего защищать, раз обвинение неконкретизировано? Неплохо бы решить вопрос о возвращении уголовного дела прокурору.

Дальше я перешел к доказательствам и тут судья прям – таки взвилась!

Как?! Защитник анализирует и фактически исследует доказательства, в то время как эта стадия еще даже не наступила, судебное следствие только открыли.

Раз уж начали «играть», то давайте всё делать по – взрослому.

Я обратил внимание суда, что согласно ст. 17 УПК РФ судья оценивает доказательства по своему внутреннему убеждению, руководствуясь при этом законом и (надо же!) совестью.

В соответствии с п. 11 ч.6 ст. 53 УПК РФ защитник вправе использовать иные не запрещенные УПК РФ средства и способы защиты.

По смыслу ст. 244 УПК РФ предусмотрено равноправие сторон.

И вот как интересно получается. Сторона обвинения в лице следователя и прокурора собрали и описали обвинительные доказательства в заключении, с которым судья ознакомилась на стадии принятия дела к производству.

Т.е. у нее уже могло сформироваться определенное убеждение, а защита должна как – то разубедить суд, но почему – то не сразу, а как – нибудь попозже в течение судебного следствия.

А так я сразу выражу свое мнение и определенную оценку доказательствам, вложу в дело свое отношение к обвинению.

Более того, суд будет с самого начала понимать примерную логику защиты и на чем она будет основываться. Вот это всё и будет, в том числе являться равноправием.

А если где – то есть запрет на совершение таких действий, то бросьте в меня УПК РФ. Однако в меня ничего не полетело… Приставов не вызвали и я остался в зале.

Согласен, что может быть как на костылях через сугробы, но формально всё по процессу.

Судья махнула на меня рукой со словами: «Да делайте, что хотите!», и терпеливо дослушала отношение, которое потом приобщила к материалам дела.

После окончания выступления, суд уточнил у меня: ходатайствую ли я о возвращении уголовного дела прокурора по мотивам неконкретизированности обвинения? Я подтвердил это, и слово предоставили прокурору.

Что нам сказал прокурор? Правильно! Такого основания для возвращения дела, как неконкретизированность обвинения в ст. 237 УПК РФ нет, так что отказать.

Значит, судебная практика врет, и право на защиту никак не нарушается? Запомню на будущее.

Потерпевшая предсказуемо не стала приезжать издалека в наш город, ограничившись заявлением о рассмотрении дела в ее отсутствие, а размер наказания был оставлен на усмотрение суда (ч.2 ст. 249 УПК РФ).

Свидетели, естественно, не явились, и заседание было отложено.

Дальше все пошло своим чередом.

Прокурор представляла доказательства и их вроде даже как – то исследовали. На мою вежливую просьбу предоставить мне возможность высказать свое мнение относительно доказательств обвинения, имевших определенное значение для стороны защиты, во время или сразу после их исследования судья сказала просто: «Нет, я запрещаю».

Тактичное напоминание про ч.1 ст. 248 УПК РФ не вызвало отклика, а добавило негодования.

С тактической точки зрения показания двоих свидетелей – сотрудников полиции, принимавших участие в задержании Доверителя, было лучше огласить.

Там был очень интересный момент: оба говорили, что задерживали, применяли физическую силу и специальные средства.

Вот только один слышал, что мой подзащитный якобы на чисто русском языке сообщил, что знает, за что его задержали, а именно за фривольные прикосновения к областям тьмы потерпевшей. Причем такие подробности он вспомнил спустя почти 2 (два) месяца после первого допроса.

Второй сотрудник, задержавший Доверителя, находясь на расстоянии вытянутой руки от напарника, ничего такого не слышал.

Подруга потерпевшей рассказала суду, что она ей звонила и потом скинула несколько аудиосообщений, в которых потерпевшая говорила, что больше не пойдет одна поздно гулять без газового баллончика, потому что ее преследует какой – то мужик и только что ее домогался, а потом начал лапать.

Аудисообщения она любезно записала на диск и также любезно передала следователю.

У меня было всего пару вопросов, отвечая на которые, подруга потерпевшей сказала, что непосредственным очевидцем событий не была.

Что – то дернуло меня спросить: «А Вы сами давали показания, записанные в протокол, или просто пришли и подписали заполненный бланк?».

Свидетель буквально на автомате, не задумываясь, ответила: «Пришла и просто подписала». Это было: «Фиаско, братан!» ©.

Дальше допрашивали сотрудника уголовного розыска, которому мой Доверитель тоже якобы признался в совершении преступления и полном осознании того, почему он оказался в отделе полиции в столь поздний час. На вопросы обвинителя оперативник ответил «как положено».

Бесявый адвокат начал задавать свои «дурацкие» вопросы.

Выяснилось, что опер и ст. 51 Конституции РФ не разъяснял, и при разговоре не присутствовал адвокат с переводчиком.

Самое главное, что результат «беседы» не был оформлен ни справкой, ни рапортом. Верьте мне, люди!

На стадии представления доказательств защиты суд исследовал заключения экспертов, особенно тщательно изучались выводы, полученные по результатам судебно – медицинской молекулярно – генетической экспертизы.

Потом посмотрели очень мутные записи, задержавшись на моменте, где как бы видно, что Доверитель совершает в отношении потерпевшей противоправные действия.

Настал момент, когда Доверитель начал давать показания.

Незадолго до этого я к нему дважды ездил с СИЗО, пытался насколько это возможно без переводчика подготовить к даче показаний.

Кое – как мы поняли друг друга (на уровне русского языка, на котором объясняют ученикам начальной школы), он даже исписал несколько листов формата А4 то, что он должен был воспроизвести в суде.

Самое главное, что от него требовалось сказать после дачи показаний: «Отвечать на вопросы государственного обвинителя и суда отказываюсь на основании ст. 51 Конституции РФ».

В подготовленных на основании материалов дела показаниях все выстраивалось в логическую цепочку: почему был пьян (отметил радостное событие, произошедшее в семье), почему именно в это время был в парке (долго гулял), зачем подходил к потерпевшей, и что между ними происходило, как его задержали и, что происходило в отделе полиции.

С первых минут перевода я понял, что все было зря.

Из показаний Доверителя следовало, что он не был пьяным (несмотря на акт об освидетельствовании), в парке он просто гулял, потерпевшую он не видел, а в околоток его доставили из злобы потому, что сотрудникам полиции при прошлом доставлении он отказал принести бумагу для принтера.

На мои знаки взять и прочитать то, что было им записано несколько недель назад, он через переводчика сообщил, что ничего не брал, записи остались в камере.

Хорошо уже то, что он хотя бы не подтвердил показания сотрудников полиции и отказался от своих объяснений при задержании (п. 1 ч.2 ст. 75 УПК РФ).

Потом вопросы начали задавать прокурор и суд, а подзащитный начал активно на них отвечать. На меня он уже не реагировал…

Заседание закончилось. Больше всех возмущался переводчик, он достаточно эмоционально говорил с моим подзащитным, несмотря на присутствующих. В коридоре переводчик сказал, что он мне искренне сочувствует.

Подзащитный подтвердил ему, что я приезжал в изолятор, и мы писали показания, но оставил всё, вверив себя в руки Всевышнего.

В следующее заседание подзащитного не привезли, в зале судья сказала, что из СИЗО его одного должны были доставить, но ради такого события не нашлось конвоя. Мы согласовали дату заседания, и судья напоследок задала мне вопрос:

Слушайте, адвокат, а он не хочет признать вину?

Я ответил, что он не будет признавать вину. Судья вскользь напомнила про результат дачи его показаний и мое удивление в заседании относительно их содержания. Я согласился, что выступил он, конечно, феноменально. Хотя к показаниям мы готовились в СИЗО.

Вот тут что – то будто вспыхнуло, судья на меня посмотрела с удивлением:

-Вы к нему ездили в СИЗО, да еще и не один раз?! Вы – альтруист, что ли?!

Вот это «альтруист» было произнесено с такой интонацией, что мне на секунду показалось, что это стало каким – то новомодным ругательством или новой разновидностью ориентации.

Но нет, судья действительно была удивлена. Я ответил, что мое дело просто выполнить работу, которую я привык делать основательно и тщательно.

Действительно что – то изменилось. Мы с судьей перешли на обсуждение дела и вообще про квалификацию действий. На мой пассаж о том, что ему вменили двойную квалификацию из – за позиции ГСУ, судья саркастически усмехнулась.

Двойная квалификация делается для того, чтобы у суда был выбор – что больше понравится и что больше доказано, то и вменить.

Следователи, мол, молодые, некому учить, вот они и делают такие вещи, чтобы подстраховаться. На мое предложение просто показательно вынести пару оправдательных приговоров и тогда научатся быстрее, судья улыбнулась и пообещала подумать над этим предложением.

С того момента все оставшиеся заседания прошли в спокойной обстановке. Меня больше не дергали по мелочам, внимательно слушали. Государственный обвинитель заявила частичный отказ от обвинения по ч. 3 ст. 30, ч.1 ст. 131 УК РФ.

В прениях сторона обвинения просила назначить наказание в виде лишения свободы сроком на 5 (пять) лет. Я же просил оправдать.

По итогу Доверителю назначали наказание в виде 3 (трех) лет и 2 (двух) месяцев лишения свободы в исправительной колонии общего режима.

В апелляционной жалобе я просил отменить обвинительный приговор и вынести оправдательный.

Но это было половина беды. В районном суде мне вручили жалобу моего подзащитного. В ней он указывал на суровость и несправедливость приговора, отсутствие доказательств. В просительной части просил назначенное наказание считать условным.

Т.е. ничего не делал, ничего не доказано, но назначьте условно. Когда при очередной встрече я ему объяснил, что за него написал сокамерник и что он подписал, он, наверное, выражался грубой нецензурной бранью на своем родном языке.

В апелляции мне предъявили для ознакомления расписку Доверителя в получении моей апелляционной жалобы.

Расписка еще содержала отметки о том, что Доверитель отказывается участвовать в заседании при рассмотрении апелляции (п. 2 ч.1 ст. 389.12 УПК РФ).

За два заседания рассмотрели апелляцию. По странной тенденции прокурор частично согласился с моей жалобой. Приговор изменили в части, исключив из него показания оперативника.

На момент вступления приговора в силу, Доверитель из назначенных 38 месяцев отбыл в СИЗО 14 месяцев и 17 дней из расчета один день за полтора (п. «б» ч. 3.1 ст. 72 УК РФ)…

P.S. Почему «Pro bono publico»? Потому что вознаграждение за защиту составило 1 (один) рубль.

Выборочно принципиальный человек – это тот, кто ходит только на те принципы, которые соответствуют моменту или сулят выгоду.

Моя выгода – чистая совесть и возможность остаться при своих принципах, хотя приговор и несправедливый…